Пятое измерение. На границе времени и пространства (сборник) - Андрей Битов

А вот – посмотрите:

«Человек умирает, но ордена остаются на лице земли».

Конечно, Алексей Константинович придумал все эти военные афоризмы.

Теперь смотрите:

«В настоящее время, за смертью графа Алексея Константиновича Толстого, представителями и собственниками литературной подписи Козьмы Пруткова состоят лишь два лица – брат мой, Алексей Михайлович Жемчужников, и я, Владимир Михайлович Жемчужников. И ни покойный граф А. К. Толстой, ни мой брат, ни я никогда никому не предоставляли права пользования и распоряжения этою подписью».

– Это официальный документ?

– Да, это письмо господину редактору журнала «Век» на публикацию Александра.

Я воссоздаю некий образ… Какая же это психологическая история! Причем психологическая история между людьми, которые не могут это вывести, к сожалению… вернее, к счастью, на уровень драматургии, которая бы выпукло нарисовала нам – чего это стоит. Все это как-то проглатывается, съедается, но письма, тем не менее, пишутся.

В этой самой переписке какая-то и правда выплывает. Никуда от этого не денешься. Стараясь определить с гомеопатической, юридической точностью права литературной собственности, Владимир Жемчужников неизбежно что-то и выдает.

Теперь ответьте мне на простой вопрос: чем открывается каноническое собрание произведений Пруткова? Оно же было действительно доведено до канона Владимиром Жемчужниковым и так и издается с тех пор. Так вот, чем оно открывается?

– Я должна ответить на этот вопрос?

– Да, вы ответьте на этот вопрос.

– Почему – я?

– Вот видите, вы не можете ответить. Я вам скажу… вот и ищу… тут почему-то с четвертого номера начинается. Я что-то не нахожу… А! Первое – это, наверное, биография; второе – еще что-то; третье – «Мой портрет» – «Когда в толпе ты встретишь человека, который…» – я подозреваю, что это может быть Алексей Константинович; и четвертое – уже стихи. «Незабудки и запятки». Эта вещь написана как пролог ко всему последующему. То есть сначала – биография, потом портрет и так далее, то есть пародируется полное собрание сочинений. Каково же первое стихотворение? Сразу – «Незабудки и запятки», басня. Теперь читаем здесь, в этой старательной истории, где все время Александра вычеркивают:

«…Летом 1851 или 1852 г. во время пребывания нашей семьи (без гр. Толстого) в Орловской губ. в деревне, брат мой Александр сочинил между прочим, исключительно ради шутки, басню “Незабудки и запятки”; эта форма стихотворения-шалости пришлась нам по вкусу, и тогда же были составлены басни тем же братом Александром при содействии бр. Алексея: “Цапля и беговые дрожки” и “Кондуктор и тарантул”, и одним бр. Алексеем “Стан и голос” и “Червяк и попадья”. Кроме последней из этих басен, остальные были напечатаны в “Современнике” в том же году без обозначения имени автора…» – и так далее. То есть уже в самом разбирательстве получается: вот кто и это написал, и то написал… Это не просто – что такое автор. Автор – это все-таки свобода. А свобода… Есть мандельштамовское определение, что я делю литературу на разрешенную и неразрешенную. За разрешенную я готов бить палкой по голове, а неразрешенная – вот тут я всегда путаю – это не то «взорванный воздух», не то «ворованный воздух».

Вот этот ворованный воздух, я думаю, как раз и был между ними. Потому что ничего, действительно, не печаталось, но я думаю, они далеки были от всяких диссидентских и прочих таких вещей. Они просто шутили, это уходило. А потом это совсем ушло. А потом «прогрессивные силы» напечатали то, что было «устным самиздатом», – и пошло-поехало. А Александр – ни при чем…

Вот – приблизительный очерк того, что я имею в виду. Вы понимаете, что я имею в виду?

Тут я могу кое-что процитировать. Например, они доходят до дотошности в учете физического участия, допустим, участия Ершова, автора «Конька-Горбунка», в создании некоторых строчек. Так что чисто физическое участие в этих стихах никак не может быть измерено авторским участием.

Почему я опять и опять вспоминаю Голявкина или почему я, уже пожилой писатель, я пережил уже половину русской литературы… даже не половину, а три четверти – точно…

– В каком смысле?

– Ну, если взять русскую литературу, которая не мне чета, начиная даже с Александра Сергеевича, то вы удивитесь возрастам. Ведь и Достоевский до шестидесяти не дожил.

Но теперь, когда я смотрю уже с вершины, то я вижу, что в молодости, в щедрости потому все легко раздается, что идет обмен – друг другу дают. В старости, когда потенции очень ослаблены и все, оказывается, в прошлом, – очень трудно оказывается провести эту границу.

Моя статья, собственно, посвящена реабилитации Александра Жемчужникова, который, по-видимому, так весело и лихо прожил, что в ней никак не нуждается. Но тот парадокс, который так проходил между благородными людьми, – каким же образом он может проходить между неблагородными.

– Между родственниками отношения бывают сложными в смысле возможной детской ревности… между братьями…

– Нет, знаете, когда они вместе пили, вместе шлялись… с девушками встречались, то, поверьте, отношения между ними были самыми братскими.

