"ДПП" - Дневник Простого Попаданца (СИ) - Макара Дэйв

Мы разбрелись по гостевым комнатам, с наслаждением сбрасывая с себя тяжеленные, опостылевшие и грязные одежды и понеслись, как мотыльки на огонь, роскошным (точнее, конечно, обычным) ванным, торопясь насладиться горячей водой и душистым мылом.

Помню, что мелькнула мысль, что дикарку бы надо обучить обращению с удобствами, а не то засрет все, но…

Небеса синие, какое же это блаженство — горячая вода!

Я выбрался из ванны через час, замотавшись в гостевой халат выполз в "общую комнату", в которой уже вовсю хозяйничала Синти, активируящая бытовые системы и, одновременно, потягивающая из фляжки наш неприкосновенный запас вина.

Пришлось вступать в бой и отбирать, а то знаю я ее…

Плюхнувшись в однотипное со всеми, немного жестковатое, но удобное кресло, сделал первый глоток вина и сказал наше, исконно русское:

"Тля, хорошо-то как!"

Сказал громко, с чувством, силой и энергией, которая так и просилась наружу.

А ответом мне было тоже хорошо знакомое "WTF — what the fuck?!"

Что сорвалось с уст рыжей, как огонь, дикарки, вывалившейся из предназначенной ей комнаты в таком же как у меня халате и с полотенцем на голове, которым она вытирала свои, давно не стриженные, лохмы.

Да уж, в кои-то веки я согласен…

WTF, черт возьми?!

Точка зрения зависит от точки сидения…

В жизни Мары было совсем немного радостей.

И наркотики — одна из совсем не многих, но…

Уличная банда с широко распростертыми объятиями приняла в свои ряды дочку бывшего сержанта-морпеха.

Приняла, приласкала, прикормила, дала смысл жизнь и придала нужную перчинку в серые будни.

Конечно, "задаром" ничего не давалось, но Маре, в какой-то момент стало все равно, кто и что с ней делает.

Родители и их призывы к разуму давно и прочно игнорировались, а глобальная эйфория от безнаказанности и вседозволенности, вкупе с горячей молодой кровью и жаждой жить "на всю катушку" — дарили крылья за спиной.

Два года в банде пролетели сказочным сном.

А потом — банды не стало.

Просто — не стало и все.

Перешли ли ее друзья-приятели кому-то дорожку или что-то иное, но…

Не стало милого весельчака Гарри, которому Хью "нарисовал" любимой бритвой на лбу знак Гарри Поттера, пропал милый, вдумчивый Арни, тонкокостный и вечно словно дерганный, как марионетка.

Исчезла взбаломошная и истеричная Конни, которая меняла парней банды, как перчатки и постоянно грозилась Маре, что придет момент и она доберется и до нее.

Исчезли даже родители Мэнни, которые частенько привечали и Мару, и черного, как сама ночь Олдисса, который "вожакствовал" над своей бандой уже почти десяток лет, крепкой, черной рукой решая разногласия и приучая молодняк к порядку.

Мара потерянным духом бродила по улицам, с оторопью наблюдая, как из мест их лежек выносят черные пластиковые пакеты, пугающе маленькие и ужасающе чавкающие, за километр разящие кровью и страхом.

Вернувшись, Мара снова нагрубила родителям и…

Впервые отец рассмеялся ей в лицо!

На следующее утро за Марой приехала невзрачная черная машинка и жизнь подростка как-то внезапно превратилась в жизнь взрослого человека:

Отец и мать подписали дочь на "Экспериментальный войсковой лагерь для подростков после насилия".

В одной перемене белья, без телефона и любимого шампуня, Мара оказалась где-то у черта на Куличиках, где ее быстро взяла в оборот военная машина, с уже отработанными правилами и решениями.

Первые две недели Мара с ужасом смотрела на свой гладко выбритый череп, с тремя параллельными, уже белыми от времени, шрамами — это Хью ее так "посвятил" в банду, но тогда Маре было не страшно и не больно, тогда было весело!

