Пророк - Андрей Воронин

– Раз, два, раз, два. Три, пятнадцать, – его голос разнесся по ночной улице. – Тимофей Кузьмич, надеюсь, ты меня слышишь? Это говорит Цветков, глава городской исполнительной власти.

– Пошел ты! – раздался голос Свинарева.

– Тимофей Кузьмич, ты не понял, я – мэр города.

– И ты, ворюга, с ними? – рявкнул в амбразуру Кузьмич.

Ружье он уже не высовывал.

– Ты ранил спецназовца. Сдавайся, положи оружие и выходи с поднятыми руками!

В этот момент спецназовцы, посланные подполковником Кабановым, принялись вышибать дверь в предбанник. Кузьмич сбросил стоптанную туфлю, пошевелил толстыми пальцами на ноге, пока большой с поломанным ногтем палец не вылез в дырку носка. Упер стволы в подборедок, затем передумал и сунул их в рот.

Баня содрогалась от ударов тарана в дверь.

Но случилось непредвиденное: большой палец ноги, как Кузьмич ни старался, не пролазил в скобу. Кузьмич медлил, отсчитывая последние секунды жизни.

– Прощайте, мужики. Простите, если что не так. И ты, жена, прости…

Ему хотелось крикнуть, обратиться к супруге, сказать, что деньги лежат в ящике стола.

«И так найдет. Чтобы она да не нашла?»

Слюна уже текла по вороненым стволам.

Кузьмич поперхнулся, закашлялся. Дверь сорвалась с петель. Шкаф с грохотом повалился на пол. Ломая его дверки и прикрываясь щитом, ОМОНовец лез в баню.

Сухо щелкнул курок. Кузьмич сидел, ничего не понимая. Ружье дало осечку. То ли порох отсырел, то ли капсюль был испорчен, то ли боек хомутнул. Спецназовец навалился на Кузьмина, в потемках вырывая у него ружье. Стволы выбили Свинареву два зуба, палец правой ноги застрял в скобе. Сустав хрустнул, и Кузьмин взревел, как медведь, попавший лапой в мощный капкан.

В баню ввалился еще один спецназовец, светя перед собой фонарем. Кузьмина скрутили, защелкнули наручники на заломанных за спину руках и поволокли на улицу. Свинарев, обидевшись, что ему не дали достойно уйти из этой жизни, матерился на чем свет стоит и пытался кого-нибудь лягнуть здоровой левой ногой.

Ружье нес начальник милиции – гордо и важно, словно это было вражеское знамя, захваченное в кровопролитном бою. ОМОНовца отвезли в больницу, и два, местных эскулапа пришили ему изувеченный палец.

Разговоров хватило надолго, но часам к трем народ разошелся по домам, а к половине четвертого свет погас даже в доме Петровны. Жена Кузьмича и две дочери стояли на крыльце милиции, ожидая решения участи кормильца. Дочери курили, уже не прячась от матери.

И лишь в одном доме на Садовой улице продолжал гореть свет. Там в большой комнате за круглым столом сидела молодая женщина в джинсах и темном свитере, разложив перед собой фотографии. Она бережно перебирала их.

Слез на ее глазах не было. Иногда на губах появлялась улыбка, виноватая и немного беспомощная. Она смотрела на себя, на родителей. «Какое смешное платье! Какая смешная прическа! А тогда это казалось модным. Вот я школьница, вот я в лагере…» Фотографии одноклассников женщина сразу же откладывала в сторону лицом к скатерти, ее интересовали лишь семейные снимки. Вот она с отцом и с матерью на крыльце, а вот это уже Питер. "Вот мы с мужем у Сфинкса, молчаливого и загадочного, словно он знает все наперед, но никому не говорит. Вот Эрмитаж, Мойка, университет. А вот мы с Руманом в квартире.

А это – последний снимок, присланный мной отцу в Ельск, он только один раз видел старшего.

Все, все, надо кончать!"

Она бросила снимки на стол, затем бережно сложила и спрятала в большой серый конверт из толстой бумаги. На стенах в доме уже не было ни единой фотографии, женщина сняла все, чтобы не видеть тех, кого уже нет. Она осталась одна.

"Они все сумасшедшие, – вспоминая ночную стрельбу на Садовой, думала она. – Зачем пытаться убить друг друга просто так? Поди пойми, кто из них жертва обстоятельств. Хорошо еще, что пьяный сосед никого не застрелил насмерть.

Пусть поживут. Смерть не бывает случайной, иначе она не смерть. Пулю выпускает человек, нажав на курок, но несет ее Бог. И только он решает, кому она предназначена. И если пуля попадает в цель, значит, человек заслужил смерть.

От невиновного Бог пулю отведет, и она просвистит у его виска, не причинив вреда".

