Волчья звезда - Мария Галина

Я обернулась к Улиссу:

— Так ты говоришь, что умеешь плавать?

Он был занят тем, что застегивал сумку — все эти странные завязки и застежки, которые прилипают друг к другу или ползут по ткани, соединяя ее в один кусок.

Он пожал плечами:

— Не попробуешь, не узнаешь, верно?

— Тогда пошли.

Я выпустила из рук палку и та поплыла по течению, время от времени поворачиваясь вокруг своей оси — тут было много водоворотов; опасное место, — и бросилась в воду. Она была теплая, точно молоко и такая же мутная. Улисс плыл за мной — вполне пристойно, но ему мешала болтающаяся за плечами сумка, в которой вздулись пузыри воздуха, так, что она тянула его назад. Внизу, со дна, бил холодный ключ — когда я миновала его, он резанул меня по ногам, точно ножом. Я обернулась и сказала:

— Осторожней.

Он не ответил — выглядел он паршиво, и, похоже, совсем выбился из сил. Из тумана выплыл ближайший островок — в серой рассветной мгле он, казалось, парил над водой. За ним виднелся второй — он-то и был нам нужен.

Улисс отставал, мне пришлось задержаться, чтобы подождать его и меня тут же начало сносить теченьем. Выгребать наперерез было бессмысленно, но он пытался — похоже, на это у него ушли последние силы.

Я подплыла поближе и сказала:

— Бери наискось.

Он даже не поглядел в мою сторону, глаза у него были полузакрыты. Если бы не болтающаяся за плечами сумка, разбухшая, точно утопленник, он бы уже и сам пошел ко дну. Я ухватила за наплечный ремень и развернула его вбок. Выгребать одной рукой было неловко, но с рекой можно поладить, если умеючи — порою она согласна нести тебя сама. Течение закрутило нас и бросило в сторону островка, вода стала мутной и, когда я попробовала нащупать ногой дно, наткнулась пальцами на мягкий ил. Я уперлась в какую-то скользкую корягу, чьи сучья торчали из воды, точно растопыренные пальцы, и потянула ремень на себя — сумка покорно подплыла ближе, а вместе с ней и Улисс. Он не сопротивлялся, но и не сделал не единой попытки мне помочь.

Я укоризненно сказала:

— Что ж ты врал-то, что умеешь плавать?

Он не ответил.

Не думала, что у него так мало сил — с виду он был гораздо выносливей. Уже у самого берега он оступился и упал в воду — лицом вниз, и, должно быть, захлебнулся бы, если бы я не вцепилась ему в ворот и не вытащила на берег.

Я решила, что это он от голода — мужчинам вообще требуется гораздо больше еды, и сказала:

— Тут, должно быть, много рыбы. Если потерпишь, я попробую наловить. Только ее придется есть сырой — костры жечь нельзя.

Он ответил:

— Нет, не надо. Это я так… быть может, пройдет…

Речь его звучала невнятно, словно рот был забит песком.

Ветер собрал песок в высокие холмы, а ракитник, росший на них, мешал им рассыпаться — за одним из таких холмов мы и остановились. Я помогла ему опуститься на землю и снять наплечную сумку — ткань была сырой, но содержимое сумки не пострадало. Жаль только, толку от того, что там находилось, было мало; оружием, стреляющим вспышками, пользоваться здесь нельзя — проще уж сразу подать дымовой сигнал, что мол, вот мы, да и были у меня смутные подозрения, что на воде оно все равно никуда не годится — вода при соприкосновении с огнем превращается в пар, верно? Проще было обломать ветку и заточить ее, превратив в острогу — это я и сделала. Пока я сидела рядом, обстругивая ветку ножом — очень хорошим ножом, видно, переплавленным из старых Предметов (кочевые все железные Предметы, какие раздобудут, пускают в переплавку), Улисс молчал, но, как только я поднялась, сжимая острогу в руке, он сказал:

— Не уходи.

В голосе его прозвучал такой испуг, что я, пожав плечами, вновь села.

— Скажи что-нибудь.

— Что?

— Все равно. Только не молчи.

Я подумала — может, ему было одиноко, и оттого страшно, или он все еще печалился по своей Диане, но нельзя же так позволять себе распускаться! Но все равно спросила:

— Улисс, что же все-таки произошло там, в палатке?

Спросила явно не о том, что он предпочел бы услышать, потому что он вновь ощутимо напрягся м ответил:

— Это неважно.

— Но ты-то знаешь, что?

Он, по-прежнему неохотно, сказал:

— Да. Знаю.

— Не хочешь об этом говорить?

Он сказал:

— Не могу.

— Что ж… дело твое.

На самом деле меня грызло любопытство — никогда не думала, что кочевые могут так орать; даже женщины. Так опозориться, да еще прилюдно… Но сейчас я ничего из него не выбью — это было ясно. Потому я решила пока оставить этот разговор и спросила:

— А там, на той звезде, вы жили так же, как здесь? В таких же Домах?

