Конец света - Андрей Лебедев

— Глупый ты, Узбек, хоть и талантливый… Часы вот умеешь останавливать да компьютер в «Шевроле» заговорил, а самого важного в нашем деле пока не понимаешь. Да, собственно, и зачем это тебе?

Заир-паша потом все же снизошел, объяснил-таки популярным языком, как работает цепь…

Оказывается, действительно цепь создается на тонких уровнях слабых взаимодействий и поэтому существует без внешних признаков соединения.

С первого взгляда, это и не цепь никакая.

Так, сидят в одном здании сто человек, и вовсе они не соединены никакими проводами! И более того, они даже не заняты каким-либо общим делом. И не сосредотачиваются, и не медитируют вместе на одну мантру-янтру… А так — занимаются кто чем.

Один рисует себе, другой стихи пишет, а третий кино по телевизору смотрит…

Но на самом-то деле цепь работает.

Все подсознательные аппараты на самом деле ищут друг друга, подпитывают и подпитываются колебаниями тонких сфер друг от дружки.

И сложенные колебания, сложенные в когерентном совпадении частот, доходят до небесных слоев, и если совмещаются с частотами небесной Библиотеки Данных, то происходит обмен.

— И как же вы определяете результат обмена? — поинтересовался Саша.

— А через откровения, — просто ответил Заир-паша. — По опыту, каждый из участников цепи не реже двух раз в неделю как бы прозревает… Причем каждый прозревает в какой-то своей, близкой ему, области знаний. Прозрение может быть и в виде сна, и в виде видения, но чаще всего является в виде особого вдохновения. Поэтому мы сажаем наших членов цепи заниматься каким-либо видом творчества. Либо рисовать, либо стихи или роман писать.

Так и рождаются у нас тут леонарды да винчи… Сто штук в день!

— Да, но почему так просто? — пожал плечами Саша. — Почему у других не получалось?

Собрали сто талантливых персон в один монастырь, и они давай выдавать на-гора откровения в духе Моисея! Напрямую от Бога! Почему так просто? И почему у других так не получалось? В чем секрет?

Заир-паша посерьезнел, огладил свою скорее корсарскую, чем имамскую бородку и все же удостоил — сказал, объяснил…

— Понимаешь, все дело в катализаторе, в первоначальном импульсе, который мы называем пороговым паролем. Без него — хоть миллион экстрасенсов в самом лучшем монастыре мира собери — ничего оттуда (Заир-паша пальцем показал на небо) не получишь, хоть лоб в молитве расшиби и миллион молящихся или медитирующих заставь тоже лбы расшибать, без порогового пароля ничего не выйдет, надо сперва линк сделать, а потом уже по сети лазать…

— А кто знает этот пороговый пароль? — сделав наивное лицо, спросил Саша.

— Раньше пароль знали Пакистанец и Ходжахмет, — сказал Заир-паша. — А теперь знает Ходжахмет. А кто еще? Я, например, не знаю… Даже Алжирец, я думаю, не знает. А Ходжахмет этот пароль в своем духовном завещании кому-то отдаст. Пока не знаю, кому.

* * *

После формальной проверки на полиграфе, которая вызвала у Саши только легкое раздражение — тоже мне вопросики! — «вы работаете на ФСБ?»… «вы работали на КГБ?»… «вы прибыли сюда по заданию Резервной ставки?»… «вы знакомы с генералом Старцевым?»… — после игры в такие вопросики его все же усадили на рабочее место и очертили ему круг его обязанностей.

У каждого из звеньев цепи были свои кабинеты.

Но все имели возможность выходить из них в любое время, гулять по саду с бассейном, сидеть в кафетерии, заходить в библиотеку, а также заниматься физкультурой в спортивном зале — хочешь, на тренажерах попотей, а хочешь, побегай с мячиком, поиграй в мини-футбол с коллегами или в баскетбол — к чему больше сердце расположено.

Но в то же самое время у каждого из звеньев был свой недельный и месячный творческий урок, за выполнением которого присматривал Заир-паша.

Так, инженеры-химики должны были писать свои рефераты по химии, а инженеры-авиатехники писали статьи и рефераты по своим аэродинамическим темам… И в какие-то моменты во время работы над статьями к ним и приходили оригинальные мысли, вроде бы как исходящие от них, но в то же самое время и не от них…

В кафетерии один энергетик, работавший над проблемами беспроводной передачи энергии, рассказал Саше про то, что на прошлой неделе одному инженеру-химику во сне, в точности, как некогда Менделееву, приснилась таблица элементов… Но в новом виде — не плоская, как Дмитрию Ивановичу, а пространственная. И теперь Заир-паша рассматривает это событие как большой прорыв, сулящий большие сдвиги.