А сейчас…

Она сравнивала аккуратную, нежную кожу своих соседей по казарме и пыталась понять, почему они, такие чистенькие и гладенькие, смотрят на нее умилительно-брезгливо, как на помойную кошку, спящую на мусорном баке, под палящими лучами июньского солнца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Чем она хуже них?!

Даже черный Флэк, без мизинца на левой руке, смотрел на Мару так, словно она постоянно ходила с голой жопой, грязной и пускающей слюни…

Потом был психолог и длинные марш-броски, сперва с пустыми рюкзаками, а потом и с полными.

Потом уже никто не смотрел на Мару свысока, потому что все стали враз одинаковыми — грязными, вонючими и уставшими.

Они бегали, копали, жили в палатках, а между всем этим, постоянно чему-то учились.

Исчез Флэк, на прощание хлопнув Мару по плечу сказав, что она — свойский парень, появилась Ванда — истеричная, плачущая по ночам, сука, из-за которой весь отряд, в котором обреталась Мара, не высыпался и портил спросонок все, к чему прикасался.

Исчезла замухрышка Ольвин, сломавшая инструктору по борьбе руку и нос, когда та стала протягивать их в сторону первого размера, без лифчика.

Инструктор… Тоже исчез, но чуть позже, когда парни из трех отрядов скрутили эту озверевшую самку и, засунув в багажник ее собственного пикапа, спустили вниз с горы, прямо в болото.

В какой-то момент, глядя на свои вновь отросшие волосы, Мара остро почувствовала, что вот она — жизнь.

Вот этот, сопящий на втором ярусе странный парень, что во всеуслышание называет себя негром и плюётся на афро-американца, каждый раз, когда толерантный начальник тренировочного лагеря заводит речь о том, что надо с уважением относится ко всяким, разным…

Где-то, именно сейчас, рыжая курсантка с ужасом вспомнила потное тело Олдисса, готовящего ее к взрослой жизни собственным членом…

Кент, тот самый "негр", оказался мировым парнем, постоянно спорящим то с инструктором, то с капелланом, что каждое воскресенье читал библию, упирая все больше на то, что происходящее вокруг, без воли божьей никогда бы не случилось, а раз случилось, значит, все правильно.

Мара вспомнила молниеобразный шрам на лбу Гарри и покачала головой, пытаясь понять, как же соотнести садизм одного и мазохизм другого, в реалиях библейского учения.

Выходило плохо.

Точнее — выходило-то все как-раз хорошо, но получалось, в результате, как-то не очень.

Свое возвращение в "отчий дом", Мара запомнила плохо.

Только слезы в глазах матери, да чуть согбенную фигуру отца — вот и все, что отложилось в памяти.

Задыхаясь в своей детской, упорото-мягкой кроватке, Мара металась словно в горячке, пытаясь найти ту точку, в которой будет не так ванильно-горько, не так больно и не так пусто, словно за окном не огоньки знакомой с детства улицы, а жестокие фонарики полицейской облавы, от которой ей пришлось пару раз сбегать.

Вот только больно было не телу.

Полтора года "лагерной жизни", тяжелой и простой, как тупая лопата, убило "девочку из банды", но…

Человеком так стать и не помогло.

Мара вертела в руках новенький сотовый, рассматривала новенькую косметику на новеньком зеркальном столике и по привычке рассчитывала, что можно убрать в сторону сразу, а что пусть еще полежит.

Наконец, она взяла толстый, белоснежно-белый конверт с характерным орлом госдепартамента и вскрыла его.

Побежали перед глазами строчки, все так же не желая складываться в нечто понятное, относящееся к обычной жизни:

"… По окончании… вам… полный грант… специальности по вашему выбору… бессрочный контракт…!

Единственное, что достучалось до взведенного разума, это простая фраза "сделать выбор до 22 июля **** года"

И Мара сделала выбор.

Тем более, что государство не экономило на тех, кто отдаст свою жизнь в экспериментальной учебной программе или военной академии.

Мара вновь и вновь крутила в голове воспоминания, пытаясь расставить их хронологически, пытаясь разобраться, что же было раньше — пощечина матери, когда она впервые обкурилась или тяжелый ремень отца, отгоняющий от нее здоровенного, злобного, соседского пса.