Спасти посольство - Корецкий Данил Аркадьевич

У него круглое детское лицо с безмятежными голубыми глазами и пухлыми губами, поэтому двадцативосьмилетнего капитана все называют Васей. Не Василием Васильевичем и даже не Василием, а просто Васей.

— Как кота, — жалуется он дома отцу.

Тот смеется:

— Ты, главное, виду не показывай, что тебя это задевает, а то имя в прозвище превратится на всю жизнь. И работай, как положено, авторитет зарабатывай… А время быстро бежит. И не заметишь, как Василием Васильевичем станешь!

Отец знает, что говорит. Во-первых, он сам Василий Васильевич — в их семье всех мальчиков называют одним именем, а девочек в роду — одна-две и обчелся. А во-вторых, отставной подполковник Тромбачев налетал за двадцать лет службы в военно-транспортной авиации десятки тысяч километров.

Мельник морщит лоб, вспоминая.

— А-а-а… Да история-то простая… Идет перебазирование на новый аэродром, эскадрилья летит строем, вдруг машина из второй шеренги сблизилась с впереди идущей. То ли передний командир скорость чуть сбросил, то ли задний чуть увеличил. Зевнул кто-то, короче. Они и сошлись на миг — раз! И тут же разошлись обратно.

Капитан Тромбачев внимательно слушал, округлив детские глаза.

— Только за этот миг кормовые пушки передней машины вошли в кабину задней…

— Как?! — выдохнул Вася. — Как «вошли»?!

— Молча! — буднично пояснил Мельник. — То есть, конечно, не совсем молча: стеклопакет разбили, значит, удар, хруст, воздух ворвался, свист, грохот… Но главное — командиру голову оторвало!

— Как?! — Вася заподозрил подвох, глянул на рассказчика с подозрением: что он за байки травит?

Но Мельник был серьезен.

— В полном смысле слова! Снесло голову, как саблей, вся кабина в крови, машина без управления… Как думаешь, что второй пилот сделал?

Вася округлил глаза еще больше:

— А что тут еще делать — взял управление на себя!

— Не угадал! Дернул рычаг катапульты, ушел вниз, раскрыл парашют и благополучно приземлился.

Мельник цокнул языком.

— А самолет с пятью членами экипажа разбился! Вот такая история!

Вася был шокирован:

— А почему же он так сделал? Его же, наверное, спрашивали? Как объяснял-то?

— Конечно, спрашивали, и не один раз. Сначала на следствии, потом в трибунале, он ведь шесть лет получил… А объяснял очень своеобразно: «Я, мол, пилотировать не умею, я хозяйственными делами занимался — гостиницы заказать, горючее достать…» Может, действительно, пилот из него никудышный, но скорей всего испугался, нервы не выдержали.

Командир замолчал. Вася тоже задумался, но ненадолго.

— Сергей Петрович, а к чему вы мне это рассказали? — вдруг с подозрением спросил он.

— Да к тому, чтобы ты у меня всему учился! — сказал командир. — И если придется, мог заменить!

— А-а-а, — с облегчением протянул молодой человек. — Значит, ко мне претензий нет? Ну, там, по квалификации, по чему-то другому?

Мельник рассмеялся:

— Что ты, нет, не бери в голову!

В комнату с таинственным видом заглянул Копытин, приглашающе махнул рукой:

— Пойдем, Сергей, покурим.

Мельник удивился: Копытин никогда не курил. Но встал и вышел вслед за товарищем. Они отошли в курилку — стандартный «грибок», пожарный щит, бочка с песком, вокруг, квадратом — скамейки. На одной сидел Золотов — худощавый, подтянутый, с седыми висками. Он действительно курил. В тусклом свете фонаря на форменной рубашке отблескивали полковничьи погоны.

— Здравия желаем, Евгений Степанович!

Копытин и Мельник сели напротив.

— Как настроение, молодежь? — спросил Золотов.

Разница в возрасте была небольшой — ему сорок четыре, Копытину — сорок два, и Мельнику — сорок. Однако он был не только хорошим летчиком и командиром экипажа, но и командиром полка, то есть их прямым начальником. Хотя в неформальном общении никогда этого не проявлял. И сейчас держался естественно и просто, как старший товарищ. Хотя ясно было, что вызвал он их неспроста.