Женщина поднялась, придвинула стул к круглому столу, плотнее задернула шторы на окнах.

Она чувствовала себя так, словно была единственным человеком на острове, а вокруг нее – никого. Она сняла с полки платяного шкафа, в котором висели два отцовских костюма и зимнее пальто, маленькую записную книжку. Пролистала ее, всматриваясь в аккуратные буквы, написанные черными чернилами. Затем вырвала три страницы и сожгла их в литой чугунной пепельнице, на дне которой рельефно проступала Спасская башня Кремля, украшенная звездой. Пе"ельница была выполнена в классическом стиле, который так по душе мастерам, украшающим могильные памятники.

– Видит Бог, – тихо сказала она, – не я этого хотела.

Глава 9

Московские соседи Холмогорова не подозревали, где тот работает, чем занимается. Они немного настороженно относились к странному мужчине, живущему в их доме. Во дворе удивительным образом смолкала ругань, стоило появиться Холмогорову. Он не говорил ни слова пьяницам, устроившимся за покосившимся столом для тенниса, но один вид Холмогорова, одетого в черное, с горящими глазами, с пышной вьющейся шевелюрой, заставлял сквернословов замолкать.

В больших городах не принято интересоваться у соседей, за счет чего они живут, может быть, поэтому профессия Андрея Алексеевича оставалась для людей тайной, сам он из нее тайны не делал. Гостей у себя он не собирал, посетители появлялись у него редко, и даже те соседи, кому доводилось побывать в его квартире, разводили руками.

Обставлены комнаты были достаточно дорого, но со вкусом и скромно. Единственное, что бросалось в глаза, так это обилие книг, занимавших по две стены в каждой из двух комнат. Тома по истории, архитектуре, строительству и геологии, философии, теологии. В квартире хранилась одна-единственная старинная икона, тщательно отреставрированная, написанная на доске. Она висела в небольшой комнате над письменным столом, половину которого занимал компьютер.

Домой Холмогоров вернулся довольно поздно.

Весь день он провел в библиотеке, в отделе редкой книги. Лишь за час до открытия читального зала он отыскал то, что ему требовалось. Епархия, к которой относился Ельск, имела свой взгляд, совпадающий со взглядом Цветкова, на то, где должна стоять церковь. Побывав в городе, Холмогоров понял, что предложенное место абсолютно не подходит для строительства нового храма. Но объяснить, почему именно там нельзя возводить церковь, он не мог.

В Ельске, сильно пострадавшем во время немецкой оккупации, довоенный городской архив практически не сохранился, и узнать, что же происходило в прошлом на небольшой площади, где власти собрались строить церковь, было невозможно. Сохранились лишь планы города, согласно которым там начиная с семнадцатого века стояли жилые дома и только в конце девятнадцатого века улицу расширили, возведя на ней несколько каменных зданий, а в том конце, который спускался к реке, устроили небольшую площадь.

Сотни подшивок старых газет, журналов пришлось пересмотреть Холмогорову. Целую неделю дышал он библиотечной пылью, вчитывался в статьи, сообщавшие о новостях полуторавековой давности.

Подшивка «Епархиальных новостей» за 1870 год отыскалась в самом конце стеллажа. Она не значилась в компьютерном каталоге, некоторые страницы оставались неразрезанными, несмотря на то что отдельные номера ведомостей были переплетены в один том. Судя по бумаге, которой была обклеена картонная обложка, произошло это еще до революции. Из карточки, извлеченной из-под обложки, следовало, что журналы поступили в Московскую библиотеку из Ельска перед самой его оккупацией.

В душе Холмогоров поблагодарил неизвестного ему архивиста Петрова, чья подпись стояла на карточке. В дни войны, когда единственной мыслью многих горожан было спастись любой ценой, он думал о будущем и бросил в грузовик, увозивший часть архива, не только документы городских служб, но и, казалось бы, никому уже не нужные, идеологически вредные «Епархиальные ведомости».

Сообщение в журнале было настолько же короткое, настолько честное. Наверняка происшествие, случившееся в Ельске в 1870 году, было таким диким, что пришлось написать о нем даже в официальном органе епархии, и теперь ксерокопия этой статьи лежала на письменном столе Холмогорова. Она и объясняла его тревожные предчувствия, ощущения, объясняла, почему место на площади пустует столько десятилетий и абсолютно непригодно для строительства храма.

Странным было то, что в Ельске никто не помнил о том событии – ни музейные работники, ни архивисты, ни краеведы-энтузиасты. Чести городу оно не прибавляло, наверное, поэтому жители Ельска и постарались забыть о нем как можно скорее. Так случается с людьми, городами, даже с целыми народами. Но даже забытые, вычеркнутые из памяти, подобные события определяют судьбу на многие годы вперед.