Ягоды бабьего лета - Толмачева Людмила Степановна

Тимофеевна послушно взялась за ручку коляски и осторожно покатила ее к дверям. Проходя мимо Любы, она приостановилась и, жеманно улыбаясь, спросила:

— Вы, Любовь Антоновна, наверное, думаете-гадаете: где сейчас ваш брат? Наверное, ждали его на конференцию?

— Вообще-то да, — упавшим голосом произнесла Люба.

— У Нинелки они с Петровичем. День рождения отмечают.

Как только за ними закрылась дверь, Пахомыч не удержался от комментариев:

— Вот и докупалась в бриллиантах-то! Ибо сказано: время собирать камни…

— Уж помолчал бы, Пахомыч! — оборвала его тонкоголосая старушка. — Чем мы-то с тобой лучше? Нас тоже спихнули и не поморщились.

У Любы пропало желание продолжать «конференцию». Она, стараясь не выдавать своих эмоций, вновь вернулась к прочитанному в самом начале рассказу, в двух словах проанализировала его идейно-художественное своеобразие, на радость слушателям проведя параллели с современной жизнью.

Старики поблагодарили за «доставленное удовольствие» и ушли. Оставшись одна, Люба дала волю чувствам. Она ходила по просторной комнате отдыха и переваривала новость, сразившую ее наповал: «Это что получается, господин Чащин, опять вы за свое? В памяти, без памяти, амнезия, желтуха, понос — ничего тебя не берет! Как был бабником, так им и остался! И Всеволод Петрович туда же, старый донжуан, болтун, маразматический сластолюбец! Теплую компашку организовали — междусобойчики, веселье до икоты… Наверное, и в «бутылочку» играют с этой жабой. Вот она, значит, какая «новая жизнь»! А я-то хороша! Приперлась, реву тут белугой, унижаюсь… Дурища! Посмешище! Прекраснодушная хавронья! Господи! Стыд какой! Нет! Сейчас же уезжаю из этого вертепа. Ни секунды здесь не останусь. Хватит с меня!»

Люба выскочила за дверь и почти бегом помчалась по коридору. Повернув за угол, она попала в объятья Игоря. Вернее, она столкнулась с ним на всей скорости и, если бы он вовремя не отреагировал, отступив одной ногой назад, они скорее всего оба упали.

— Постойте! Куда вы так спешите, Любушка? Еще немного и нас обоих пришлось бы собирать по частям.

Люба почувствовала запах коньяка. Ее передернуло. Она резко вырвалась из его рук:

— Не смейте называть меня Любушкой! — громко прошептала она. — Идите туда, откуда идете!

— Хм! Не совсем понял адрес. Это что значит? Что вы меня послали?

— Правильно поняли. Пустите меня!

— Но я не держу вас. Пожалуйста…

Люба, не взглянув на него, пошла по коридору к своей комнате. Там она переоделась в халат, села на диван и достала мобильник. Но тут же отложила его. Звонить сыну не было сил. Бурный всплеск эмоций сменился апатией. Люба уже пожалела, что не сдержалась: «Я веду себя как истеричка. Он может подумать, что я ненормальная, что у нас дурная наследственность. Зачем ему такие родственники?»

В дверь постучали. Люба подошла к двери, открыла. Перед ней стоял Игорь.

— Люба, вы извините меня. Я выпил немного. Короче, не велите казнить…

— Войдите в комнату. Что же мы на пороге?

— А удобно?

— Мы родственники. Что тут неудобного?

Игорь вошел в комнату, огляделся.

— Вот стул. Садитесь.

— Спасибо.

— Чаю хотите?

— Нет. Я только что пил. У Нинели Эдуардовны день рождения и…

— Ясно. И часто тут у вас такие мероприятия?

— Нет, не часто. Собственно…

— Меня это не интересует. Можете не трудиться с объяснениями.

— Но вы сами…

— А что, Всеволод Петрович тоже участвовал в праздновании?

— Да. Он еще там…

— A-а, так веселье продолжается? В таком случае я вас не держу. Идите! Вас, должно быть, заждались.

— Люба, я не понимаю, в чем моя вина. Мне все время приходится оправдываться. Вы скажите, и все станет на свои места. Вот увидите! Я постараюсь исправить, изменить…

— Господи! Что вы собираетесь исправлять? Я ни в чем вас не обвиняю. Это вам показалось. Хотя, нет! Вру. Если честно, то я обиделась на вас со Всеволодом Петровичем.

