Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943–1945 гг. - Евгений Фокин

Вжиг… вжиг… вжиг… — мечутся вокруг нас разноцветные светлячки трассирующих пуль. За спиной небо расцвечивается ракетами. Чиф… чиф… тьиу… тьиу… — разноголосо высвистывают пули, рикошетом уходя из-под ног. Бежим рывками, бросаясь из стороны в сторону. Но это не помогает. Пулеметная очередь прожигает ногу одному, через несколько секунд падает как подкошенный, лицом в снег, другой. Подхватываем их и бежим, волоком унося раненых. Пленный тоже стонет — не уберегли. К нам на помощь приходят товарищи из группы прикрытия.

Бежим согнувшись, что есть мочи, глаза заливает пот, и нет времени вытереть его, да и руки заняты. На бегу, неуловимым движением тыльной стороны руки успеваю подправить шапку, съехавшую на глаза. Кровь стучит в висках. В голове только одна мысль — скорей бы траншея…

Бежим, а расстояние до траншеи почему-то сокращается нестерпимо медленно. А вслед нам хлещут пулеметные очереди. Проходит еще несколько секунд кошмарного бега. Покидают последние силы. Спотыкаемся, поднимаемся, снова спотыкаемся, подхватываем вновь раненых товарищей и волоком тянем выскальзывающие из рук ноши, и вперед, только вперед, к своим траншеям.

Я не вижу ничего вокруг, но каким-то шестым чувством ощущаю, что и наши минометчики включились тоже в работу, и, обернувшись назад, вижу, как на позициях врага, которые мы только что покинули, с грохотом рвутся мины.

Бежим. Еще, еще немного. Откуда все-таки берутся силы! Но вот наконец-то приближается спасительная для нас траншея.

Уже отчетливо вижу, как навстречу нам тянутся солдатские руки. Они машут, подбадривают нас и, наконец, сноровисто и бережно принимают раненых и спускают их в траншею.

В самый последний момент, когда мы сгрудились над траншеей, опуская раненых, Иван Юсупов, получив ранение в голову, валится на руки принимавших солдат. На пятой точке вслед за ранеными молниеносно скатываются в траншею остальные. Теперь мы в относительной безопасности, хотя все вокруг свистит, грохочет, вздрагивает. Даже не верится, что дьявольский фейерверк смерти уже позади. Взорванная огнем ночь ненасытно продолжала всасывать в себя и резкие разрывы снарядов, и глухие, с тяжким вздохом хлопки мин, и бесчисленные трассы свинца, которые уходили в нее и терялись, как в бездне.

Приступаем к перевязкам. В этом деле мы поднаторели и выполняем его быстро с соблюдением всех правил санитарии.

— Маленько зацепило, — стеснительно, как бы оправдываясь, комментирует свое ранение Неверов.

Я посмотрел на Ивана, когда ему бинтовали кисть руки, порванную осколками гранаты. Она мелко дрожала, русый чуб его взмок, беззвучно шевелились, словно пытаясь что-то сказать, губы.

— Не горюй, Иван, до свадьбы заживет, — поддержал своего приятеля Канаев, — только нас не забудь пригласить.

Ранен в правую голень и пленный. Бинтуем и его. Хуже обстоит с другими, тяжело раненными товарищами.

Бережно, стараясь не беспокоить, не причинить лишние мучения, на раны накладываем только давящие повязки. На большее мы не способны. Им нужна немедленная врачебная помощь. Осторожно укладываем раненых на носилки и вместе с пехотинцами несем в тыл.

Часа через два мы прибыли в роту. Я пристально и изучающе смотрел в молодое лицо пленного немца. Возможно, мы были ровесниками. А Канаев, Юра Канаев, который всеми отголосками души ненавидел фашистов, уже угощал его сигареткой. Даже не верилось, что этот твердый человек, человек, казалось ожесточенный войной, выйдя из огня, не растерял чувства жалости, тепла души, милосердия.

