Тайное свидание - Кобо Абэ

Едва договорив, девочка задышала размеренней. Заснула. Боясь нарушить ее сон, я сидел не шевелясь, как ни изводили меня корявая стена и мокрый пол.

Опасаясь слежки, я решил каждый раз возвращаться другой дорогой. Через дренажное отверстие в дне водоема (теперь пересохшего), у бывшего хлева, рядом с музеем, я нырнул под землю. Подземный переход бесконечен, малейшая невнимательность — и заблудишься. Зато полная гарантия безопасности. Я и в день праздника думаю воспользоваться этим путем, так что не мешает заранее познакомиться с ним как следует. В одном месте дорогу мне преградила груда обрушившихся кирпичей. Отгреб их в сторону, чтобы можно было провезти кресло-каталку.

Я смотрю вниз со двора музея, как раз напротив меня будет проходить праздник. В парке, у фонтана — чуть подальше от дороги — под истошные вопли своего темпераментного руководителя репетирует ансамбль рок-музыки, за ним наблюдают несколько больных, больше вокруг ни души — праздником даже не пахнет. Может, никто не знает о нем? От больничных корпусов по дороге, огибающей парк, двое стариков, с виду муж и жена, тащат рекламную платформу. Один из них страдает, наверно, трофическим гастритом, другой — водянкой; оба с отсутствующим видом, точно во сне, толкуют, что, мол, каждый год бывает точно такой же вздрюченный дирижер и такой же психованный ансамбль.)

Кажется, я тоже заснул. Разбудил меня голос девочки:

— Что это за звук?

— Жуки, наверно.

— Говорят, на кладбище есть жуки, которые едят покойников, это правда?..

— Но сейчас покойников сжигают.

— Да?

Все тело мое ныло. Скрещенные ноги затекли. Я попытался сесть по-другому. Девочка вскрикнула и тоном взрослой просительно сказала:

— Мои кости понемножку расползаются, как желе. Когда я меняю положение, меняется и центр тяжести. Значит, и кости расползаются по-другому, а нервы от этого натягиваются и болят.

— А как тебе удобней всего?

— Я быстро привыкаю, как ни устроюсь, так что не беспокойтесь…

Рядом с рукой, поддерживавшей ее голову, упала капля. Слеза это или слюна? Свободной рукой я погладил девочку по спине. Линия спины, запомнившаяся мне, изменилась. Было неясно, какое положение заняла девочка. Неужто форма ее костей меняется согласно изгибу моих скрещенных ног?

— Потерпи немного.

В замешательстве я спустил ее с колен и осторожно, точно сломанную куклу, прислонил к стене. Тело ее казалось сильно искривленным. Или это мне мерещится в темноте?

— Похоже, я еще больше укоротилась.

— Ничего подобного.

Разобрать время на светящемся циферблате часов невозможно. Стрелки сошлись где-то между восемью и девятью. Наверно, восемь часов сорок четыре минуты. Я-то решил, будто проспал целую вечность, а прошли считанные минуты.

Медленно распадался незримый барьер, и ко мне вернулось ощущение реальности. Конечно, я ошибся, сейчас восемь часов сорок четыре минуты вечера. А когда я уносил девочку из палаты, было восемь сорок утра. Не могло же с тех пор пройти лишь четыре минуты. Уж во всяком случае, уснул я не меньше чем полчаса назад. А может, я спал почти двенадцать часов? Цифры светятся очень слабо — значит, прошло много времени. Не случайно тело девочки так искривилось. И боль, наверно, стала невыносимой. В ноги ей впились мелкие камешки, в ребра врезались выступы стены. Самой девочке все представлялось еще ужаснее.

— Как ты думаешь, долго мы спали?

— Пока не выспались.

— Я вчера почти не спал.

— Осталось еще полбанана.

— Поднять тебя помочиться?

— Сама уже справилась.

Я попытался встать, но сразу упал. Левая нога так затекла — я ее вовсе не чувствовал. На ощупь расстелил на полу полотенце, положил сверху белый халат, который снял с себя, потом — брюки и рубаху. Завернув во все это девочку, положил ее на бок… Благо еще пол ровный.

— Подожди меня, я скоро вернусь.

— Я хочу обратно.

— Но ведь нам с таким трудом удалось бежать.

— А я не хочу бежать.

— Схожу поищу кресло-каталку.

— Хочу в ванну.

— Сделаю ее тебе попозже. Больше ничего не хочешь? Не забыть бы судно. Темно — потребуется и карманный фонарь.

— Я должна лежать на кровати, иначе мое тело изменит форму.

— Ясно, нужно еще одеяло.

