Грязное мамбо, или Потрошители - Эрик Гарсия

— Здесь четырехшкальная частотная модуляция, — сказала она раскатистым басом.

— И часто ты так делаешь? — поинтересовался я.

— В последнее время — да, — проверещала она, выбрав частоту бурундучьего писка. — Говорить чужим голосом очень удобно, когда не хочешь, чтобы тебя обнаружили.

* * *

Мне случалось изымать вокомские системы, хотя эти заказы обычно отдавали «касперам» из-за способности таких искорганов записывать последние сорок восемь часов речи клиента вроде черного ящика на самолетах. Однако «Воком экспрессор» сохранял лишь слова, произнесенные своим хозяином, а не полный разговор. В результате расшифровка записей с «Вокома» представляла собой лишь половину диалога, а так называемым экспертам по прослушиванию оставалось только догадываться о репликах собеседника.

Однажды, ближе к концу моей карьеры, «Кентон» послал меня изъять мочевой пузырь у клиента, злоупотреблявшего их терпением уже четыре месяца. Мне сказали, что этот парень набрал кредитов по всему городу и навставлял себе массу искорганов других производителей, но мое дело вернуть «Кентону» их собственность, и больше ничего. Даже если, вскрыв клиента, я обнаружил бы искусственный желудок или легкое с просроченной оплатой, то не имел права их изымать. Есть всякие внештатники, вольнонаемные, которые вырывают из тела любой искорган и несут его фирме-производителю в надежде получить часть комиссионных, но я работал по правилам, и если в бланке заказа значился «Кентон», их мочевой пузырь я и брал.

Одни клиенты лежат неподвижно, когда их вскрываешь, другие дергаются, извиваясь по полу и ползая по всей комнате. На нашем жаргоне они называются соответственно «мертвой селедкой» и «живым тунцом». Тот парень был где-то посередине между двумя категориями со своими движениями засыпающей форели, зато болтал не закрывая рта в течение всего процесса, даже когда я по всем правилам усыпил его эфиром. Я уколол его торазином, еще раз применил электрошок, но и в бессознательном состоянии этот дурак не перестал лепетать, что виноват, но обязательно все исправит, даже когда скальпель глубоко вошел в его брюшину. Не знаю, о чем он говорил, и знать не хочу. Я предпочитаю работать в тишине, а этот тип испортил мне день.

Мочевой пузырь был на месте, в целости и сохранности; взявшись за ножницы, я вдруг услышал женский голос, эхом отразившийся от стен. Моя окровавленная рука рефлекторно нырнула в карман куртки и выхватила «кольт», который я всегда носил на боевом взводе; одновременно я развернулся на сто восемьдесят градусов, готовый выстрелить, чтобы защитить себя.

Комната была пуста. Пожав плечами, я вернулся к изъятию и сделал новый надрез, но через секунду глубокий горловой вопль резанул меня по ушам, крик, полный тоски, пронесся с учетверенной скоростью, не меняя низкого тона. Я снова обернулся как ужаленный, с «кольтом» в руке, и снова никого.

Тогда я сосредоточился, махнув рукой на внешние раздражители, и внимательно вгляделся в клиента. Звуки — в смысле голос — исходили из него. Для проверки я полоснул скальпелем по горлу, вызвав кровавый водопад, и успел заметить металлический блеск «Вокома» в гортани. Не «Экспрессор» — эта модель недавно появилась на рынке, а старый «Коммуникатор», не подлежавший апгрейду. Под подошвой что-то треснуло, и я сообразил, что давно переминаюсь на пульте дистанционного управления «Вокома», меняя высоту голоса и пугая самого себя во время работы.

Каким-то образом я активировал режим воспроизведения, чем объяснялось упорное нежелание клиента замолкать: «Воком» работал как магнитофон, воспроизводя запись недавнего разговора. Не зная, как выключить гортань, я заканчивал работу под этот новый саундтрек, включенный на полную громкость.

Когда я уложил мочевой пузырь в пенопластовый контейнер, в котором он отправится обратно к папочке «Кентону», клиент был уже мертв — дыхание остановилось, руки и ноги перестали дергаться, пульс не прощупывался; лишь упрямый «Воком» продолжал болтать.

— Детка, ты же знаешь, как я люблю тебя! — вопил мертвец на полу, пока я шел к дверям. — Вернись! Клянусь, я никогда больше тебя не обижу!

Этими же словами я клялся Мелинде, когда она меня бросила, что никогда ее не огорчу, буду оберегать от боли, мук и лишений, связанных с вечно отсутствующим мужем с невидящим взглядом, хотя прекрасно знал: это обещание из разряда невыполнимых. Я всегда так поступаю с обещаниями: половина мозга отдает команду клясться, другая втихаря хмурит свои лобные доли.

