Модеста Миньон - Оноре Бальзак

— Это непонятно! — воскликнул Дюме.

— Увы, это ясно, как божий день, — сказал нотариус.

— Дитя мое, — обратилась г-жа Миньон к Модесте, вернувшейся из сада в сопровождении Бутши, — не заметила ли ты сегодня утром в церкви превосходно одетого юношу с белой розой в петлице и с орденом?

— Я его видел, — ответил с живостью Бутша, угадав по внимательным взглядам окружающих, что Модесте готовится западня. — Это Гриндо, знаменитый архитектор, с которым город ведет переговоры о реставрации церкви; он приехал из Парижа, и я встретил его сегодня утром, отправляясь в деревню святой Адрессы, — он осматривал церковь.

— Так это архитектор? Он меня очень заинтересовал, — спокойно сказала Модеста, воспользовавшись передышкой, которую дал ей карлик.

Дюме искоса посмотрел на Бутшу. Модеста, предупрежденная об опасности, приняла непроницаемый вид. Подозрения Дюме возросли во сто крат, и он решил отправиться на следующий день в мэрию, чтобы узнать, действительно ли появился в Гавре архитектор. Со своей стороны, Бутша, сильно тревожась за будущее Модесты, задумал ехать в Париж и там выведать все о Каналисе.

Присутствие Гобенхейма, зашедшего сыграть партию в вист, охладило накалившуюся атмосферу. Модеста ожидала не без нетерпения того часа, когда мать ее ляжет спать: ей хотелось написать Каналису, а делала она это обычно по ночам. Вот что она написала под диктовку сердца, дождавшись, когда все заснут.

XIII

«Г-ну де Каналису.

Ах, мой возлюбленный друг, что за ужасный обман ваши портреты, выставленные в витринах торговцев гравюрами. А я-то восхищалась этой отвратительной литографией! Достойна ли я любить такого красавца? Нет, ваши парижанки вовсе не так глупы: они не могли не заметить, что вы — олицетворение их грез. Вами пренебречь! Вас не полюбить! Я не верю ни единому слову из всего, что вы мне писали о вашей скромной, трудовой жизни, о вашей преданности кумиру, которого вы напрасно искали до сегодняшнего дня. Вас, наверное, слишком любили, сударь: ваш бледный лоб, пленительный, как цветок магнолии, достаточно красноречиво говорит об этом, и я, конечно, буду несчастна! Что я перед вами? Зачем призвали вы меня к жизни! Я сразу почувствовала, что моей телесной оболочки не существует более. Моя душа вырвалась из своего хрустального плена и наполнила все мое существо. И тогда холодное молчание вещей вдруг нарушилось. Вся природа заговорила со мной. Старая церковь показалась мне наполненной сиянием, ее своды, переливаясь золотом и лазурью, подобно итальянскому храму, засверкали над моей головой. Небесные голоса, которые заставляют мучеников забыть их страдания, слились со звуками органа! Я шла по отвратительным тротуарам Гавра, как по дороге цветов. Я взглянула на море и почувствовала, что до сих пор не понимала глухих речей этого старого друга, полного любви ко мне. Я увидела, что розы моего сада уже давно обожают меня и потихоньку шепчут мне «люби»; они встретили меня улыбкой. Я услышала, как цветы прошептали ваше имя — Мельхиор, я прочла его начертанным на облаках. Да, я чувствую, что живу благодаря тебе, поэт, более прекрасный, чем этот холодный, натянутый лорд Байрон, лицо которого неприветливо, как и английский климат. Навеки связанная с тобой одним взглядом твоих прекрасных глаз, я почувствовала, как, проникнув сквозь черную вуаль, он обжег меня с головы до ног, и кровь волной прилила к моему сердцу. Да, мы начинаем жить не в миг нашего рождения. Удар, поразивший тебя, в ту же минуту настиг бы и меня, и я живу лишь мыслью о тебе. Я поняла назначение божественной гармонии музыки: ее открыли ангелы, чтобы выражать любовь. Быть в одно и то же время гениальным и прекрасным — это уже слишком, мой Мельхиор! При рождении человек должен был бы выбирать то или другое. Но когда я вспоминаю о сокровищах любви и нежности, которые принесли мне ваши письма, особенно за последний месяц, мне кажется, я грежу. Нет, вы скрываете от меня какую-то тайну. Какая женщина может уступить вас и не умереть? Да, ревность проникла в мое сердце вместе с любовью, в которую я не верила. Думала ли я, что существует такой пожар? Но что за новая и непонятная причуда! Мне хочется теперь, чтобы ты был безобразен! Какое-то безумие охватило меня по возвращении домой. Все желтые георгины напоминали мне ваш прелестный жилет, белые розы были моими друзьями, и я приветствовала их взглядом, который всецело принадлежал вам, как и я сама. Все, вплоть до цвета перчаток, плотно облегавших тонкие пальцы аристократа, и до звука его шагов по каменным плитам, все это встает в моей памяти с такой ясностью, что, кажется, и через шестьдесят лет я представлю себе мельчайшие подробности этого празднества: непередаваемый тон воздуха, отблеск солнца на колонне; услышу молитву, которую вы прервали, запах ладана, исходящий от алтаря, и мне вновь почудится, будто священник, давая последнее благословение, простирает руки над нашими головами, благословляя нас в ту минуту, когда ты проходил мимо меня. Этот славный аббат Марселен уже обвенчал нас. Неземное наслаждение, доставляемое мне этим миром новых, неизведанных ощущений, можно сравнить только с радостью, которую я испытываю, беседуя сейчас с вами, изливая все свое счастье тому, кто является его источником, щедрым, как солнце. Не надо больше тайн, мой возлюбленный! О, придите скорее. Я с радостью снимаю маску. Вы, без сомнения, слышали о банкирском доме Миньона в Гавре? Так вот, вследствие невозвратимой утраты в нашей семье я стала его единственной наследницей. Не пренебрегайте нами, потомками храброго овернского рыцаря. Герб Миньонов де Лабасти не обесславит герба Каналисов. Щит нашего герба четверочастный, пурпурный, в каждом поле его золотой патриарший крест; герб опоясан червленой перевязью с четырьмя золотыми безантами[73] и увенчан кардинальской шапкой. Вместо щитодержателей — свешивающиеся по бокам кисти. Дорогой, я буду верна нашему девизу: Una fides, unus Dominus — единая вера и единый повелитель.