— Какое одеяло?

— Да хорошо бы которое стелят на кресло-каталку.

— Одеяло из мамы?..

— Нет, оно же в музее. И покрылось небось плесенью.

— Лучше вернемся поскорее обратно.

— Если хочешь, я возьму в музее одеяло из мамы.

— Нет, я боюсь.

— Ну-ка пощупай эти мускулы. В студенческие годы я занимался боксом, был даже чемпионом.

Тыльная сторона ее руки совершенно сухая, а ладонь — горячая и влажная. Видимо, девочка напряжена. Пальцами — она ими только что гладила меня по щеке — девочка вдруг стала чесать свою голову.

— Здесь, наверно, блохи.

— Я сейчас же вернусь…

Одной рукой касаясь стены, а другой, как слепец, ощупывая темноту, я, в одних трусах, пустился бежать.

* * *

Я говорю об этом не потому, что не желаю признать себя побежденным, — просто мои действия, которые я никак не планировал заранее, в конце концов оказались успешными. И, не соверши я дурацкую ошибку, проспав почти двенадцать часов, все было бы по-другому.

Подземный коридор был старым переходом, соединявшим бывшее здание клиники, от которого теперь остался лишь фундамент, густо заросший травой, и корпус отделения хрящевой хирургии. Первый этаж отделения хрящевой хирургии (прежде — общей хирургии) находился на одном уровне с третьим этажом бывшего здания клиники, значит, переходом пользовались непрерывно.

Как я выяснил позже, мы тогда дошли почти до конца подземного перехода. Пройди мы вперед еще немного, меньше десяти метров, и перед нами открылась бы возможность выбрать, куда идти дальше — налево и вверх по лестнице или по коридору направо. Кресла-каталки у нас тогда еще не было, и самым естественным было бы направиться к лестнице, откуда пробивался слабый свет. От верхней площадки лестницы ход поворачивал направо и упирался в полусгнившую деревянную дверь. Глянув в замочную скважину, я увидел бы густую летнюю траву и голубое небо, что, казалось, гарантировало безопасность. Но не успел бы я выломать дверь и сделать шаг наружу, как над самым моим ухом раздался бы смех. И вот я заперт в железобетонной коробке и преследователь, смеясь, смотрит на меня сверху. Там стоял полуразрушенный столб, на котором когда-то были часы старого здания, — прекрасный наблюдательный пункт для моих преследователей.

С момента побега прошло уже двенадцать часов, и преследователи начали терять бдительность. Больничный корпус — они явно осмотрели его от подвала до чердака — был самым безопасным местом. Я взял там кресло-каталку — шведское, новейшего образца, три карманных фонаря — большой, средний и маленький, да еще высокочувствительный ультракоротковолновый приемник и термос на три литра — в общем, добыл все необходимое.

Больше всего девочке понравилось кресло-каталка. Огромные хромированные колеса прекрасны, пружинное сиденье, обитое черной тисненой кожей, — нарядно. Хорош был тормоз, слушавшийся даже легкого прикосновения пальцев, удобны и рычаги, позволявшие без труда поворачивать кресло вправо и влево. И самое главное — ручка, с ее помощью можно было менять положение спинки на сто тридцать градусов.

Из-за кресла мы не могли теперь подняться по лестнице и волей-неволей углубились в лабиринт, ведущий в разрушенное здание.

* * *

Употребленное мною слово «лабиринт» — не метафора и не гипербола. Здания окружали внутренний дворик и соединялись по три короткими коридорами; вместе они образовывали прямоугольник вокруг еще большего внутреннего двора; таких участков было три, и каждый из них представлял собой правильный треугольник; в общем, эти здания — сложнейшее сооружение, состоящее из трех поставленных друг на друга пчелиных сотов. К тому же здание, построенное частично из толстого монолитного бетона, частично из кирпича, как это было принято в прошлом, местами сохранилось прекрасно, но кое-где разрушено до основания и засыпано землей. Даже знай я заранее его планировку, мне все равно бы не объяснить, как пройти в ту или иную часть. И вовсе не уверен, что, отправься я снова по подземному ходу, пришел бы опять на старое место.

В тот день я обеспечил себе кратчайший путь наверх — по канализационной трубе через дыру от унитаза в уборной, а позже, когда выдавалась свободная минута, обследовал понемногу подземные коридоры в поисках других выходов. Но почти всегда коридор приводил меня в тупик, и редко удавалось найти ход, связывающий с внешним миром. Если отвлечься от неприятного запаха — так пахнут, по-моему, изъеденные молью звериные чучела, — это, конечно, идеальное убежище. Здесь даже блох почему-то не было.