Роза - Мартин Смит

— Мне подождать или идти с вами? — спросил он ей вслед.

— В гостиных с друзьями рассиживают, — не оборачиваясь, бросила Роза.

Блэар в нерешительности остановился на пороге кухни. На плите грелся чайник; в шахтерских домах было принято постоянно держать наготове горячий, крепко заваренный чай. Роза зажгла керосиновую лампу и уменьшила пламя до минимума.

— А я кто? — спросил он.

— Хороший вопрос. Соглядатай? Полицейский? Американский кузен преподобного Мэйпоула? Тот человек, из газеты, утверждает, что узнал в вас исследователя Африки. — Она налила в чашку чай, добавила немного джина и поставила чашку на стол. — Итак, мистер Блэар, кто же вы действительно такой?

Роза сделала настолько слабый огонек, что лампа начала коптить, и кухня постепенно наполнялась запахом перегревшегося стекла и гари. Роза не сводила с Блэара взгляда, словно пытаясь понять, о чем он думает; наверное, она привыкла угадывать так мысли обитателей своего маленького мирка. По всей вероятности, она была в этом мирке самым соблазнительным из всех населяющих его созданий, и это мешало сейчас Блэару и приводило его в замешательство, поскольку придавало Розе уверенность в себе.

Блэар высыпал в чашку порошок хинина.

— Это лекарство. Не бойтесь, я не заразный. Верно говорят: нельзя спать в тропических болотах. Я тому лишнее подтверждение.

— Джордж Бэтти сказал, что вы шахтер. Или, возможно, из шахтной инспекции.

Блэар осушил чашку; лихорадка била его так, словно по нему пропускали электрический ток. Он, однако, был совершенно не расположен позволять Розе задавать ему вопросы.

— Вы мне в тот раз говорили, что преподобный Мэйпоул общался со всеми шахтерками, верно?

Роза пожала плечами, и жест этот подчеркнул: надетая на ней фланелевая кофточка настолько одеревенела от въевшейся сажи, что стала твердой, будто раковина улитки.

— Преподобный Мэйпоул был страстным проповедником, — ответила она. — На него можно было нарваться в любое время, и он тут же готов был начать читать проповедь. И постоянно крутился на шахтном дворе. Мужчины даже не хотели иногда подниматься и предпочитали подзадержаться внизу из опасения нарваться на лекцию о том, что труд — святое дело. И так бывало не только на шахте Хэнни, но и на других шахтах.

— Меня интересуют не мужчины, а шахтерки.

— Он читал свои проповеди и шахтеркам, и девушкам с фабрики, и барменшам, и продавщицам. Фанатик. Но вы ведь сами знаете своего двоюродного брата, верно? Он вам так дорог, что ради него вы даже сюда примчались из Африки.

— Вообще-то я из калифорнийской линии нашей семьи.

— Говорят, будто вы из местных, родились в Уигане. У вас, должно быть, все время уходит на визиты к родственникам, обходы мест детских игр?

— Нет. Пока не успел.

— А мать ваша из чьих была? Кто по фамилии?

— Мне кажется, мы несколько отклонились от темы.

— Вот как? У вас была тема?

— Изначально да. А вы любите перечить, Роза, верно? Прямого разговора с вами не получается.

— Почему это он должен получаться?

«Девица не так проста, как показалась вначале», — подумал Блэар.

— Ну, вот вы снова в Уигане, и как вам городок? — спросила Роза. — Стал меньше по сравнению с тем, каким вы его запомнили? Или превратился в райские кущи?

— Я не помню, каким он был. Но сейчас он напоминает мне Питсбург, который окунули в непроглядную черноту. Устраивает вас такой ответ? Это, конечно, не райский сад, а скорее предместье ада или город, погружающийся в жерло вулкана. Такой ответ вас устраивает?

— Вы грубы.

— Вы спросили, я ответил.

— Вообще-то настоящее предместье ада — Ливерпуль, — заметила она.

— Роза, Роза… — Блэар покачал головой, представив себе ее в аду, смеющуюся, с венком на голове. — Давайте лучше вернемся к Мэйпоулу.

— А в Калифорнии у вас есть проповедники?

— Сколько угодно. Так и сыплются через горы. Каждый фанатик, любой толкователь Библии кончает в Америке тем, что приезжает в Калифорнию. Мэйпоул, вы говорили, хотел совершить молитву прямо в шахте?

— Мэйпоул был готов проповедовать где и когда угодно: в уличном балагане, на площадке, где гоняют голубей, во время матча регби. Вам нравится регби?

— На мой взгляд, смахивает на попытку поймать в грязи свинью, с той лишь разницей, что в регби свиньи нет. А Мэйпоулу от вас ничего другого не нужно было? Только иметь возможность читать вам проповеди, и все?

