История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней - Маршалл Ходжсон

Мавзолей Гур-Эмир в Самарканде. Современное фото

Любой султан, который следил за исполнением законов шариата, считался легитимным халифом с точки зрения выполнения задач шариата (а таковых могло быть больше одной); следовательно, официальные правители получали привилегированный шариатский статус. Между тем, в то же время и отчасти в тех же кругах, роль улемов в шариате, который надлежало блюсти правителю, сильно сократилась, поскольку доктрина таклида, приверженности определенному мазхабу, стала частью доктрины о том, что исследование «врат иджтихада» закрылось еще в IX в. — заявление не новое, но в XV в. ему придали вес авторитетные правовые компиляции, когда сформировалась окончательная форма закона, больше не имевшая дополнений: шариат был не вечным инструментом в руках оппозиции, а законченным сводом правил, которые можно было адаптировать и включать в более актуальные правовые традиции. Таким образом, улемам запретили попытки соперничества с династическим влиянием и законом. Новым государствам теперь придавалась такая легитимность (даже с позиции шариата), какой едва ли могли похвастаться Аббасиды.

Во-вторых, что касается администрации, гражданскую бюрократию в плане рангов и форм вознаграждения поглощала военная. Аналогичные ситуации возникали, даже во времена Сельджуков, но в новых патронажных государствах это стало системой. И снова эта тенденция только зародилась в позднем Средневековье, но она соответствовала духу военного патронажа, когда военная семья делила все привилегии и обязанности в своих владениях между своими членами. Весь высший слой общества подчинялся военной дисциплине — а остальные были простыми налогоплательщиками, «стадом», которое охраняли и доили настоящие мужчины.

В монгольских государствах не было корпусов воинов-рабов, и даже когда они были введены в империях более поздних веков, у них уже не было того почти исключительного и независимого положения, которое они некогда имели, но они прекрасно интегрировались в царскую военную систему. Это произошло отчасти потому, что степи, все больше вовлекаемые в международные торговые отношения (их население при этом принимало ислам и уже не могло подвергаться порабощению), перестали поставлять рабов. Но дело было еще и в том, что, согласно мировоззрению, унаследованному степными жителями, племенная военная элита, облагороженная своей близостью к великой династии, образовывала постоянный правящий класс. И единственной задачей монгольского государства было сохранить ему это положение. Между мусульманской уммой с ее шариатом и абсолютным монархом с его бюрократией (в том виде, в каком она присутствовала) стояла ревностная и массивная новая знать, тесно связанная с монархом и его семьей, но не с его подданными. Намного позже в центральных регионах эта концепция переродилась в систему пополнения всех вооруженных сил из числа кочевников, призываемых по мере необходимости; но при монголах и какое-то время после них великая армия кочевников была ядром самого кочевого общества.

Разумеется, монарший двор и собственно военные автоматически считались в военной системе монголами или тюрками. Налоговая администрация, канцелярия, обычно состояла из нетюрков (в центральных регионах называемых таджиками), говоривших на фарси. Они не являлись воинами, но призывались в качестве вспомогательной части армии (согласно терминологии одной из империй, они были аскери, людьми армии, но не сайфи, людьми меча). А иногда даже шариатские чины — кади и имамы — становились аскери, неоплачиваемыми членами армии, а не «стадом» (раийа) — и таким образом освобождались от налогов, считаясь получателями, а не плательщиками. Но их статус в данном отношении не слишком отличался от статуса поэтов и художников, которых монарх-покровитель точно так же включал в военную структуру, выдавал им вознаграждения и возвышал над массой обычных подданных.

Наконец, что касается правительства в целом, обе эти политики упрочили тенденцию к вмешательству активной центральной власти в децентрализованную и деполитизированную интернациональную сеть исламских институтов (по крайней мере в пределах власти династии) и стали доминировать в ней. Одним из проявлений такого вмешательства была привычка целенаправленно переселять людей согласно планам экономического развития: и городские ремесленники, и крестьяне с их хозяйством должны были перемещаться в соответствии с планами хозяев, необязательно в наказание за мятеж, но из необходимости развивать незаселенные местности. Подобная деятельность имела значительные масштабы при монголах и тех, кто им подражал; известны даже случаи, когда таким образом строился новый город, который планировали сделать не столицей, а просто торговым центром. Позже, время от времени, такое управление населением переросло в систему. Династический патронаж искусства и науки осуществлялся в том же ключе. (Следует добавить, что «патронажные государства» не всегда повышали общие объемы патронажа высокой культуры богатым сословием, но меняли саму модель его осуществления.)

