Червивое яблоко. Моя жизнь со Стивом Джобсом - Крисанн Бреннан

Я была моментально очарована. Он растягивал звуки. Его манера рифмы была великолепна. Слюна летала, пока его рот передвигался между произнесением фраз и игрой на губной гармошке, и я видела, что он овладевал искусством нахождения необходимого баланса между энергетической силой своего пения и грациозностью песни. По существу он как бы требовал – посмотри на меня! Я стояла там, моргая, и была поражена тем, как он хорош и как далеко продвинулся. До того момента я просто не верила в него как в музыканта. Десять различных видов надломленности во мне, должно быть, могли побудить меня к такому выводу, или же возможно, что я была права все это время.

Музыканты составляли большую часть моих друзей в старшей школе. Для них музыка представляла собой их жизненный путь. Однако в случае Стива это было не так. Он знал, что станет знаменит. Однако вполне возможно, что тогда он не мог придумать ничего иного, кроме как превратиться в копию Дилана. В тот день я с трудом удержалась от того, чтобы изменить свою точку зрения по поводу его будущего в качестве музыканта. И я бы ее изменила, если бы он не остановился на достигнутом.

На протяжении многих лет меня не покидала идея о возможном альтернативном развитии событий: если бы в тот момент я упала к его ногам в порыве восхищения, побудило бы это его стать мистическим поэтом-музыкантом вместо миллиардера-бизнесмена? Его правдивость и красота вывернули меня наизнанку от восторга. Однако вместо того, чтобы взять и поддаться этому чувству, я медлила, будучи неуверенной, как его выразить, и боясь полностью признать его и тот эффект, который он на меня произвел.

* * *

Мы могли не видеться со Стивом неделями, если не месяцами, однако ему всегда удавалось найти меня. Когда я трудилась в кафе здоровой пищи, он заглядывал в нерабочие часы. Когда я была няней на дому, он приходил по ночам и стучался в окно моей спальни. Мы говорили через ширму, и иногда он оставался у меня. В эти ночи, после наших занятий любовью, я впадала в глубокое спокойствие, которое не покидало меня потом на протяжении последующих дней. Позже я спрашивала себя, как ему удавалось заставить меня чувствовать себя таким образом. Я не понимала собственных ощущений.

Стив был тем человеком, по которому я оценивала всё и всех. Если я вступала в не самые великолепные отношения с парнем, встречи со Стивом было достаточно, чтобы их прекратить. Если он показывал мне какую-то новую вещь – пальчатый финик, духовную книгу или этот научный магазинчик, которого уже больше нет в Пало-Альто, – я возвращалась к ним много раз. Он и его глаза привносили элемент благоразумия в мое сердце и в мою душу. Его подход к вещам освещал меня. Однажды он сказал мне:

– Ты не чувствуешь, насколько глубока наша история?

Я думаю, что он имел в виду наши прошлые жизни.

– Нет, – ответила я. – А ты? – Я посмотрела на его лицо, зная, что он скажет «да». Он кивнул с серьезным выражением лица и стал разглядывать горизонт. Он знал, что смысл его слов мне непонятен.

Во времена поиска самоопределения Стив отправился в Орегон, чтобы пройти курс первичной терапии. В промежутках между прослушиванием песни Джона Леннона «Oh My Love» и занятием прочей ерундой Стив рассказал мне о терапии. У меня были большие ожидания. Я пыталась рассмотреть в нем перемены, после того как он вернулся четыре месяца спустя, однако у меня не получалось. Я призывала себя смотреть еще глубже и быть более проницательной, однако мне все равно не удавалось ничего обнаружить. По меньшей мере я предполагала, что его голос стал глубже, а его техника массажа улучшилась. Однако его голос остался прежним, а его массаж все так же причинял боль. Стив умел надавить именно на то место, где кожа над самой острой костью была наиболее тонкой, что неизменно вызывало появление нового синяка. Ничего не изменилось.

Если сравнить Стива со всеми остальными, кого я знала, в моей жизни он был Споком из фильма «Звездный путь». Я думала – представляла, – что курс первичной терапии сделает его более человечным. В конечном итоге я узнала, что он его так и не закончил. На самом деле он едва успел начать, прежде чем бросил. Я чувствовала, что что-то пошло не так с терапией или с врачом, который ее проводил, однако, когда я его спросила, что случилось, он отмахнулся и сказал: «У меня закончились деньги». Это не походило на правду. Стив всегда мог найти средства, если ему это было нужно. Однако к тому моменту я знала его хорошо, и если он не хотел мне чего-то рассказывать, он просто не собирался этого делать.

Позднее Стив спокойно поведал об эмоциональной травме, не дававшей ему покоя и связанной с эпизодом из его детства с участием его матери, Клары. Ему было тогда пять лет, и Клара ушла с его сестрой Пэтти домой, оставив его на улице одного. Клара исключила Стива из ее с Пэтти внутреннего мира, и это, по-видимому, оказало разрушительное воздействие на психику маленького мальчика, который и так чувствовал, что уже однажды был оставлен своими биологическими родителями. Он спросил мать об этом инциденте, когда вернулся в область залива Сан-Франциско, и я представляю, что Клара искала ответ внутри себя, прикладывая все усилия, какие она только могла, потому что ее ответ звучал: «О Пэтти было проще заботиться». Мой бог, это просто преуменьшение века. Слова Клары не могли оказаться более простыми или сильными. За ними последовало ее извинение: «Я не хотела оставить тебя одного. Я не знала, что причиняю тебе боль. Я сожалею». Я уверена, что она действительно сожалела.

Неспособность Стива пройти полный курс терапии первичного крика произвела на меня огромное впечатление. Этот курс являл собой прекрасную возможность для преображения, а он просто взял и сошел с дистанции. Учитывая, в каких восторженных тонах Стив говорил о терапии первичного крика, я целиком и полностью верила, что чудо возможно. Я очень хотела, чтобы Стив пришел в порядок. Однако когда я поняла, что он покинул курс, я ни в чем более не была уверена. Я видела, что в нем поселилась какая-то разочарованность, может, даже спокойная, тихая горечь во всем, словно лед, который постепенно покрывает пруд. Казалось, что, когда умерла надежда, связанная с этой терапией, прагматизм вошел в жизнь Стива и очерствил его. Такие перемены не всегда заметны, и поскольку Стив хранил мысли и чувства в себе, я не могу назвать ни одной вещи, которая бы изменилась глобально, за исключением того, что он стал чуть более склонен к сарказму. Составленный Стивом в детстве план на жизнь исчерпал себя, и в тот момент он начал свыкаться с мыслью о потерянной мечте. Он постоянно старался занять себя чем-то – причем не игрой на гитаре.