Он немного оживился и сказал:

— Не совсем… но, в общем, в похожих. Там… вообще, все не так. Мало воды. Скалы. И очень яркое солнце, очень яркое… на рассвете и на закате кристаллические породы вспыхивают всеми цветами радуги. Очень красиво, знаешь…

— Если там было так красиво, зачем вы сюда прилетели?

— Не потому, что там было плохо, — задум-чиво сказал он, — нет… но… колония слишком маленькая, понимаешь… слишком замкнутая. Разум нуждается в общении… в диалоге. Иначе он оскудевает. За столько лет… не было сделано ни одного технического открытия… вообще — не было создано ничего нового. Ни одной книги, ни одной симфонии — зачем? Рано или поздно, скорее рано, началось бы обратное развитие… полный крах. Мы поняли, что подобрались вплотную к опасному порогу, потому и отправились сюда, хоть на это и ушли почти все ресурсы колонии. Но мы решили рискнуть.

— А я думала, вы прибыли, чтобы нам помогать. Во всяком случае, вы так когда-то говорили…

— Одно другому не мешает. Вы нуждаетесь в помощи не меньше, чем мы, но по-другому. Когда мы летели сюда, мы полагали… ладно, не важно… Но мы-то все равно уже здесь. Мы могли бы вам помочь. Учить. Лечить. Среди вас практически нет здоровых людей. Вон, ты хромаешь — это ведь можно вылечить. Такие травмы легко выправляются.

Я сказала:

— Может я никуда и не гожусь, но ты тоже ничем не лучше. Я-то во всяком случае держусь на ногах!

— Да я же не о том! Просто… у вас такая жестокая жизнь, что в ней нет места тому, что и делает человека человеком; нет места бесполезному, ненужному… избыточному…

— Если что-то бесполезно, — удивилась я, — значит, оно и есть бесполезно. Ненужно. О чем тут говорить?

Он уныло сказал:

— Ну вот… Никто из вас и не пытается переменить свою жизнь. Выдумать что-то новое. Сделать что-то для удовольствия… из интереса. Вы пользуетесь предметами, доставшимися вам в наследство от предков, но никто из вас никогда не пробовал ни усовершенствовать их, ни изобрести что-то свое. Читаете старые тексты, но воспринимаете их как инструкции по использованию тех же орудий — не больше.

Я мрачно спросила:

— А вам это, значит, не нравится?

— Что тут может нравиться? Это же тупик. Вот уж, точно, на всех не угодишь.

— Уж такие вы умные… как ты думаешь, почему я оказалась в степи, одна-одинешенька, во время набега кочевников? Из-за ваших проклятых текстов. Только потому, что подумала, что мы можем делать их не хуже, чем древние.

Он сказал:

— Что?

Меня вдруг осенило:

— Послушай, Улисс, что же получается? Ужасная вещь! Если можно делать точно такие же Записи, сколько угодно Записей, и все будут одинаковые, то, выходит, можно делать и свои собственные1 Какие угодно, просто взять и написать все, что в голову придет! Но ведь это значит…

— Продолжай…

— Выходит, что, если мы можем написать все, что угодно, то и древние могли написать все, что угодно! Любое вранье! Нет, то есть, можно записать и правду, но ведь никто потом и не разберет, что правда, а что нет?!

Он сказал:

— Ну, в общем, да.

— А мы-то стараемся, разбираем… верим в любую выдумку, которую кто-то записал просто потому, что оно получилось красиво! Если бы они могли, вот уж они бы посмеялись над нами, эти Древние! Так обвести нас вокруг пальца!

— Выдумка тоже может… иметь определенный смысл.

— Да, но не тот смысл, который мы там искали! Так? Ну и ну! Бедный Хранитель, хорошо, что он не дожил до такого!

— Знаешь, я думаю, что он-то в конце концов понял бы. Он был неглупый человек.

Я вдруг подумала, что он прав — может быть, и понял бы. Или уже понял — иначе почему бы…

У меня было такое чувство, точно меня обманули.

— Что ж вы нам об этом не сказали?

— Да мы же тебе все время об этом говорили! И Диана, и я. Просто ты никак не хотела понять.

— Ну ладно, теперь поняла. А что толку? Это что, поможет нам выбраться?

— В конце концов это помогло бы вам выжить, — сказал он. — А может, и нам. Всего лишь. Остаться людьми — не так мало, верно?

Опять эти пустые разговоры…

Туман постепенно начал подниматься, поверхность воды обнажилась, небо было серым и на нем уже не горела ни одна звезда. Вскоре вся пойма будет просматриваться на расстоянии птичьего полета — не говоря уж о полете стрелы… Нужно было уходить дальше, если уж мы решили выбираться. Но я не пошевелилась — вокруг было тихо, очень тихо, даже крохотные волны набегали на песчаный берег бесшумно, и у меня появилось такое чувство, будто за нами наблюдают… тяжелый взгляд в затылок, от которого по коже бегут мурашки и волоски на руках встают дыбом.