Немец, нервно затягиваясь сигаретой, исподлобья озирался вокруг, словно ожидая какого-либо подвоха с нашей стороны. «Да, по-видимому, глубоко нацизм успел зародить червоточину в его душе, сумел растлить ее и вселить только злость, — решил я. — Такой быстро не осознает и не сделает надлежащего вывода, даже находясь в плену».

Так был пленен курсант школы 23-й танковой дивизии.

Операция, длившаяся чуть более часа, закончилась. Но еще долго, пока живы были «старички», в роте вспоминали об этом эпизоде, передавали из уст в уста, хотя он был частью нашей работы, рядовой, будничной.

Из песни слова не выбросишь

Зима 1943/44 года на Украину пришла рано. За ночь снежная круговерть быстро и аккуратно запорошила хорошо еще видимые вчера страшные раны на теле земли. Воронки от мин и снарядов теперь белыми проплешинами проглядывали сквозь едва заметный слой пушистого снега, легшего на талую землю. Только ходы сообщений и траншеи по-прежнему безобразили ее лик.

К этому времени на дивизионные склады еще не завезли ни белые маскировочные костюмы, ни халаты. Старшина нашей разведроты прекрасно понимал, что в обычном обмундировании к противнику не подобраться, будем выделяться, как грачи на снегу. И немцы нас обнаружат, едва мы покинем свои траншеи. Принимая во внимание, что все мы были далеко не Гулливера, а ребята небольшого росточка, худенькие, и желая как-то облегчить нашу участь, старшина получил со склада два десятка пар нательного белья большого размера — кальсоны и рубахи. С таким решением и нам пришлось согласиться — как говорят, на безрыбье и рак рыба. И когда предвечерние сумерки готовились накинуть на окрестности полог ночи, мы облачились в эти своеобразные балдахины и стали похожи не на солдат, а скорее на водолазов-глубоководников. Белыми бинтами обмотали автоматы и головные уборы. Теперь не так просто было в каждом из нас выявить и неунывающего Юру Серова, и острослова Юру Канаева, и сосредоточенного, всегда нацеленного на успех нашего взводного Владимира Дышинского.

Признаться, идти было неудобно. Нога не всегда уверенно ставилась на всю ступню, и мы скользили по слегка обледенелым неровностям почвы. Едва отошли, как повалили крупные, как вата, хлопья снега, они как-то торжественно и плавно опускались на землю. В таком экзотическом обмундировании мы с наступлением густых сумерек покинули свои окопчики переднего края. Снег пошел сильнее, видимость резко упала. А передний край жил своей жизнью — взлетали ракеты, с придыханием изредка рвались вражеские мины: то почти рядом, то поодаль. Молниеносно возникала стрельба и так же скоро смолкала, готовая в следующее мгновение снова разразиться пулеметными очередями.

На этом участке фронта оборона наша и немецкая еще не стабилизировалась и в основном это были отдельные окопчики и огрызки-хвостики траншей.

На снегу мы теперь кажемся белыми обрубками: хотелось хотя бы слабого ветерка, но его не было — валил снег, все потонуло в белом месиве. К счастью, нам без особых усилий удалось незамеченными приблизиться к вражеской обороне и осторожно преодолеть ее ползком, в основном по-пластунски, хотя на это и терялось много времени. Вскоре ракеты стали взлетать за нашими спинами. Выждав немного, командир группы встал, а за ним и мы направились в левую сторону, к лесопосадке, едва проглядывавшейся сквозь белую пелену. Если издали, из наших окопов, она еще просматривалась, то, достигнув ее, мы были разочарованы увиденным. Почти все деревца были побиты, обезображены, только кустарник еще сохранился. Все более существенное от посадки было использовано населением на отопление, а часть — немцами на устройство позиций. Но как объект маскировки и укрытие от постороннего взгляда она оказалась для нас вполне полезной. Пройдя метров триста вдоль посадки, наталкиваемся на хорошо замаскированную землянку, к которой вел видимый даже под снегом телефонный кабель. Посовещавшись, командир приказывает двигаться по нему в сторону, противоположную переднему краю противника. Вскоре, крадучись, подошли к земляному холмику — землянке, туда и юркнул конец кабеля.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});