Вообрази свой мир! Из жизни гениев и психов - Владимир Алексеевич Колганов

издевался надо мной. Но что ему ответить? Могу лишь согласиться, это и вправду необычно – некий гражданин, не имея профессиональной подготовки, набрался наглости и стал довольно популярным писателем, опровергая мнения ангажированных критиков. Стыд и позор! Да что тут говорить – ни филфака, ни литинститута не закончил, а ведь лезет туда, куда его никто не звал. Да гнать таких поганой метлой из культурного сообщества!

Так что теперь, прикажете молчать? Или страницу за страницей крапать, вынося на суд читателей всё то, что нашептал мне Он? Если бы один к одному всё под его диктовку написал, ничего не переделывая, была бы скучная мелодрама с обилием интимных откровений и эротических подробностей. Такой, знаете ли, гламурный роман на потребу не слишком просвещённой публике. Ему только этого и надо, он в этих делах большой специалист. В конце концов, пусть думает, что я записываю всё, что он сказал, разочаровывать не стану. На самом деле, мы соавторы. И если он позволит себе что-то лишнее, я тут как тут, подправлю, подчищу, доработаю. Я вовсе не обязан писать то, что он пытается мне навязать. Иногда ему так и говорю, мол, это дело не пойдёт, что он не прав. Мне даже кажется, что наш спор продолжается и там, на страницах моей книги».

Так что же, Он – это соавтор? Да нет, скорее, литературный негр, если называть вещи своими именами. Что-то вроде разделение труда: один пишет, за что получает сносное вспомоществование, ну а фамилия другого красуется на обложке книги, со всеми вытекающими из этого последствиями. И каждый из них своей участью доволен. Но здесь не так! При взаимном согласии не было бы споров. Короче, в этом деле ещё нужно разбираться.

Куда важнее найти ответ на другой вопрос:

«Может ли кристально чистый, абсолютно честный человек, к тому же со здоровой психикой, написать что-то сравнимое с тем, что я пишу? Сможет ли он описать похмелье алкоголика, его горячечный бред? Сможет ли понять страдания падшего и разобраться в сомнениях преступившего неписанный закон? Я вовсе не уверен, что ему под силу окажется понять глубину раскаяния преступника или ощутить муки, которые испытывает приговорённый к казни. Увы, одним воображением тут не обойдёшься. Многое самому придётся пережить».

Если так, тогда наш герой вроде бы не нуждается в соавторе – на долю Вовчика выпали такие душевные страдания, в сравнении с которыми переживания Льва Толстого, вызванные заболеванием гонореей, – попросту ничто! Тогда и литературный негр непонятно, тут с какого боку. Немудрено, что снова появляются сомнения:

«Я снова разговариваю сам с собой. Даже не знаю – это Он или же плод моей фантазии.

– Все мы немножко психи. У каждого свой «сдвиг». Мне иногда кажется, что я – это не я. Словно бы с кем-то поменялся личностью. Внешность та же, биография, список близких родственников – всё вроде бы один к одному, мне это хорошо известно. А вот характер, желания уже совсем не те… Вот сделаю что-нибудь и начинаю сомневаться…

– Сомнения ещё никому в жизни не вредили…

– Однако всякому сомнению есть предел. Иначе можно усомниться даже в том, что существуешь. Как будто всё, что окружает меня – это лишь отзвук, ощущение того, чего уж нет, чудом сохранившиеся воспоминания, чувства, мысли… Да и те постепенно исчезают, рассеиваются, как утренний туман под лучами солнца».

Красиво сказано! Но при чём тут Он, если всё сущее сводится всего лишь к ощущениям? Возникает подозрение, что Вовчик и впрямь поменялся с кем-то личностью, пока лежал в психушке. Неужели приближаемся к разгадке?

«Среди ночи я проснулся. Оказывается, Он опять начал диктовать, а я вместо того, чтобы заняться делом, лежу в постели, и все мои мысли о другом. Увлечённый умозрительным исследованием, даже забыл на время про него. Но Он тут как тут, сопит над ухом, даже иногда покашливает, чтоб не забыли о его существовании. Ох, и надоел же! Всё ему надо объяснять, разложить по полочкам. Душу перед ним выворачивай каждый раз, как перед попом в исповедальне… А надо ли? Мне даже показалось, что он завидует, что все эти его ироничные замечания вызваны лишь тем, что самому ему в любви не повезло, ну не было у него ничего подобного. Вот так одноногий инвалид завидует рекордсмену-бегуну…

В последнее время стала беспокоить мысль: могу ли я считаться полноценным автором? Понятно, что Он – это часть моего ума или души. По существу, Он – это приручённое «второе я». От тех, назойливых и страшных, я сумел избавиться. Да, Он – это часть меня. И, тем не менее, есть ощущение, что у кого-то списываю, будто выдал чей-то труд за свой. Ну неужели сам ни на что совершенно не способен? И вот всю оставшуюся жизнь буду мучиться, сознавая, что занял чьё-то место. Но чьё? Место своего «второго я»? Только попробуй об этом рассказать, решат, что с тяжкого похмелья, мол, вот до чего допился, бедолага. Нет уж, сочувствия я не признаю!

И всё же мысль о возможном плагиате очень беспокоит. С другой стороны, причём тут плагиат? По сути дела, мы соавторы. Кстати, интересно, а когда Он появился? Неужто с тех самых пор, когда я только пробовал писать? И долго ещё это будет продолжаться?»

Да уж, не каждому так повезёт – чтобы заполучить в соавторы «второе я», надо очень постараться! Тут возникает следующая мысль: писателем становится лишь тот, кому удалось договориться с alter ego. Но, как выясняется, и этого мало – многое зависит от того, что из себя представляет сей «фрукт». Если вполне заурядная личность, нечего и пытаться вообразить себя писателем – пустые хлопоты! А вот если Он, то есть оно, прошло огонь и воду, а в дополнение к этому психушку, тогда есть прямой резон воспользоваться его услугами.

Но рано или поздно наступает тот предел, когда уже не в силах сознавать себя придатком ко «второму я». И тогда приходится принимать крайне важное решение:

«Конечно же, я не собирался избавляться от него. Нет, просто надоели эти бестактные вопросы, эти намёки, эти его выпады. Да и как избавишься, если он сидит во мне? Это я понял уже давно, смирился с этим и даже имею кое-какую выгоду от этого. В конце концов, не каждому так повезёт – виданное ли дело, чтобы «второе я» оказалось талантливым писателем? Да, всё, что мне остаётся, это холить и лелеять, всячески угождать ему, потакать его прихотям и закрывать глаза на