Бумеранг не возвращается - Виктор Михайлов

— Ну, что скажешь, Степан Федорович? — спросил Каширин.

— Да что тут можно сказать? У меня сегодня семейный праздник, в такой день принято человеку подарки делать, так лучшего подарка я и не желаю! Всегда хорошо на сердце, когда с человека пятно сходит.

Раздался звонок телефона. Полковник взял трубку.

— Полковник Каширин? — услышал он. — С вами говорит Шубина! Парторг института. Звоню я вам по нехорошему и тревожному делу. Прошу заказать пропуска.

— До утра не терпит?! — спросил Каширин.

— И часа не терпит! Пропуск на двоих, мне да Марии Андреевне Крыловой.

— Я сейчас запишу… — сказал Каширин и достал блокнот. — Слушаю, товарищ Шубина.

Он положил трубку и заказал пропуска.

— Ужин, Степан, придется отложить, — и, увидев досаду на лице Никитина, добавил: — Неожиданное дело. Думаю, что по пустяку беспокоить бы не стали, — и, отпустив капитана Гаева домой, сказал: — Пока они приедут, давай, Степан, познакомимся с тем, что пишут буржуазные газеты об исчезновении Гонзалеса.

Полковник открыл сейф и достал несколько иностранных газет.

Между «Советами молодым влюбленным» и красочным «комиксом» в газете «Гондурас Ньюс» выпирали жирные заголовки: «Таинственное исчезновение Мехии Гонзалеса», «Сигареты «Фатум» наводят на след!»

Ниже было краткое сообщение о Гонзалесе, написанное в духе таинственных историй Эдгара По. Статья носила провокационный и в то же время рекламный характер. Одна треть статьи была посвящена Гонзалесу, а две трети сигаретам «Фатум». Длинные уши рекламы автору не удалось спрятать даже за очень приукрашенной историей исчезновения коммерсанта.

Газета «Геральд» под заголовком, напечатанным крупным красным шрифтом, «Исчезновение гондурасского коммерсанта в Москве», напечатала бульварную статейку, полную провокационных намеков.

В ответ на вопрос «Что могло случиться с Мехией Гонзалесом?» марсонвильская газета «Ньюс» тиснула измышления известных детективов. Измышления были тем более смехотворными, что прославленные детективы стремились всерьез продемонстрировать свою профессиональную проницательность.

Никитин уже заканчивал чтение и перевод газетных вырезок, когда дежурный доложил, что в приемной Шубина и Крылова.

Каширин поднялся навстречу, тепло поздоровался и, пригласив их сесть на диван, сам сел в кресло напротив.

— Вы уж меня простите, что потревожила вас, товарищ полковник, в неурочный час, да вот… — Шубина указала на Машеньку, — большая беда у нее… большая… — добавила она.

Покрасневшие и припухшие веки, плотно сжатые губы Крыловой говорили о многом. Украдкой рассматривая Машеньку, Никитин сел немного поодаль.

— Ну что ж, Машенька, знаю, нелегко тебе, но делать нечего… Рассказывай полковнику все, каждую мелочь, потому для тебя это, может, и мелочь, а для него ниточка. Ты успокойся, успокойся…

— Я спокойна. Совсем спокойна, — сказала Маша. Голос ее был глухой и действительно спокойный, и только щеки, горящие лихорадочным румянцем, да глаза выдавали всю силу ее волнения.

Машенька рассказала о своей первой встрече с Роггльсом в Большом театре. Упоминание в ее рассказе Роггльса и Эдмонсона заставило Никитина насторожиться.

Машенька говорила, опустив глаза, лишь изредка вскидывая взгляд на Шубину, как бы черпая в ней мужество. Ее интонации были ровными и спокойными, но за этим кажущимся спокойствием скрывалось столько боли и горечи, что хотелось вот так просто обнять ее и прижать к себе, чтобы хоть немного утишить боль ее сердца.

Машенька, рассказывая, иногда останавливалась, видимо припоминая какие-то сказанные им слова, какую-то ускользнувшую из памяти деталь, а вспомнив, продолжала говорить.

Никитин чувствовал, как гневно сжимаются кулаки, как напрягаются его мышцы, побуждая к неотложному, немедленному действию.

По тому, как Каширин поглаживал большим и указательным пальцем подбородок, Никитин видел, что и его, уже немолодого, видавшего виды человека, глубоко взволновала история Крыловой.

Это была история первой и чистой любви. История крушения веры в человека, казавшегося ей сильным и мужественным борцом за светлое будущее своей родины. История обманутого и оскорбленного чувства.