Конечно, тогда я не подозревал, как сильно нарушу свои клятвы Мелинде через двадцать лет. Да и не мог этого предвидеть.

Бонни обмолвилась, что «Воком» — не единственный ее искорган. Желая побольше узнать о соседке по гостинице, я невольно задался вопросом, уж не «Джарвик» ли у нее стоит до кучи. Но не успел убедить новую знакомую рассказать об остальных имплантатах, как ее брови сошлись на переносице, а шея чуть вздулась с одной стороны, как у собаки, издающей глухое рычание. Бонни оборвала меня на полуслове, прижав пальчик к моим губам, и на цыпочках подошла к окну пентхауса.

Я последовал ее примеру и впился взглядом в улицу внизу. Ничего необычного не заметил, но замер у окна из уважения к ее интуиции. Уличные фонари, кроме одного, были разбиты, темнота затопила район благодаря сознательным местным хулиганам, и тени ползли по тротуару, заслоняя все, что требовалось разглядеть.

— Ты не смотри, — одними губами сказала Бонни, — ты слушай.

Напрягая слух, я пытался мысленно перенестись на улицу внизу. Где-то далеко — тявканье дворняжки. Муж кричит на жену, что если бы она трахалась хоть вполовину так же хорошо, как готовит, он бы чаще ночевал дома. Визг тормозов с перекрестка — машину занесло на повороте.

«Ничего не слышу», — жестом показал я в ответ.

Бонни взяла меня за ухо — пальцы были холодными, словно длинные замороженные палочки впились в мою плоть, — повертела ушную раковину туда-сюда и прошептала:

— У тебя свои, что ли?

Я энергично кивнул.

— О, — негромко посочувствовала она, явно сожалея о моем первобытно-неухоженном состоянии. Сунув руку в карман куртки, Бонни покопалась там — металл звякнул о металл — и вытащила компактные наушники, провод и два кругляша.

Властно повернув мою голову, она притянула меня поближе и надела мне обруч, воткнув наушники поглубже, отрезая любой внешний шум. Слыша лишь собственное преувеличенно громкое дыхание, я кивнул Бонни в ответ на ее кивок. Провод наушников беспомощно повис, шнур питания царапал по полу.

Я покосился на улицу — нет ли там движения? Через несколько секунд слух вернулся, только на этот раз в нем появилась глубина. Диапазон. Звуки, которых я никогда не слышал раньше, просачивались в мозг, наполняя уши гулом. В доме со скандалящими родителями маленький ребенок просил их прекратить ссору, умоляя папу не орать на мамочку; собака вдалеке лаяла на тихо мяукающего котенка.

Скосив глаза, я увидел, что провод от наушников идет вверх и скрывается в слуховом канале Бонни, вставленный плотно, словно змея, заползающая в свою нору. Подавшись ближе, я заметил, что ее ушная раковина немного разошлась, в ней появилось углубление — металлические грани сверкнули в лунном свете, а крышка панели возле барабанной перепонки сдвинулась, открывая гнездо для подключения провода. Из розетки сверкнул логотип корпорации «Воком», вытисненный на золотом листочке.

— У тебя искусственное ухо? — удивился я. Голос прозвучал вдвое громче, чем на самом деле, ударив по моей — вернее, нашей — барабанной перепонке.

— Оба, — похвасталась она. У ее слов появился особенный призвук, своего рода эхо, словно говорил я сам. — Теперь тише, слушай.

Я сосредоточенно прислушивался. Бонни с помощью крошечных инструментов возилась с панелью управления в ушной раковине, усиливая звуковой фон и отфильтровывая помехи. Наушники были удивительно мощными для своих размеров; один выскользнул из пальцев Бонни, и акустическое сопровождение полета чуть не лишило меня к чертям природного слуха, но леди была осторожна, и вскоре мы, отфильтровав собак, семьи и проезжавшие машины, сосредоточились на тараканьей отрыжке и мышином хихиканье.

Мы усиливали сигнал и сортировали услышанное, усиливали и сортировали — фильтры отсеивали обычные ночные шорохи, — когда один звук перекрыл остальные: высокий вой, монотонный, дрожащий, подчеркнутый ритмичным, настойчивым «пип», — работала электроника. Я сразу узнал его после многих лет применения устройства, подающего такие сигналы, прибора, которым столь дорожат специалисты из отдела возврата биокредитов и которого боятся все неплатежеспособные клиенты.

Кто-то проверял район сканером.

X

Выдернув наушники, я упал на пол, проверив магазин «маузера». Взглянув на Бонни, стоявшую у окна — такую легкую мишень ничего не стоит подстрелить, — я сделал ей знак пригнуться, схватил за руку и потянул вниз, где безопаснее. Но она вырвалась, смеясь и качая головой: