Скажи пчелам, что меня больше нет - Диана Гэблдон

правда, — заговорила она. — Я призналась Уильяму, что знала о Бене, — только что. Он ни о чем не догадывался! Бен сделал свой выбор. — Она набрала в легкие воздуха, собираясь что-то добавить, но, так и не подобрав слова, с шумом выдохнула через нос, а затем пригубила бренди.

— Ясно, — медленно произнес лорд Джон, задумчиво катая бокал между ладонями. — Полагаю, вы не рассказывали о случившемся нам — вернее, Хэлу, — боясь, что он обвинит вас во лжи?

Амаранта покачала головой.

— Напротив. Я боялась, что он поверит.

Платье цвета индиго выгодно оттеняло ее глаза, казавшиеся пронзительно голубыми. Сама искренность, — внутренне усмехнулся Уильям. Однако это не означало, что она врала. Совсем не обязательно.

— Когда мы только-только познакомились, Бен много рассказывал о своей семье, — продолжала Амаранта. — О маме, братьях, о вас… И о герцоге. — Она нервно сглотнула. — Решив воплотить свою идею, Бен сразу послал за мной. Я приехала в Филадельфию. Адам как раз находился там с сэром Генри, и Бен хотел рассказать ему тоже — Адаму, не сэру Генри.

— Неужели, — ровным тоном произнес лорд Джон, не сводя с нее глаз и излучая доброжелательность. Именно с таким выражением отец сидел за карточным столом, просчитывая ходы.

— Бен с Адамом… поругались. — Она опустила взгляд и непроизвольно сжала кулаки, словно собираясь вступить в драку. С нее станется, — подумал Уильям. Несмотря ни на что, ситуация вдруг показалась ему забавной. — Точнее, подрались. Меня там не было, — виновато добавила она, подняв голову, — иначе я бы их разняла. Когда Бен потом пришел ко мне, то выглядел как после нескольких раундов с профессиональным боксером. — Уголок ее рта слегка дернулся.

— Вы бывали на боксерских матчах? — неожиданно спросил лорд Джон. Удивленно приподняв брови, Амаранта кивнула:

— Да. Один раз. На боксерском ринге в Коннектикуте.

— Я знал, что вы не из слабонервных. — Папа расплылся в улыбке.

— Так и есть, — горько усмехнулась она. — Бенджамин говорил, что я жесткая, как башмачная кожа. Причем это вовсе не было комплиментом.

Вспомнив про бренди, Амаранта подняла наполовину опустевший бокал и сделала несколько глотков.

— В общем, — хрипло сказала она, поставив бокал, — Бен и раньше рассказывал об отце. А после встречи с Адамом наговорил еще кучу всего: что поделом будет старику, когда Вашингтон утрет ему нос на поле сражения; и что он — то бишь герцог — просто взбесится, узнав о поступке собственного чертового наследничка… Извините, — добавила виконтесса, будто оправдываясь, — я всего лишь цитирую слова Бена.

— Я догадался, — кивнул лорд Джон. — Но почему вы боялись, что Хэл поверит?

— А что он, по-вашему, сделал бы? — задала Амаранта встречный вопрос. — Вернее, что сделает, когда… если я все ему расскажу?

Она снова побледнела, и Уильям поспешил наполнить ее кубок. Затем, без лишних вопросов, долил бренди отцу и выплеснул остатки себе.

Лорд Джон тяжело вздохнул и опустошил свой бокал.

— Если честно, я и сам не знаю, как бы он поступил. Зато очень хорошо представляю его чувства.

Повисло тяжелое молчание. Уильям решил нарушить его, чтобы хоть что-то сказать:

— Ты думала, герцог так расстроится, узнав правду, — вернее, впадет в такую ярость, — что схватит вас с Тревором… кхм… за уши и вышвырнет на улицу? Иначе говоря, велит убираться к дьяволу вместе с Беном. Полагаю, дядя Хэл может даже лишить его наследства — в конце концов, у него есть и другие сыновья.

Амаранта кивнула, плотно сжав губы.

— С другой стороны, — продолжал Уильям не без сочувствия, — будь ты вдовой Бена, герцог наверняка принял бы тебя с распростертыми объятиями.

— И открытым кошельком, — пробормотал лорд Джон, уткнув нос в бокал.

Девушка вскинула голову и посмотрела на него внезапно потемневшими глазами.

— Вы когда-нибудь голодали, милорд? — гневно выпалила она. — Я — да. Поэтому готова на что угодно, лишь бы уберечь сына от подобной участи. Даже если придется торговать своим телом.

Вскочив на ноги, виконтесса повернулась и метко швырнула бокал в очаг. А затем вышла из комнаты, оставив за спиной синие всполохи пламени.

119

Энкаустика

Саванна

Готово. Брианна стояла в мягком предвечернем свете и не спеша мыла кисти, прощаясь с работой. Было так странно расставаться с тем, что жило в ней долгие месяцы, и поочередно отцеплять незримые щупальца, опутавшие мозг, сердце и руки.

Люди, никогда не писавшие книг и картин и не строившие домов — или церквей, мысленно добавила она с улыбкой, — порой сравнивают этот процесс с деторождением. Конечно, здесь можно провести некие метафорические параллели, особенно если вспомнить о смешанном чувстве облегчения и восторга, которое испытываешь в конце. Однако для Бри — которой не раз приходилось и рисовать, и строить… и рожать — разница была огромной. Завершив работу, ты получаешь законченное произведение… чего нельзя сказать о ребенке.

— Ну вот. Теперь вы все здесь, — сказала она с чувством глубокого удовлетворения, наставив рукоять влажной кисти на четыре приставленных к стене портрета. — Прямо передо мной. Готовые. И никуда не сбежите. — Она рассмеялась, уловив в собственных словах отцовские интонации.

В это время ее более подвижные творения с визгом носились по саду; вскоре они примчатся, требуя, чтобы их накормили, умыли, переодели, утешили, выслушали, снова накормили, почитали им книжку, раздели и, наконец, затолкали в кровать, где они (даст Бог!) останутся на долгие-долгие часы.

При мысли о Роджере в груди у нее потеплело. Муж вернулся после сражения мрачный, опустошенный и… изменившийся. Это не были кардинальные перемены. Скорее кристаллизация тех процессов, которые давно уже происходили в его душе. Он почти ничего не говорил — рассказал только, почему не уехал до начала сражения и что произошло потом. Несмотря на пережитое потрясение (такое любого бы потрясло!), Роджер лишь укрепился в своей решимости. От него будто исходил странный приглушенный свет, казавшийся иногда почти видимым.

— Энкаустика[291], — произнесла она вслух и, прищурившись, застыла напротив портретов, глядя куда-то сквозь них. Пальцы непроизвольно взяли на изготовку недомытую кисть. — Не сейчас, — сказала им Брианна и убрала кисть в этюдник. Она явственно представила новый портрет мужа. Это будет картина в технике «энкаустика», когда художник рисует горячим воском, в который добавлены красящие пигменты. Изображение получается ярким, в то же время в нем чувствуется необычная мягкость и глубина. Бри никогда не пробовала рисовать в подобном стиле, но ей почему-то казалось, что именно энкаустика сможет передать