— Нормальное, — ответил Копытин. — Вот, думаю, куда и зачем нас направят.

— Да, что-то командование темнит, — кивнул Мельник. — Или сами не знают…

— Командиры всегда все знают, только не говорят, — возразил Копытин. — Может, и никуда не направят. Отработали учение — и все… Вовсе не обязательно, что мы действительно полетим.

Золотов докурил сигарету, тщательно затушил о лавку и бросил в песок.

— Полетим, парни, — сказал он. — Точно полетим. Мы трое, тремя бортами.

Два других командира насторожились:

— Московский инспектор сказал?

Золотов пожал плечами:

— Скорее, намекнул. Мол, будьте готовы и все такое…

— А куда летим? — спросил Копытин. — У меня сын женится через неделю. Продуктов достали, гостей позвали.

— Это хорошо, что женится, Толя, мы тебя от души поздравим, — кивнул Золотов. — А куда летим… Спроси что полегче. Надеюсь, не Армению завоевывать. Скорее всего, опять в Афган. Судя по способу захода…

— Такой маневр для любого места годится, где горы и «Стингеры», — задумчиво сказал Копытин. — А Афган… С какой целью? Мы ж оттуда только что вылезли, еще не отмылись, раны не зализали… Да и Союза больше нет, а в России вон что творится! Чего мы опять в эту мясорубку полезем?

— Может, ты и прав, — сказал Золотов. — Тогда остается Турция.

— Шутите? — вскинулся Мельник.

— Да какие шутки, Сергей. Это я гадаю. Жизнь покажет…

Золотов встал:

— Ладно, пошли спать. Тревогу сыграть могут уже завтра, с самого ранья.

— Не завтра, а уже сегодня, — поправил Копытин, взглянув на часы. — Два ночи натикало.

— Тем более!

Афганистан, окрестности Кабула

Обстановка в городе накалялась. Проявлялось это очень своеобразно: стали меньше стрелять. Афганцы носят оружие с двенадцати лет и используют его не только по прямому назначению, но и для выражения чувств: радости на свадьбе, горя на похоронах, восторга от выигрыша любимой команды, торжества от встречи друзей, да и просто от хорошего настроения. В обычных условиях стреляют каждый день или ночь, при этом наметанный слух легко отличает автоматный или пистолетный салют от злой перестрелки. Но теперь стрельба стихла, и это было не к добру. Вторым признаком обострения является внезапное закрытие дуканов. Замки на дверях и окнах вечно открытых лавок — это почти официальное объявление тревоги. Сейчас наблюдалось как раз такое затишье торговли.

Шаров отмечал все эти признаки и делал свои выводы. Но в отличие от дипломатов и других сотрудников посольства он не мог отсиживаться на огромной тенистой территории.

На своем «рабочем» раздолбанном «мерсе» он попетлял по центру, потом выехал за пределы города и минут через десять добрался до полузасыпанных песком развалин древней крепости. В жидкой тени чахлого деревца, к которому была привязана невзрачная лошадка, сидел не менее невзрачный человечек, безучастно смотрящий куда-то вдаль. Возможно, он наблюдал мираж, причем без всяких стимуляторов — ни опиума, ни анаши Касым не употреблял. На каменистой земле трава не росла, поэтому лошадь прилежно смотрела в ту же сторону, что и хозяин. Не исключено, что в дрожащей оптической причуде эта пара видела светлое будущее своей страны…

А вот подъехавшую машину они будто и не замечали.

Шаров посигналил. Человечек и лошадь вздрогнули. Афганец вскочил и, оббежав большого железного «коня», открыл переднюю дверь и поздоровался. У него было узкое худое лицо, близко посаженные глаза, большой орлиный нос с горбинкой. Одет в традиционные белые штаны, пирану, и длинный, явно очень старый жилет, из-под которого выглядывали ножны ножа с широким клинком. На голове белая чалма, на ногах сандалии из автомобильной резины.

Шаров замахал рукой:

— Быстрее, Касым, быстрее, дорогой, садись! В такую жару каждую каплю прохладного воздуха беречь надо.

Придерживая чалму, афганец сел на переднее сиденье, захлопнул дверь и блаженно улыбнулся:

— Скажи, Безбородый, когда у меня будет такая машина с кондиционером?