Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Конн Иггульден

Глава 3

Угэдэй стоял в тени у основания пандуса, ведущего наверх, к воздуху и свету. Великий овал похожей на чашу арены был, наконец, завершен – и свежо, зазывно пах деревом, краской и лаком. Легко представить себе атлетов из народа, выходящих сюда под приветственный рев тридцатитысячной толпы. Все это Угэдэй видел своим внутренним взором и ощущал, что впервые за много дней чувствует себя вполне сносно, даже бодро. Цзиньский лекарь все уши ему прожужжал о вредности чрезмерного потребления порошка наперстянки, но Угэдэй лишь ощущал, что это самое снадобье облегчает несмолкающую тупую боль в груди. Двумя днями раньше ее пронзительный укол уронил его на колени прямо в опочивальне (хорошо, что не прилюдно). Чингизид болезненно поморщился, вспоминая тяжесть, которая сдавливала, как чугунный обруч, и не давала вздохнуть. Щепотка же темного порошка, смешанная с красным вином, приносила желанное избавление: в груди словно лопались путы. Смерть шла за ним по пятам, Угэдэй был в этом уверен, но все-таки в паре шагов позади.

С будущего, совсем уже достроенного места состязаний сейчас тысячами выходили строители, но Угэдэй даже взгляда не бросил на текущую мимо нескончаемую реку изможденных лиц. Он знал, что в угоду ему они трудились всю ночь напролет, – ну и пускай, а как же иначе. Интересно, как они воспринимали то, что их император преклонял колени перед его отцом. Если бы столь жестокому унижению оказался подвергнут Чингисхан, Угэдэй вряд ли был бы таким спокойным и до безразличия безропотным. Отец как-то сказал, что у цзиньцев нет такого понятия, как единый народ. Их правящая верхушка вела пространные рассуждения об империях, императорах и династиях, но их простые крестьяне такие немыслимые высоты вряд ли прозревали. Не хватая звезд с неба, они были накрепко привязаны к своим городам, деревням и наделам, каждый в своей местности. Угэдэй кивнул сам себе. Не так уж давно таким укладом жили и племена, образовавшие ныне монгольский народ. В новую эпоху их за волосы вволок его отец, причем многие из них так и не постигли всеохватность его замысла.

Люди брели, потупив взор, в ужасе от одной мысли, что могут невзначай встретиться глазами с чингизидом. Неожиданно сердце Угэдэя отрывисто заколотилось: некоторые из тех, кто приближался, вели себя иначе. Его безотчетно потянуло выйти из тени на свет – настолько, что он был вынужден себя приструнить. В груди засаднило, но, как ни странно, без привычной вязкой истомы, которая преследовала его даже во сне. Наоборот, он чувствовал себя так, будто все чувства вдруг ожили и встрепенулись. Обострились обоняние и слух: он чувствовал запах сдобренной чесноком еды мастеровых и слышал любое перешептывание.

Казалось, мир вокруг, взбухнув, искристо лопнул, да так, что ударило в голову. К Угэдэю приближались люди, глаза которых напоминали оскаленные зубы. Секунду они таращились на него, а затем намеренно отвернулись, но это действие выдало их не меньше, чем если бы каждый из них размахивал бунчуком. Условного знака Угэдэй не видел, но зато углядел, как они исподтишка выпростали из-под одежды короткие широкие тесаки вроде тех, какими выравнивают столбы. Доселе спокойный людской поток начал вскипать по мере того, как до людей стало доходить, что происходит вблизи них. Послышались заполошные крики. Угэдэй стоял, застыв в центре растущей бури. Глазами он сцепился с одним из тех людей, который, воздев клинок, сейчас торопливо проталкивался вперед остальных.

С холодной ясностью Угэдэй следил за его приближением, плавно разведя руки в стороны, незримо стопоря продвижение толпы. Нападающий выкрикнул что-то, не слышное в тревожном многоголосом рокоте. Обнажив зубы в мстительной улыбке, чингизид наблюдал, как под жесточайшим ударом кешиктена, возникшего словно из-под земли, отлетает вбок обмякшее безголовое тело несостоявшегося убийцы.

Мгновенно подоспевшие нукеры со злым сладострастием рубили остальных, благо те сбились в кучу в проходе. Угэдэй, так же плавно опустив руки, хладнокровно смотрел. По его приказу в живых оставили двоих, предварительно измесив им тела и лица ножнами сабель. Остальных забили, как скот.

Очень скоро к чингизиду подскочил взволнованный кешиктен, перемазанный чужой кровью.

– Повелитель, вы целы? – даже не отдышавшись, спросил он.

Угэдэй отвел глаза от нукеров, исступленно секущих саблями на ломти мертвые тела тех, кто посмел поднять руку на их хозяина.