Машенька кончила свой рассказ, и наступила пауза, большая и томительная. Каширин встал и молча прошелся по кабинету, остановился у окна и отодвинул портьеру. Шумная, сверкающая огнями Москва как бы подчеркивала своим контрастом значительность и глубину этой тишины в кабинете.

— Та-ак! — протянул полковник, подошел к Машеньке и бережно, словно тяжелобольной, сказал:

— Я понимаю, что вам тяжело, очень тяжело, но впереди еще понадобится много мужества. Хватит у вас сил?

— Сил у меня хватит, — сказала она.

— Прошу вас, сегодня же, все то, что вы здесь рассказали, написать и завтра в девять часов утра принести ко мне, или нет, лучше товарищ Никитин встретится с вами подле вашего института и вы передадите ему в руки, хорошо?

— Хорошо, — также ответила она.

— Как же быть дальше? — спросила Шубина.

— Когда вы должны встретиться с Роггльсом? — спросил полковник Машеньку.

— Завтра.

Каширин немного подумал и сказал:

— Времени у нас мало. Фотографии чертежей, которых он так добивается, пожалуй, придется сделать… У вас аппарат при себе?

— Да, — Машенька достала из сумочки «Минокс» и положила на стол.

— Как это «сделать?» — удивилась Шубина.

— Как, это я вам потом скажу, а сейчас отвезите домой Крылову и передайте полковнику, что я прошу его ждать нас в институте.

Они простились и вышли из кабинета. Никитин отметил пропуска и проводил их. Когда он вернулся в кабинет, Каширин, задумавшись, сидел в кресле. Не нарушая молчания, Никитин сел напротив. Хотелось курить, он встал и подошел к столу, но на обычном месте папирос не было.

— Ну вот, главная фигура начинает вырисовываться, — сказал полковник и добавил: — конечно, Роггльс имеет самое прямое отношение к глуховскому преступлению. История Маши Крыловой и смерть инженера Ладыгина — это звенья одной цепи. Пытаясь проникнуть в научно-исследовательский институт, Роггльс действовал здесь, в Москве, а Гонзалес был направлен в Южноуральск на завод, но цель у них была одна — добыть чертежи нового вида зенитного вооружения.

— Вы серьезно хотите дать ему фотоснимки чертежей? — спросил Никитин.

— Разумеется. Нельзя же заронить в нем подозрения, он спрячет все концы, и клубок останется нераспутанным. Мы не знаем, кто этот человек с обмороженными ногами. Не знаем источника информации Роггльса в делах научно-исследовательского института. Кроме того, прежде чем изолировать Роггльса, нужно по делу убийства инженера Ладыгина иметь против него прямые улики. Хорошо, — закончил Каширин, — все эти вопросы будем решать завтра, а сейчас поедем в институт к полковнику Крылову, он нас ждет.

На семейное торжество они приехали в двенадцатом часу ночи. Когда Никитин открыл своим ключом дверь и они вошли в переднюю, их удивила тишина в квартире. Они сняли пальто и прошли в столовую.

Стол был накрыт на троих человек. Десять свечек на блюде вокруг свадебного пирога догорели и оплыли. Ксения, как была в нарядном светлом платье, спала на диване. Волнистая прядь ее светлых, коротко остриженных волос упала на глаза. Немного приоткрытый рот и яркий румянец делали ее похожей на девочку-подростка, а подложенная под щеку ладонь дополняла это впечатление.

Ксения работала в сорока километрах от Москвы начальником хирургического отделения большого военного госпиталя. Она поднималась каждый день в шесть часов утра и очень уставала. Затянувшееся ожидание сморило ее, и она незаметно уснула.

25

ДЖЕНТЛЬМЕН

Всю эту ночь Машенька не спала и лишь под утро забылась коротким и беспокойным сном. Когда она проснулась и, набросив халатик, вышла в коридор, отцовской шинели на вешалке не было — сегодня Андрей Дмитриевич уехал в институт еще раньше обычного.

Медленно она открыла дверь в отцовскую комнату. На письменном столе лежал ролик пленки. Она посмотрела несколько первых кадров, репродукции с чертежей зенитного орудия, затем свернула пленку, вышла из кабинета и стала одеваться.

Когда Машенька шла от платформы электрической железной дороги в сторону Первой просеки, сердце ее билось ровными, спокойными ударами, она шла выполнить свой долг и все-таки…

Роггльс не оставил ей ни малейшей надежды и все-таки… маленький, едва ощутимый, чуть теплящийся огонек надежды еще немного грел ее остывшее и оскорбленное сердце.

День был мглистый. Шел редкий крупный снег. За несколько дней оттепели дорога стала рыхлой, ноги проваливались сквозь тонкий наст, идти было трудно и утомительно. Машенька не торопилась. «К чему? — думала она. — Раньше или позже, не все ли равно?»