Новичок - Валерий Петрович Большаков

одолевает уличный перевал, а вот на спуске его плавно ведет. Спасибо бордюру, удерживает желтый «Икарус» в его одиночном катании.

Рассудив, я решил добираться до общаги на своих двоих. Хоть и далеко мое спальное место, аж на Баляйке, но так спокойнее. Целее буду. А для зачина не мешает подкрепиться…

Зайдя в столовую, я для начала испил компоту, после чего отведал «ленивых» голубцов и побаловал себя бисквитным пирожным под чаек.

В нынешней кондитерке никаких ароматизаторов, стабилизаторов да разных «ешек» нет в принципе – пищепром и общепит не деградировали пока до будущего эрзац-изобилия.

Лопаешь натуральные продукты, и утроба довольно пищеварит…

…До Луговой добрался без проблем – зацепы не успели притупиться. Сам затачивал на трудах, даже вспотел ненароком – уж больно хорошая сталь попалась.

Свернув на Баляева, я заулыбался. Знакомая картинка, привет из молодости! Человек пятнадцать парней и девушек пытались одолеть коварный уклон. В одиночку не получалось, и молодежь взялась за руки, двинувшись на штурм высоты дружной цепью.

– Давай, давай! – азартно кричала миниатюрная девушка в серой синтетической шубке.

– Еще шажочек, – пыхтел «молчел» в расстегнутой тужурке, – и еще… Держимся!

– Метров тридцать до трамвая! – пробасил одинокий голос. – Верным путем шкандыбаем, товарищи!

Наша цель – красно-желтый трамвай впереди – стоял недвижимо, словно боясь крутить колесами по-предательски катким рельсам.

Над улицей растекся девичий визг – вся цепочка, плавно загибаясь параболой, скатилась вниз, к месту неудачного старта.

Ну, как тут не помочь людям? Мужественно шагнув вперед, я протянул руку огорченной девчонке в сером.

– Цепляйся!

– А-а… – очки на девичьем носике блеснули неразумением, но тут же сверкнула понятливая улыбочка, протаяли милые ямочки. – А-а!

Я крепко сжал узкую ладошку, и сделал первый шаг. Тащить за собой целую толпу… Ну, этого мне не осилить. Зато изобразить надёжу и опору – вполне. Я вцепился в обледенелый асфальт, как якорь Холла. Отшагнул… Заякорился… Еще шажочек…

Тут цитируемый парниша в овчинной тужурке, весело чертыхаясь, разорвал свой красный шарф пополам, и обвязал ботинки ворсистыми тряпицами.

– Во! Вперед, товарищи!

Медленно отступая, удерживая ойкавшую девушку, я поднялся до самого трамвая. Хохоча, ребята и девчата полезли в выстуженный салон, а я за ними, как поднятый якорь. В трамвае кипели страсти.

– Да никуда я не поеду! – орал расхристанный вагоновожатый. – Вы что, смеетесь? А если назад покатимся?

– Поехали, поехали, – добродушно откликнулся мужик в армейском тулупе, занимавший два места сразу.

Пассажиры помалкивали, осуждающе глядя на расхристанного упрямца.

– Нет, я сказал! – рявкнул тот, и выскочил вон, едва не растянувшись.

– Ну, и ладно, я человек обученный, сам трамвай поведу… – шевельнулся тулуп.

Витиевато заматерившись, водитель трамвая вернулся, и резко предупредил:

– Двери не закрываю! Сами, как хотите, так и спасайтесь!

– Согласные мы, – плеснул по салону смиренный ответ.

Трамвай ожил, встряхнувшись будто, и медленно-медленно пополз в гору. Я ногами, всей шкурой чувствовал, как порой прокручиваются точеные колеса, верезжа металлом, и вновь хватаются за рельсы, толкая вагон все дальше, все выше…

Молодые вышли на «моей» остановке – видать, обитали в той же общаге, что и я.

– М-да, – выдала тужурка, обозревая укатанный склон к дверям общежития. – Последний рывок?