– А ты, Гуран, думал что-то иное? Да, я невредим. А ты справился со своей работой.

Гуран с поклоном хотел было отвернуться, но вместо этого, решившись, заговорил:

– Мой повелитель, подобного можно было избежать: за этими нечестивцами мы следим вот уже два дня. Я лично обыскал их жилище и вообще не спускал с них глаз все то время, что они находились в Каракоруме. Мы могли устранить их без всякого риска для вас.

Кешиктен явно пытался подыскать нужные слова, но Угэдэй – возможно, в силу благодушного настроения – избавил его от этой необходимости:

– Говори то, что хочешь сказать. Я на тебя не обижусь.

Гвардеец заметно расслабился, скованность исчезла.

– Вся моя жизнь и заботы, повелитель, направлены на то, чтобы защищать вас, – сказал он. – И в тот день, когда вас не станет, умру и я. Я себе в этом поклялся. Но я не могу вас защитить, покуда вы… влюблены в свою смерть, повелитель, и сами ее ищете.

Под взглядом Угэдэя воин осекся и смолк.

– Оставь свои страхи, Гуран. Ты служишь мне еще с той поры, когда я был мальчишкой. Я ведь и тогда, помнится, лез на рожон, как любой юнец, по легкомыслию своему думающий, что будет жить вечно.

Гуран кивнул:

– Что было, то было. Но вы не стояли вот так с разведенными руками, когда на вас мчался убийца. Это лишний раз говорит о вашей отваге, но я этого не понимаю.

Угэдэй улыбнулся, словно наставляя дитя. Как раз в такие моменты, пожалуй, речь и идет о близости к вечности. Когда стоишь вот так, а сердце сладко обмирает.

– Смерти, Гуран, я не хочу, можешь быть уверен. Но я ее и не страшусь. Совсем. В ту минуту я раскинул руки потому, что мне не было до нее дела. Ты это понимаешь?

– Нет, повелитель, – потупился гвардеец.

Угэдэй вздохнул, морща нос от запаха крови и экскрементов в сумрачном проходе.

– Воздух здесь нечист, – сказал он вслух. – Давай выйдем отсюда.

Он обогнул наваленные изувеченные тела. Многие в общей сутолоке оказались убиты по случайности. Когда все прояснится, надо будет выдать семьям этих работяг какую-нибудь мзду.

Гуран все это время бдительно шел рядом. Снаружи под ярким солнцем Угэдэй еще раз обвел взглядом достроенную чашу арены, и сердце его взыграло при виде ярусов бесчисленных скамей. Тысячи и тысячи их. После резни на входе место очистилось с ошеломительной быстротой, так что теперь в отдалении слышался беспечный щебет птиц, ласкающий слух. Нет, а все-таки скамей-то сколько! Тридцать тысяч соплеменников будут сидеть здесь и смотреть на скачки, борьбу и состязания лучников. Вот это будет праздник так праздник.

Зачесалась щека. Угэдэй потер в этом месте и, посмотрев на свой палец, увидел, что тот красный. Чья-то кровь.

– Вот здесь, Гуран, я стану ханом. И буду принимать от своего народа клятву верности.

Гуран натянуто кивнул, а Угэдэй улыбнулся своему безоглядно преданному кешиктену. Упоминать о сердечной слабости, которая в любой момент может отнять у него жизнь, он не стал. Не сказал чингизид и о том, что каждое утро просыпается в неимоверном облегчении при мысли, что ночь пережита и взору предстал еще один рассвет; а также о том, что спать он укладывается все позднее и позднее: а ну как этот день на земле окажется для него последним? Вино и порошок наперстянки приносили облегчение, но вместе с тем каждый день, каждый вдох были сущим благословением. Так что ему ли бояться убийцы, когда смерть и без того неотступно накрывает его своей зловещей тенью? Просто забавно. Угэдэй хохотнул, и тут его снова кольнула боль. Надо, пожалуй, сыпануть щепоть порошка под язык. Задавать вопросы кешиктен все равно не осмелится.

– До новолуния остается три дня. Все это время, Гуран, ты исправно меня оберегал. Много ли покушений ты предотвратил?

– Семь, повелитель, – тихо произнес Гуран.

Угэдэй пристально на него посмотрел:

– Мне известно только о пяти, включая сегодняшнее. Откуда ты насчитал семь?

– Нынче утром, повелитель, мой человек на кухне пресек попытку подсыпать в еду яд, а еще в потасовке удалось срубить троих воинов вашего брата.

– Ты уверен, что их сюда послали именно для того, чтобы убить меня?

– Нет, повелитель, не уверен, – признался Гуран.

Одного из них он оставил в живых и часть утра с пристрастием допрашивал, не получив, правда, за свое усердие ничего, кроме воплей и ругательств.