Теперь. Для продолжения такого исследования можно было бы залезть в архив уже губернатора. И посмотреть, что же третий Жемчужников тогда уже творил.

Ну вот еще к тому же – уже 74-й год, выяснение все еще идет, уже из Ментоны пишет Алексей, что и граф Алексей Константинович писал также под этим псевдонимом. А о Саше – вообще нет.

Меня интересует – чувствовали ли люди меру своей одаренности? У меня есть ощущение, что Александр был бесконечно одаренным человеком. И потому ни черта не сделал. А не почему-нибудь другому. Когда одаренность сталкивается с необходимостью воплощения, перед ней очень суровый выбор – идти на это или не идти. Средняя одаренность может идти на это, стараться и превозмочь себя, и достичь довольно высоких результатов. А вот когда… то – зачем козе баян, как говорят.

Смотрите – если идти по строчкам, вот то, что потом отрицали: Александр сочинял для Пруткова некоторый материал, как бы продолжал уже сделанное дело. Тоже маразм провал: «Мой знаменитый дядюшка, Козьма Сергеич Прутков, давно уже, к общему сожалению, скончался». То есть было общее сожаление, которого потом уже не было.

Вот еще процитирую из этих дополнительных материалов, которые родились уже на фоне разборок: «Большую часть времени я, однако, всегда уделял на занятия литературою. – Это как бы от лица Козьмы. – Ни служба в Пробирной палатке, ни составление проектов, открывавших мне широкий путь к почестям и повышениям, – ничто не уменьшало во мне страсти к поэзии. Я писал много, но ничего не печатал. Я довольствовался тем, что рукописные мои произведения с восторгом читались многочисленными поклонниками моего таланта, и в особенности дорожил отзывами об моих сочинениях приятелей моих, гр. А. К. Толстого и двоюродных его братьев Алексея, Александра и Владимира Жемчужниковых» – в этой последовательности Владимир оказывается последним.

– Кто это пишет?

– Это, я думаю, Сашенькино сочинение. Это из того, что вычеркивается из свода Пруткова, то есть – вписанное впоследствии одним Александром. В сравнении с Алексеем здесь все завуалировано и очень мягко, надо сказать: «Под их непосредственным влиянием и руководством развился, возмужал, окреп и усовершенствовался тот громадный литературный талант мой, который прославил имя Пруткова и поразил мир своей необыкновенною разнообразностью».

Интересно тут все, даже последовательность, в которой они друг друга перечисляют.

– Что-то тут личное чувствуется. Может быть, они барышню не поделили?

– Нет, тут уж было не до барышень. Барышень у них хватало. Вот еще из предисловия: «Младшие братья тоже рано вступили на стезю зубоскальства, проложенную старшими. Александр буффонил в стихах и в прозе, как и в жизни. Нелепые басни – видный жанр в творчестве Козьмы Пруткова – начал культивировать он».

Еще:

«По словам Алексея Жемчужникова, Александр Михайлович был известен как превосходный актер на домашних спектаклях. Разнообразные созданные им типы высоко ценились М. С. Щепкиным, П. М. Садовским и И. Ф. Горбуновым».

Ну – актер. Актер ведь легко вживается в форму, и потом она сходит со сцены. И розыгрыши все, которые сначала были не письменными… «Не только на сцене, но и в печати произведения Козьмы Пруткова появились раньше, чем возник вопрос их автора… Летом пятьдесят третьего года Александр Жемчужников сочинил, частью в сотрудничестве с братьями, три комических басни…»

Теперь – Владимир:

«Шутка эта повторялась при возвращении нашем в С-Пб. И вскоре привела меня с братом Алексеем и графом А. Толстым (брат Александр был в то время на службе в Оренбурге) к мысли писать от одного лица…» – Вы видите, Саша просто уехал в это время в Оренбург, так что физически мог мало содействовать. – «Эта мысль завлекла нас, и создался тип Козьмы Пруткова. К лету 1853 года, когда мы снова проживали в Елецкой деревне, набралось уже очень достаточно таких произведений; а летом прибавилась к ним комедия “Блонды”, написанная братом Александром при содействии брата Алексея и моем». – Опять же – пьеса возникает с ним. – «Осенью, по соглашению с А. Толстым и братом моим Алексеем, я занялся окончательною редакциею, – это Владимир пишет, – всего подготовленного и передал это Ив. Ив. Панаеву для напечатания в “Современнике”». – Вот. Так что недаром во всех началах участвует Саша… – «Александр Жемчужников служил в Оренбурге, где его дядя, оренбургский и самарский генерал-губернатор граф В. А. Перовский, устроил его чиновником особых поручений при председателе Оренбургской пограничной комиссии, известном ориенталисте Григорьеве. Но В. А. Перовский был назначен генерал-губернатором в 1851 году и летом 1851 года только еще сам прибыл в Оренбург. О шалостях и чудачествах Александра в Оренбурге см…» – Вот, кстати, это все и надо посмотреть. – «К концу шестидесятых годов Александр остепенился и начал делать серьезную карьеру, был вице-губернатором в Пензе и Пскове, а затем – губернатором в Вильне».