— У нас каждую неделю здесь какое-нибудь фундаментальное открытие происходит, — сказал энергетик, — мы тут движем научный прогресс уже не по экспоненте, а по вертикальной имманентной линии, уходящей в бесконечность.

Саше для начала предложили написать просто маленький философский трактат на тему «Как устроен мир?». Моя парадигма…

— А там посмотрим, чем тебя занять, — сказал Заир-паша, похлопав Сашу по спине, — давай, Узбек, пиши! Думай о своем великом предке Низами и пиши…

Но о Низами не думалось.

Думалось о Кате.

Катю надо найти.

Катю надо вызволить отсюда.

Но сперва надо разрушить цепь Ходжахмета.

И узнать пороговый пароль.

Но при этом надо опасаться системы внутренней защиты.

Наверняка, когда ты включен в сеть, какая-то система отлавливает вражеские замыслы, вроде антивирусных систем в компьютере — вроде «Панды» или «Касперского»[18].

Саша вздохнул и принялся писать трактат «Как устроен мир?».

И вдруг, с первой же строчки, ему пришло откровение…

* * *

Данилов вот уже четыре часа как допрашивал Цугаринова.

Сперва это был просто разговор.

Прощупывание.

Потом Данилов сделал попытку впрямую перевербовать Цугаринова, подписать его на двойную игру… Но когда точка невозврата в их разговоре уже была пройдена, когда оба уже поняли, что шуточкой-прибауточкой из их разговора уже просто так не выйти, Данилову ничего не оставалось, кроме как арестовать Цугаринова и, поместив его в камеру, жать, жать на него и дожимать, покуда тот не сломается.

— Слушай, Цугаринов, не будь ты дураком, мы же с тобой реальные здравомыслящие люди, и в Бога и в загробную жизнь не верим, так на кой тебе хрен эта твоя преданность Старцеву сдалась? Грохнуть ведь нам тебя придется сегодня же, если ты не согласишься, а там, как мы с тобой знаем (при слове «там» Данилов пальцем показал на потолок, имея в виду небо), нас ничего не ждет, пустота там, и все… Так на хрена тебе тогда хвататься за химеры верности патрону? Ты верен должен быть Родине, а шеф твой Старцев — это еще не вся Родина, понимаешь? Вот назначат меня как первого зама командующим Резервной ставкой, тогда я стану твоей Родиной, понимаешь?

Цугаринов молчал.

Молчал и улыбался.

И эта улыбка его ужасно раздражала Данилова.

Получалось, что за молчанием за этим и за улыбкой скрывалось какое-то недоступное для Данилова знание. И это раздражало, не давало покоя.

И еще действие цугариновской улыбки вдвойне усиливалось струйкой крови, что стекала с разбитой губы…

Улыбка и кровь.

Кровь как точка невозврата.

Она будоражила.

Данилов знал закон — если уже пролил кровь, то надо убить.

Потому что не убитый тобою враг потом убьет тебя.

И еще один закон знал Данилов — нельзя одновременно бить человека и призывать его к дружбе с тобой.

Человека можно только выжать и потом убить.

Выжать из него информацию, во что бы то ни стало выжать, но потом обязательно убить.

Убить и списать.

Уж чему-чему, а списывать людишек здесь его научили.

Умер от сердечного приступа.

Поскользнулся, упал с лестницы…

— Слушай, Цугаринов, я тебе даю гарантии, расскажешь все про то, кого, когда и зачем вы со Старцевым послали к Ходжахмету, я тебя отпущу… Оставлю в живых, будешь жить. Ты слышишь меня? Жить тебя оставлю!

Цугаринов сидел и улыбался.

А струйка крови уже запеклась и из красной стала почти черной.

Данилов молча кивнул помощникам.

Те снова приблизились к Цугаринову и продолжили свои квалифицированные манипуляции, от которых тот задергался, засучил по полу ногами, замычал, завыл, а потом оглушительно заорал.

Данилов не стал выходить из камеры, хотя ему было крайне неприятно наблюдать все это, как два его человека, одетых в синие рабочие халаты, уродуют Цугаринову ногти, заставляя того извиваться в кресле и оглашать гулкие своды камеры нечеловеческими криками. Данилов остался, потому что он не хотел пропустить тот момент слабости воли Цугаринова, на который он теперь надеялся.

— Что? Будешь говорить, сука? Скажешь, сволочь? — приговаривал старший из этих двоих…