Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые - Вячеслав Пальман

— Комиссар госбезопасности товарищ Никишов пожелал откушать наших продуктов. Что можете предложить?

Морозов перечислил, что у них было.

— Качество гарантируете? Ведь это, понимаете ли…

— Хорошие маринады, только что приготовленные. Бочоночки по семь-восемь кило.

— Значит так. Два, нет, три бочоночка. Помидоры, огурцы, что там еще найдется?

— Пикули, маленькие огурчики, цветная капуста, лук-репка.

— Прекрасно. Садитесь в машину, туда-сюда за десять минут. Он ждет, сидит у Нагорнова.

В приемной Кораблин кивнул одному из военных, майору:

— Вот с ним, агрономом. И привезите сами, Морозов, чтобы я видел.

Впервые в жизни Сергей Иванович с какой-то опаской сел-утонул на пышном заднем диване «ролл-ройса», сказал майору куда. Машина неслышно и стремительно рванулась. Хорошев уже был на агробазе. Сергей сказал ему, услышал «не в первый раз», и через несколько минут в багажнике уже стояли бочонки, а он снова сидел, не ощущая толчков на избитой дороге, дивясь совершенству машины. Главный палач Колымы не переносил дорожных неудобств.

Кораблин стоял у подъезда, вместе с майором он осмотрел груз, почувствовал острый запах, вызывавший аппетит. Из подъезда вышел короткий и толстый человек в плаще, лицо его было пятнисто-лиловое, суровое. Нагорнов шел чуть позади. Около Сергея тотчас появился еще майор, никишовский взгляд скользнул, царапнул по лицу Морозова и с вопросом на Нагорнова, без слов.

— Агроном совхоза, Иван Федорович, — сказал Нагорнов тем сладким голосом, который в нем и не подозревался.

— Ага! — комиссар сунул руку Нагорнову, запахнул плащ и сел в раскрытую машину. Она исчезла, как привидение.

Несколько напряженные начальник совхоза и Хорошев стояли у конторы, ожидая Морозова.

— Ну, что он? Сюда не приедет? — спросил начальник.

— Кажется, нет. Пошел по трассе.

— Слава Богу, — вдруг сказал начальник. — Чем реже встречаешься с таким начальством, тем лучше.

В тот теплый и безветренный вечер Морозов с Олей пошли в кинотеатр.

— Я была в кино более пяти лет назад, — сказала Оля.

— Я, кажется, тоже пять. Если не больше. Такой фильм, столько разговоров о Лоллите Торес! Мы себе не простим, если не посмотрим, да?

И в фойе, и в толпе Оля держалась за руку Сергея очень крепко, боясь оторваться даже на секунду. На них огладывались. Пара была хороша: молодые, красивые, опрятно одетые. А уж фильм смотрели, слушали обаятельный голос всемирно известной певицы просто застыв от счастья. Господи, оказывается, еще существует широкий многоликий мир, он живет и радуется, люди там ходят свободно, без конвоя, веселятся, щеголяют прекрасными одеждами, строят красивые дома и даже дворцы — пусть это и очень далеко, но кино способно передать и сюда картины благополучного общества, поколебать уверенность, что унылое проживание в бараках, где в скотском состоянии ютятся рабы, — естественно… Рабы, если и думают о чем-то, то лишь о хлебной пайке, о теплой печке, о возможности поспать при двенадцатичасовом рабочем дне. И не оглядываться на вышки, откуда на тебя нацелен ствол винтовки…

Морозовы не спеша шли домой, а радио передавало вечернюю сводку с фронтов войны. И хотя голос Левитана был спокоен, фразы расчетливы, сводка оставляла гнетущее впечатление. Немцы все еще недалеко от Волги… Бои на Кавказе. Бои за Вязьму и Ржев, Ленинград вызывает жгучее сострадание — кто там остался в живых после суровой и голодной зимы? Все чаще произносилась фамилия Рокоссовского. Сергей сказал:

— Он тоже сидел в тюрьме. А другие самые видные военные отправились вслед за Тухачевским в мир иной… В лагерях и сегодня много командиров, и ни одного не послали на фронт, хотя заявления были ото всех… Понять невозможно. Почему? Для какой цели подобная жестокость и недомыслие?

— Не надо об этом думать, Сережа. Опасно. Где-то найдется ухо… В Эльгене только что «разоблачили» группу женщин — родных уничтоженных командиров. И всем добавили срок, отправили на лесоповал, это уже безвозвратно. Я заклинаю тебя: не вступай в разговоры о войне, о политике. Здесь всюду доносчики. Нам с тобой надо пережить эти дикие годы. Не вечно же они будут тянуться?!

Они говорили вполголоса, Оля часто оглядывалась — не подслушивает ли кто. А Сергей все говорил.

— Ты знаешь, в первые дни войны у нас началась было военная подготовка. Ну, обучение перед тем, как отправить на фронт. А потом вдруг отменили, военрука посадили, хотя он был опытным офицером в мировую войну и в гражданскую. Только-только освободили. И опять… Мы поняли, что подготовка кому-то показалась опасной: ведь мы можем с винтовкой и на своих палачей повернуться… Так и закрыли всеобуч.

— Не надо об этом, — Оля ласково прижалась к его боку.

— Хорошев как-то сказал, что скоро начнется перелом в войне, что немцы никогда не смогут осилить Россию, даже такую расхристанную, как нынешняя. Идут переговоры о более тесном союзе с Америкой. Американцы все сильней бомбят Германию, разрушают ее промышленность. Представляешь, вдруг однажды радио объявит: победа! Победа! Вот тогда и лагеря распустят, в такие радостные праздники всегда отпускают даже настоящих преступников. А уж нашего брата!..

Они свернули с трассы и шли по полевой дороге к агробазе. Вокруг в три стороны открывались совхозные поля, сразу за полем — аэродром, где нечасто появлялись маленькие «У-2», летавшие по местным маршрутам.

…Грохот, который, нарастая, обрушился на долину сверху, — неслыханный и тяжелый — заставил их остановиться в смятении. На северо-востоке небо ослепительно засияло, грохот перешел в свист, и они увидели, как на бетонные плиты аэродрома в полутора километрах от них сел самолет. Следом приземлялся второй, в свете его прожекторов уже катившийся по полосе первый выглядел отчетливо: он был непривычно-горбатым, высоконогим и хищным, как коршун. За вторым садился третий, еще два…

Зрелище пугало. А вдруг это японские или немецкие? Но поселок был по-ночному тих, сумрачен и спокоен. Никто оттуда не бежал; по шоссе как всегда двигались грузовики, яркий свет на аэродроме погас, рокот поутих. Кажется, сели шесть или больше самолетов.

— Сейчас узнаем, — сказал Сергей и ускорил шаг. — Это что-то новое…

У конторки агробазы стоял Хорошев, рядом ночной сторож и охранник. Опередив вопросы, главный сказал:

— Вечером сюда приезжал ваш дружок Ондрюшенко с аэродрома. Весь сиял от счастья. Они получили открытым текстом радиограмму: из Сеймчана к нам вылетела первая партия американских истребителей. Они следуют на фронт. С нашими летчиками. Проводят здесь ночь. Оказывается, действует Особая воздушная линия из Аляски в центр России. Друг ваш приезжал за овощами для летчиков. Я его нагрузил, чем только мог. Это же такая радость: великая держава за океаном становится нашим союзником! Рузвельта не остановила не примиримость двух систем, понял, что надо объединиться для победы над диким фашизмом. Вот такие дела, мои дорогие. Переломный момент войны. И мы с вами — первые свидетели этого.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});