Здесь курят - Бакли Кристофер Тэйлор

На следующее утро пришла медсестра – проверить все его проводки и трубочки,-пришла и обнаружила, что грудь Ника смазана нитроглицериновым желе, умаляющим токсичное действие никотина. Сестра побледнела, затем вдруг явно разозлилась и принялась стирать желе, бормоча: «Иисусе Христе!», что заставило Ника насторожиться. Поначалу она отказывалась объяснить ему, в чем дело. Но в конце концов сказала, что нитроглицериновое желе всегда наносят на руки и никогда, никогда, никогда на грудь. Почему? Потому что если ночью сердце опять остановится и доктора прибегут с тележкой приложат к его груди электроды, прямо на нитроглицерин, то… сестра взмахнула «руками, как бы говоря „бум!“. Затем она вылетела из палаты, чтобы отыскать санитара, оставив Ника гадать, не безопаснее ли было б ему лежать дома в собственной постели.

Его навещала куча народу. Пришел со своей матерью Джой, которого восхитила техническая сторона истории о том, как санитар обратил отца в живую бомбу, и который засыпал Ника вопросами, где можно купить нитроглицериновое желе и дефибриллятор. Пришли Бобби Джей и Полли – с цветами, корзинами фруктов, запретными чизбургерами и «Кровавыми Мэри», подарком от Берта. Еще они притащили электрокамин, стоявший в гриль-баре Берта – это чтобы Ник чувствовал себя как дома, очень трогательный поступок, хоть сестра и запретила камин включать. Полли даже прослезилась, увидев, какой он бледный, а местами – там, где никотин вызвал сильное сужение сосудов, отчего кровь перестала поступать в конечности, – еще и синий. Эротические мечтания Ника покамест не посещали, но он надеялся, очень надеялся, что к моменту выписки по крайней мере в одной конечности кровоток будет в полном порядке. Дважды, иногда трижды в день приходила Дженнет. Очень озабоченная, очень участливая. Нику стало казаться, что он в ней все же ошибся. В мире мужчин женщинам приходится туго, вот они и ожесточаются, но ведь это не значит, что Они по природе своей мужеподобны и непременно рвутся к главенству. Дженнет принесла ему трюфели, и клубнику из гастронома на Саттон-плейс, и цветы, любопытные, между прочим, цветы, почему-то наведшие Ника на мысли далеко не приличные. Может она для него что-нибудь сделать? Заглянуть к нему на квартиру, посмотреть, все ли там в порядке? Забрать одежду из чистки? Проверить почту? Сводить Джоя на матч Малой лиги? Заявился БР, изобразил генерала Паттона. совершающего внеплановую инспекционную поездку, и умчался внушать главному врачу, что у него в палате 608 лежит Очень Важный Пациент и что он, БР, ну вот как бог свят, ожидает, что с Ником будут обходиться как с таковым, даже если начальнику придется лично подносить ему утку в четыре утра. После этого БР звонил Нику по пяти раз на дню, требуя доклада о состоянии его здоровья. Академия – – да нет, вся табачная индустрия – разъярена происшедшим и уже потребовала от конгрессменов, питающихся из ее кормушки, чтобы члены Конгресса от табачных штатов все как один надавили на Белый дом, дабы тот надавил на генерального прокурора, дабы прокурор надавил на ФБР. (Чем, возможно, и объяснялась некоторая сухость агента Монмани.)

Регулярно звонил Капитан, этот сам докладывал, как подвигается его работа с конгрессменами. Он поговорил с сенатором Джорданом, этой шлюхой, захапавшей его «Гольфстрим», и объяснил, что от него требуется: сенатору надлежит лично позвонить президенту и «уведомить его», что он должен приказать ФБР «из штанов выскочить, а изловить этих сукиных детей». Иначе ему, сенатору, не видать больше «Г-5», как своих ушей.

Все это очень утешало. Ник был растроган. Табак сам о себе заботится.

Хизер, чтобы не нарваться на кого-нибудь из Академии, прокралась к нему по окончании отведенных для посещений часов. Они с Ником решили сохранять свои отношения в тайне, просто безопасности ради. Ему не хотелось, чтобы БР или кто-то другой пронюхал, что он спит с врагиней. Не то чтобы Хизер писала о них совсем уж нелестно, но на взгляд БР, все репортеры – враги.