— Он всем девушкам читал проповеди. Я была для него просто одной из грязных физиономий, вот и все.

— Нет, Роза. К вам он испытывал особый интерес. — Блэар выложил на стол фотографию. — Это лежало в комнате Джона Мэйпоула.

Удивление Розы было столь явным и неподдельным, что Блэар ожидал от нее вспышки ярости или же откровенных признаний. Однако Роза в ответ лишь расхохоталась.

— Этот дурацкий снимок? А вы сами, когда позируете, берете в руки лопату? Такие открытки продаются по всей Англии.

— Мужчины — странные существа, — согласился Блэар. — Одним нравятся фотографии, на которых изображены голые женщины, другим — те, где женщины в брюках. Однако у преподобного была в доме всего лишь одна фотография, и сняты на ней вы.

— Я не могу помешать людям иметь мои фотографии. Фло видела книгу о вас. Там вас называют «ниггер Блэар». Почему в этой книжке вас называют «ниггером Блэаром»?

— Есть такая низшая форма жизни — дешевые бумагомараки. Я не могу им помешать, на них вообще никакой управы нет.

— Но они же не заявляются к вам домой и не выпытывают у вас сведения о вашей личной жизни, прикидываясь полицейскими, которыми на самом деле не являются. А вы кто такой? Мне это пока неясно. Почему я вообще обязана с вами разговаривать?

— Я работаю на епископа.

— Этого недостаточно.

Блэар растерялся. Ему так и не удалось пока ничего узнать, а эта девушка, эта шахтерка, полностью держит разговор в своих руках.

— Я не из полиции, не являюсь двоюродным братом Мэйпоула и не работаю в шахтной инспекции. Я горный инженер, прожил несколько лет в Африке, вот и все.

— Не густо. — Роза сделала движение, намереваясь встать. — Билл и Фло меня уже заждались.

— Что именно вы хотите узнать?

— Судя по нашему первому разговору, вам обо мне известно гораздо больше, чем мне о вас.

Блэар вспомнил, как, открыв глаза, увидел ее моющейся; ему ничего не оставалось, как признать, что в словах Розы есть резон.

— Например? — спросил он.

— Причина, по которой я должна с вами говорить.

— Причина?! Мэйпоул, возможно, мертв…

Роза встала и решительно двинулась в сторону гостиной. Блэар попытался схватить ее за руку. Однако Роза опередила его, и Блэар успел захватить только самые кончики ее пальцев, почерневшие и огрубевшие от сортировки угля, хотя кисть была тонкой и изящной. Блэар отпустил ее руку.

— Мне необходимо вернуться в Африку.

— Зачем?

— У меня там дочь.

— Так-то лучше! — Роза торжествующе улыбнулась. — А мать у нее белая? Или именно из-за этого вас и прозвали «ниггер Блэар»?

— На Золотом Береге промывкой золота занимаются женщины. Для промывки они пользуются круглыми, выкрашенными черной краской корытами, которые вертят в воде. Золото там обычно моют в реках, как это делают во всем мире, с той только разницей, что у женщин ашанти нет ртути для извлечения золота. Однако им удается и так намывать поразительно много золота. Моя работа заключалась в том, чтобы составлять карты рек, определять их пригодность для судоходства и устанавливать места, из которых в реки вымывается золотой песок. Трудность же состояла в том, что ашанти не дураки и поэтому не доверяют англичанам. Вам еще не надоело?

Роза добавила Блэару джина, отпила немного из своей чашки; от горячего чая губы ее покраснели.

— Пока нет, — ответила она.

— Столица страны ашанти называется Кумаси. Земля там оранжевого цвета, очень много железа в почве. И розового кварца, выходящего на поверхность. Очень красиво. Хижины, деревья гуайавы, банановые пальмы. Дворец короля — огромная хижина, где все под одной крышей. Я жил вместе с арабами, потому что они купцы. Торгуют золотом, пальмовым маслом, рабами.

— Рабы для Америки? — поинтересовалась Роза.

— Для Африки. Работы там делают все: выращивают и собирают урожаи, перевозят грузы. Тот араб, у которого жил я, торговал золотом и рабами. Он держал пятнадцатилетнюю девочку, которую поймали где-то на севере. Она была необыкновенно хороша собой. Арабы рассчитывали, что в Кумаси за нее дадут хорошую цену. Ясно, продать ее собирались не для переноски бананов. Африканцы обычно смиряются со своей судьбой. А она плакала. Все время, непрерывно. Ее били, но несильно, чтобы не испортить товар. Она все равно плакала, и в конце концов араб сказал мне, что он сдается и намерен продать ее назад тем, кто ее захватил: когда они пойдут на юг, то смогут с ней по дороге развлечься. Мне это не очень понравилось, вот я ее и купил. Вам действительно еще не надоело? Или вы уже наслушались подобных историй?