– Э-ге-гей! – донесся запыхавшийся голос. – Помощь близка! Сейчас спасу…

Сверху, скользя по обледенелому спуску, приближался парень в потертых джинсах, заправленных в унты, в чудовищном малахае на голове, в свитере грубой вязки, но без полушубка или хотя бы куртки на плечах. Руками в перчатках он перехватывал толстую веревку, что натягивалась за ним от самого крыльца.

– Федька! – звонко крикнула девушка в сером. – Замерзнешь!

– Согреешь! – захохотал «спасатель». Подкатившись, он захлестнул конец вервия простого вокруг фонарного столба, и ловко утянул узел. – За мной, потихоньку… Марик, держись!

Дивчина в серой шубейке независимо фыркнула, и, осторожно семеня, хватаясь за канат, двинулась к вожделенному крыльцу.

– Спасены! Ха-ха-ха!

Я ощутимо расслабился, ступая по твердому бетону, заботливо присыпанному золой. Небось, тетя Фрося постаралась. Ворчать будет: «Всё мусорют и мусорют… Грязи понатащут, а мне убирай!»

Но бабка уже сроднилась с общагой, стала ее добрым гением. Кому-то подсобит, совет шепнет, или же так отчехвостит, что даже здоровенные мужики мнутся.

Цокая, будто собака по паркету, я двинул к красному уголку. Молоденькая комендантша как раз прикнопила на стенд свежий номер «Комсомолки». Томно расстегивая куртку, порыскал глазами, высматривая новости международной жизни. И сразу нашел.

«ЧП в Ватикане» – зазывно чернел заголовок.

 «РИМ, 6 января. Начальник Государственной полиции Италии Джузеппе Парлато сообщил в своем интервью, что следствие по делу об убийстве папы римского Иоанна-Павла II продолжается. Выразив особую благодарность генеральному инспектору жандармерии Ватикана Камилло Чибину за содействие в расследовании злодейского преступления, Парлато выступил с клеветническими нападками на СССР, уверяя представителей прессы, будто в убийстве понтифика замешаны «агенты КГБ».

Разумеется, никаких доказательств начальник Государственной полиции не привел, зато с чисто итальянской горячностью перечислил тех деятелей антинародного подполья в Польше, которые погибли в беспорядках, ими же инициированных во второй половине декабря.

Парлато с негодованием утверждал, будто бы лидеры антикоммунистической КОС-КОР Антоний Мацеревич, Яцек Куронь и Ян Липский, агент ЦРУ Лех Валенса, неопилсудчик Лешек Мочульский из так называемой «Конфедерации независимой Польши» были ликвидированы «по приказу Москвы», а папа римский, бывший кардинал из Кракова Кароль Войтыла – всего лишь очередная, но не последняя «жертва Кремля».

Член Палаты депутатов Италии Энрико Берлингуэр заявил, что обвинять Советский Союз в причастности к серии политических убийств крайне непрофессионально и остается на совести Джузеппе Парлато…»

 – Йес! – выдохнул я, и злорадно усмехнулся. Проредили поголовье «гиен Европы»? И отлично!

Шестьсот тысяч наших погибли за свободу пшеков! Сами голодали, а с ними последним делились. И все ради того, чтобы они нас потом в дерьме полоскали, твари неблагодарные!

Не последняя жертва? Очень надеюсь, что не последняя! Гадов хватает и в Варшаве, и в Гданьске, и в Кракове. Давить, не передавить!

Молчаливое и пассивное большинство желает «больше социализма»? Отлично. Значит, оно не будет против, если мы зачистим «белополяков»!

«Развоевался… – мои губы искривились в усмешке. – Сердце аж тарахтит!»

В свою комнату я поднимался, что говорится – в глубокой задумчивости. Взвинченность во мне тоже позванивала. Черт…

Завтра второй день олимпиады, а в мыслях полный раскардаш!

«Да ладно, – хмыкнул я, – выспишься и встанешь, как огурчик! В твои-то юные лета…»

 Тот же день, позже

Касабланка, бульвар де Пари

 Николай Зимин отсчитал дирхемы и выбрался из тесного такси. Извечная вонь тут же ублажила обоняние, и он прихлопнул дверцу старого «Рено» чуть раздраженней, чем того стоило.

Ряд пальм посреди Парижского бульвара напоминал