Быть может, милый друг, мое имя покажется вам насмешкой после всего, что я сделала и в чем признаюсь на этих страницах. Но меня зовут Модестой[74]. Следовательно, я не обманывала вас, подписываясь О. д'Ест-М. Я не вводила вас также в заблуждение, говоря о моем состоянии; оно достигает, я думаю, той суммы, которая привела вас к столь добродетельным решениям. Я говорю об этом без всякой задней мысли, так как вполне уверена, что деньги не имеют для вас никакого значения. Однако позвольте мне высказать вам всю радость, которая охватывает меня при мысли, что я могу дать нашему счастью внешнюю свободу, доставляемую богатством, сказать вам: «Едем!» — если нам придет фантазия повидать новые края и мчаться рядом в удобном экипаже, без малейшей заботы о деньгах. Как я рада, наконец, что могу предоставить вам право сказать королю: «Я владею тем богатством, которое вы желаете видеть у ваших пэров». Итак, Модеста Миньон будет вам хоть чем-нибудь полезной, а ее золото получит самое благородное применение. Что касается вашей покорной слуги, то вы уже видели ее однажды в утреннем наряде, у окна... Да, белокурая дочь белокурой праматери Евы и есть ваша незнакомка. Но как мало походит сегодняшняя Модеста на прежнюю Модесту: та была одета в саван, а нынешняя (я, кажется, уже писала вам об этом) получила от вас в дар живой источник жизни. Любовь, дозволенная и чистая, любовь, которую благословит отец, вернувшийся из путешествия (и вернувшийся богатым), подняла меня из могилы, где я покоилась, и я восстала из нее сильной и в то же время невинной, как дитя. Вы пробудили меня, как солнце пробуждает цветы. Взгляд вашей любимой уже не похож на взгляд прежней и столь смелой Модесты. О нет! он стыдлив, он предвидит счастье и целомудренно прячется под ресницами. Я боюсь теперь быть недостойной своей судьбы! Король явился во всей своей славе, и отныне у моего повелителя есть преданная ему раба, которая просит у него прощения за свою слишком большую смелость, как просил прощения у кавалера де Граммона игрок, обманным путем обыгравший его в домино. Да, дорогой поэт, я буду твоей Миньоной, но Миньоной более счастливой, чем героиня Гете, не правда ли? Ты не лишишь меня родины? Ведь она в твоем сердце. В этот миг, когда я, твоя невеста, писала эти слова, соловей в парке Вилькена ответил мне вместо тебя. О, скажи же мне скорее, что соловей не обманул меня, выводя свою отчетливую, чистую, высокую трель, наполнившую, как благая весть, мое сердце любовью и радостью.

Мой отец будет завтра в Париже проездом из Марселя. Его адрес известен банкирскому дому Монжено, который связан с ним деловыми отношениями. Сходите к нему, мой возлюбленный Мельхиор, скажите ему о своей любви ко мне, но не вздумайте говорить о том, как сильно я вас люблю: пусть это навсегда останется тайной между нами и богом. Я же, мой дорогой и любимый, все открою матери. Достойная дочь Валленрод-Тушталь-Бартенштильдов поймет меня и поцелуем выразит свое согласие. Она будет так счастлива, когда узнает о нашей романтичной и тайной поэме, земной и божественной в одно и то же время. Вы уже выслушали признание дочери, постарайтесь получить согласие графа де Лабасти, отца вашей