Этот механизм имел ощутимое влияние на систему землевладения. Система икта была изменена в соответствии с монгольскими понятиями о привилегированном землевладении: оно стало больше зависеть от службы при дворе и патронажа. Поначалу монголы внесли полную неразбериху в весь комплекс древнего землевладения, исламского шариата и выделения участков военным. А когда все встало на свои места, оказалось, что некоторые из прежних элементов остались, но с добавлением положений из Ясы. Во многих областях главной задачей такой реорганизации, вероятно, было уменьшить степень ответственности крестьян на выделенных участках и, следовательно, сократить объем ожидаемых от них усилий; но на данном этапе мы не можем быть в этом абсолютно уверены. Монгольская модель выделения земли в конечном счете, тоже пришла к контролю двором вакфов, за счет которых жили улемы — такой подход, по-видимому, теснее связывал улемов с правящими кругами и способствовал развитию тенденции суфиев к озвучиванию народной оппозиции, иногда даже по поводу недостаточно строгого соблюдения шариата услужливыми улемами.

Данный тип правления принял еще более обостренную форму внутри самого военного лагеря. Строго говоря, у такого государства не было столицы: «столицей» являлось то место, где в данный момент стояла армия. Монарх был монархом только потому, что он являлся главнокомандующим, и предполагалось, что он не должен действовать через заместителей. В отличие от первых халифов, которые могли и не сопровождать военные походы, ими же самими инициированные, монгольский правитель участвовал в кампаниях только лично. В принципе, все силы сосредоточивались в одной армии и значит, в одном походе. На самом деле весь государственный аппарат был организован как одна огромная армия — из которой, разумеется, могли выделяться отдельные отряды, но которая всегда оставалась единым организмом, состоявшим из воинов, разбивших лагерь вокруг монаршего шатра. Очень часто архивы государственных служащих, равно как и казна, перевозились вместе с идущей в поход армией — то есть в любой поход, которым монарх командовал лично. В любом случае всем руководителям государственных органов надлежало неотступно следовать за их властелином. Благодаря накопленному опыту монголы выработали методы организации столь массивных предприятий, что, несмотря на свою кажущуюся громоздкость, это государство-армия умело передвигаться с невероятной для того времени скоростью. Путешественники нередко поражались: то, что могло бы сравниться с приличных размеров городом (если учесть всех ездивших за армией административных служащих), удавалось держать в удивительно строгом порядке и мобилизовать при первой необходимости.

Когда государство осело на месте, правительству было позволено размещаться в традиционном городе; но принцип государства-армии действовал даже в XVI в., когда вся система достигла наивысшего расцвета (и начала перерождаться в нечто иное). Поскольку данная система придавала исламскому правлению больше величия, чем стабильности, в итоге она подверглась основательной политической реорганизации.

Можно трактовать последовательность форм правления в исламском мире как отражение смены этнических (национальных) традиций — или, точнее, череды структурных потенциалов, связанных с разными правящими элементами: сначала, при арабах, правление осуществлялось совместно целым эгалитарно привилегированным народом; затем, с появлением персов и их традиций, государством правил нейтральный абсолютный монарх, для которого самый знатный и самый бедный были простыми подданными; и наконец, с приходом тюрков, правление осуществлялось привилегированной семьей наряду с привилегированным народом почти в качестве дальних родственников этой семьи, связанных с ней отношениями патронажа. Но тонкости непрерывного политического развития можно будет лучше понять, если мы рассмотрим эволюцию не столько в отношении различных правящих народов, сколько в плане общего развития общества в центре аридной зоны; и таким образом, нам будет легче ценить, насколько разнообразные элементы, которые мы пытаемся здесь абстрактно суммировать, возникали в разных государствах и в разные периоды.