Она села на край его койки, в легком летнем платье, причесанная, как идеальная американка конца прошлого века – локоны спадали на шею, – очень соблазнительная. Но Нику пока еще не хватало сил на возбуждавшие ее безнравственные разговоры, и он просто слушал рассказ Хизер о беседе с Атертоном Блэром, немного самодовольным, неизменно в галстуке-бабочке, выпускником одного из престижных университетов, заместителем главного редактора «Сан», почтенной вашингтонской газеты. Она хотела напечатать в «Сан» статью о недавно нанятом президентом новом имиджмейкере; у Хизер имелись сведения, что он некогда консультировал близкого родственника Эриха Хонек-кера, прежнего диктатора Восточной Германии, построившего Берлинскую стену.

На следующий день позвонила Дженнет сообщить, что она «уломала» Кэти Коурик из программы «Тудей» провести с ним выездное интервью – прямо в палате. Как ни мила была Дженнет, Ник все же сомневался, что ей пришлось так уж сильно хлопотать насчет интервью. В конце концов, Ник стал одной из главных новостей, красующихся вверху первых газетных полос. Академия, надо полагать, завалена просьбами об интервью.

– Ты только не думай, что мы пытаемся нажиться на происшедшем, – сказала Дженнет, – но если ты в силах, то, по-моему, этой возможности упускать не стоит.

Тоже верно. Похищение Ника было, в своем роде, благословением свыше. Антитабачные организации из кожи вон лезли в попытках откреститься от «никотеррористов», как уже прозвала преступников желтая пресса, и что-то старательно лопотали о своем неприятии этого «отвратительного», «экстремистского», «омерзительного», «недопустимого» деяния. Даже Рон Гуди, на котором Ник отрабатывал у Опры прямой в челюсть, и тот, если верить приведенной «Ньюсуиком» цитате, заявил, что, каким бы ни было его личное мнение о Нике, последний определенно не заслуживает смерти за свои взгляды. Несомненно, эту свинью заставили так сказать, и, столь же несомненно, чувствовал он себя при этом хуже покойника.

– Спасибо, Брайан. Четыре дня назад Ник Нейлор, главный общественный представитель табачного лобби, был похищен неподалеку от своего офиса в Вашингтоне, округ Колумбия. Той же ночью его обнаружили с плакатом на шее, в котором говорилось, цитирую: «Казнен за преступления против человечности». Тело его было облеплено смертоносным количеством никотиновых пластырей, которые прописываются желающим бросить курить. Врачи из больницы университета Джорджа Вашингтона говорят, что, когда его доставили сюда, он был при смерти. Дело это, по-видимому свидетельствующее о том, что по меньшей мере один из участников анти-табачного движения решил прибегнуть к тактике террора, сейчас расследуется ФБР. Сегодня мистер Нейлор, еще не покинувший своей койки в больнице университета Джорджа Вашингтона, присоединится к нам. С добрым утром.

– С добрым утром, Кэти.

– Я знаю, для вас это было тяжелым испытанием. Первое, о чем я хочу спросить: как вам удалось выжить? Говорят, вы были буквально облеплены пластырями.

– Пожалуй, я мог бы сказать, Кэти, что жизнь мне спасло курение.

– Как это?

– Я курю, разделяя это удовольствие с пятьюдесятью пятью миллионами других взрослых американцев, и потому смог выдержать огромную дозу никотина, хотя она меня едва не убила. Если бы полицейские обнаружили меня чуть позже, я почти наверняка не болтал бы с вами сегодня.

– К курению мы еще вернемся…

– С вашего разрешения, Кэти, все это лишь доказывает то, о чем мы давно уже говорим, а именно: «Люди, не связывайтесь с никотиновыми пластырями. Это убийцы».

– Но, разумеется, не в том случае, если вы правильно их используете.

– Кэти, из уважения к тем, кто нас сейчас видит, я не стану особенно задерживаться на том, что сделали со мной эти штуки. Тошнота, безудержная рвота, пароксизмальная тахикардия, прекращение подачи крови в мозг, онемение и холод во всех конечностях, страшный кожный зуд, нарушение зрения, невралгическая мигрень… на всем этом я задерживаться не стану и скажу только одно: если такое способна учинить пачка этих липучек, нам остается лишь воображать, какой вред может причинить нормальному, здоровому курильщику всего одна из них. Так вот, чтобы не тратить слов попусту: скажите пластырям «нет».