Сильнее только страсть - Роби Джеймс

– Помнится, вы вскользь предупреждали меня о подобной угрозе, – проговорил Карлейль с натянутой улыбкой. – Будто она может перерезать мне горло. Только не сказали, за что. Слава Богу, благодаря вам я могу теперь не опасаться.

Монах сконфуженно пожал плечами.

– По правде говоря, я не питаю полной уверенности, что она поверила мне. Ни тогда, ни сейчас. – Он поднял голову, глядя на высоченного хмурого собеседника. – История с отцом и явилась причиной вашего разлада?

Карлейль не стал оспаривать, что разлад был. После некоторого молчания он сказал задумчиво, словно обращаясь только к самому себе:

– Какая же все-таки страстная, неуемная натура. Но зачем, черт возьми, тратить заряд своих чувств на злобу и подозрения, вместо того чтобы точно узнать, кто виновен в предательстве, и расправиться с ним?

Он осекся, видимо, осознав, что рядом совсем другой человек, служитель церкви, кого он сам позвал для разговора. И неудобно о чем-то спрашивать его.

– ...Она отталкивает вас, Карлейль? Заставляет уступить в чем-то?

– Нет, брат Уолдеф. Но она... избегает меня в главном... Отказывается принимать... высший дар любви.

Он внимательно вгляделся в лицо монаха, однако He-увидел на нем признаков удивления или непонимания.

– О да, – сказал тот, склоняя голову, – понимаю. Все обстоит так, что она отказывается от земного блаженства, а вы хотите заставить ее принять его. – Говоривший искоса взглянул на Карлейля и спросил: – Что она хочет от вас взамен? Однажды с ней уже происходило нечто подобное. Похожее на сделку.

Джону хотелось узнать, каким образом монах обо всем так быстро догадался, но он только попросил:

– Расскажите, как все было со сделкой.

– Когда сестра Мария только еще взяла Джиллиану на воспитание, она поняла, что обычное наказание не тот способ, которым можно воздействовать на такого ребенка. И тогда вместо розог, вместо лишения сладкого и всякого рода угроз она прибегала к переговорам. Они представляли собой именно переговоры двух сторон, а не просто сделку: ты – мне, я – тебе. И здесь была не победа, а достижение взаимных уступок, честного мира.

Джон слушал и удивлялся: он никогда не подозревал, что монах обладает таким красноречием. Еще он почувствовал, как монах привязан к Джиллиане, каким теплым, ласковым тоном и с какой любовью говорил он о ней. Уолдеф продолжал:

– И знаете, что я вам скажу: сестра Мария никогда не одерживала над ней победы, только обретала согласие, а Джиллиана подчинялась только тому, с чем соглашалась, а если ее что-то не устраивало, то соглашения достигнуть было невозможно.

Джон некоторое время переваривал полученные сведения, потом изрек:

– Все, что вы сказали, брат, довольно запутанно и малоутешительно... Что-нибудь еще можете добавить?

– Честь и долг для нее означают все, – сразу ответил монах. – Это тоже отцовское наследие. Впрочем, вы сами знали ее отца.

Карлейль не хотел задавать следующего вопроса, но тот невольно вырвался у него:

– А почему она согласилась стать моей женой?

– Сестра Мария дала ей разрешение вернуться в Шотландию, взяв взамен клятву, что она выполнит одно усло вие, которое состояло в том, чтобы она вступила в брак с человеком, которого Мария посчитала надежным. С вами.

– Господи! – в сердцах воскликнул Карлейль. – Уилли Уоллесу есть чем похвастаться, кроме воинских доблестей: он создал новую женщину! Полувоина, полумонахиню, полу... – Он запнулся, не зная, что добавить.

– И Мария Плантагенет помогла ему, – заметил брат Уолдеф.

Еще один вопрос вертелся на языке Карлейля, и он задал его:

– А как получилось, что незаконная дочь Уоллеса стала воспитанницей принцессы Марии?

Собеседники остановились у аккуратно подстриженного куста бирючины, монах издал глубокий вздох.

– Считайте моей виною, Джон, что я раньше не рассказал вам обо всем. До составления брачного контракта. Но ведь речь шла и о судьбе девушки тоже.

– Не пугайте меня, брат. Ответьте на вопрос. Еще один вздох, и Уолдеф проговорил:

– Ответ вы носите на пальце правой руки. Карлейль поднял руку и взглянул на кольцо.

– Здесь печатка дома Плантагенетов, я знаю. Наверное, оно является собственностью принцессы Марии.

– Кольцо принадлежало ее отцу, – сказал монах. – Королю Эдуарду. Его дочь Джоанна, сестра Марии, была матерью Джиллианы.

– Святые угодники! – Карлейль понизил голос почти до шепота. – Меня угораздило взять в жены не только незаконную дочку Уоллеса, но и побочного ребенка Плантагенетов.

– Надеюсь, вы все-таки не скажете, Джон, – в голосе Уолдефа слышались нотки язвительности, – что заключили плохую сделку.

Но Карлейль, казалось, не обратил внимания на его слова. Он смотрел куда-то вдаль невидящим взглядом, пытаясь привести в порядок мысли по поводу того, что только сейчас узнал. Потом повернул голову к брату Уолдефу и... весело рассмеялся.

– Вы что? – с некоторым испугом спросил тот.

– Да вот пытаюсь представить нашего Уилли и принцессу Джоанну в качестве любовников и не могу... Ну никак не могу! – Он снова покатился со смеху, после чего, став серьезным, добавил: – А что касается, как вы сказали, сделки, то никакая это для меня не сделка. Ни хорошая, ни плохая.

Монах тоже заговорил совершенно серьезно:

– Не знаю, любил ли Уильям свою дочь настоящей отцовской любовью, а не только как способную ученицу, будущую женщину-солдата, но упрямству и бесстрашию научил. А также – не плакать, не жаловаться и управлять собой. Душою и телом. Однако получать радости от того и от другого не научил. И сам не умел.

– А сестра Мария чему научила? – спросил Карлейль. Он снова слушал с напряженным вниманием, ему казалось, что монах порой говорит его собственными словами.

– Сестра Мария, – ответил Уолдеф, – любила ее всем сердцем, да мало что могла сделать. Хотя, пожалуй, развила в девушке все хорошее: честность, прямодушие, деликатность. Только не справилась с грехом гордыни и безрассудства. А теперь еще прибавилась страсть мщения, которую, как мы ни пытались, не могли отвести от нее. Но ведь Господь сказал «Мне отмщение, и Аз воздам». Сие означает, Он сам берет отмщение в свои руки. Джиллиана же намеревается действовать вместо Бога.

С последними словами брата Уолдефа Карлейль никак не мог согласиться: ведь в шотландских кланах кровная месть была традицией. Но оспаривать Бога не стал. Просто спросил, как бы размышляя вслух:

– Чем же еще может она глубоко проникаться, кроме чувства собственного достоинства и чувства мести?

И с неохотой, а то и с печалью монах ответил:

– Возможно, ничем, Джон. Но из первого чувства проистекают многие другие, хорошие и благолепные.