— Я так и знал. Из-за конференции? Я ему об этом говорил, но, понимаете, я скоро отсюда уйду, а ему оставаться. Он старый человек. Ему необходимо лечение, а Нинель Эдуардовна не простила бы нам отказа. Вот я и решил поддержать компанию ради старика.

Любу накрыла волна горячего стыда. Оказывается, ее дурацкая истерика — всего лишь результат беспочвенной бабьей ревности. Чтобы скрыть свое смущение, она встала, подошла к окну.

Вечерний парк притих в ожидании ночи. Сиротливо чернели неподвижные ветви лип, наполовину скинувшие листву. Среди общей желтизны выделялась сирень, сохранившая первозданную зелень.

— Знаете что? — воскликнула Люба почти задорно. — А пойдемте в парк? Ведь эта красота скоро пройдет. Надо попрощаться с ней. А? Как вы думаете?

— Неплохая идея. Тем более, что я сегодня еще не гулял.

— Так идите оденьтесь, а я на крыльце подожду.

Игорь вышел, но тут же снова заглянул в дверь:

— Люба, я жалею, что мы не в девятнадцатом веке.

— Почему?

— В то время были кузены и кузины. И им многое дозволялось.

Они шли по аллее и молчали. Любу слегка знобило. Она знала — это нервы. Богатое воображение не давало ей покоя. В голову лезли непрошенные воспоминания и ассоциации. Никак не укладывалась в сиюминутную обыденность эта прогулка по старинному парку. Было в ней что-то мистическое. «Кошка проживает несколько жизней, — пришла к ней неожиданная мысль. — То же самое происходит в данный момент с нами. Мы празднуем начало второй жизни. Для той, первой, кажущейся теперь такой далекой и нереальной, мы как бы умерли и возродились для новой. Какой она будет? Лучше? Хуже? А может, судьба в наших руках? Надо лишь не упустить шанс?»

— О чем вы думаете, Люба?

— О кошках.

— В прямом смысле?

— Почти. А еще о том, что раньше вы очень любили это время года.

— Раннюю осень? Так немудрено. Как же не любить «пышное природы увяданье»? Эти стихи мне читал Всеволод Петрович. Он знает, кажется, всего Тютчева и добрую половину Пушкина.

— А вы стихи легко запоминаете?

— Не знаю. Не пробовал. Разве что Тютчев? «Есть в светлости осенних вечеров умильная, таинственная прелесть…»

— Почему вы замолчали? Я собралась слушать…

— Забыл. Там что-то про «пестроту дерев». Нет, не могу вспомнить.

— «Зловещий блеск и пестрота дерев, багряных листьев томный, легкий шелест…» — подсказала Люба.

— И вы поклонница Тютчева?

— Не слишком ли много поклонников на душу населения, хотите сказать? — засмеялась Люба. — А вот это нравится?

В поредевшей мгле садов Стелет огненная осень Перламутровую просинь Между бронзовых листов.

Прочитав строчки Волошина, она замерла в ожидании. Вспомнит или нет? Ведь именно это он любил читать ей в молодости. Но Игорь спросил о другом:

— Вы увлекаетесь поэзией?

— Это моя профессиональная обязанность. Я преподаватель литературы.

— Ах, да. Мне ведь Зоя Михайловна говорила. Но не подумайте, что я до такой степени забывчив, что не помню даже такое. Просто не могу до сих пор переварить, как вы недавно выразились, весь этот поток информации. Кстати, какая муха вас укусила сегодня утром?

— Это вы про инцидент в кабинете директора? Мне показалось, что эта дамочка не та, за кого себя выдает.

— Интересно. Похоже на детектив…

— Это и в самом деле детектив, Игорь. Сядем на скамейку? Что-то я устала.

Люба поведала Игорю историю его второй женитьбы, скупо, стараясь избегать лишних красок и своих собственных оценок. Как можно беспристрастней она описала Стеллу, упомянула о последнем его с молодой женой вечере в ресторане и закончила рассказ детективной развязкой, участниками которой они стали нынче утром.

— Я узнала ее по походке. А потом действовала в каком-то порыве.