Останкинские истории (сборник) - Владимир Орлов

Он возвратил свет лампам и звук программе «Новости», но Фруктова сразу не убрал, а сердито провел его между супругами, заставил перед Радлугиным остановиться и постоять в назидательной позе секунды три. Затем Фруктов исчез с глаз Радлугина долой, и громкие недоумения в квартире возобновились.

Уверенности в том, что впечатление произведено, у Шеврикуки не было. Своеволия тени его чрезвычайно раздосадовали, и он чуть ли не прогнал Фруктова еще по нескольким квартирам своих подъездов, преимущественно уже темных. При этом он позволял тени натыкаться на предметы и производить шумы. Допустил он тень Фруктова, между прочим, и в жилища Легостаевой, иначе Денизы, и Крейсера Грозного. Дениза не проснулась, а Крейсер Грозный вскочил с койки, вскричал: «Ба! Да это же Фруктов!» — обнял тень так, что в ней захлюпало, и спросил: «Ты что, сосуд принес? Но уж поздно!» Тень ответила: «Я непьющий. Где мои очки?» Крейсер Грозный сказал: «Вон там валяются чьи-то. Может, и ваши. Я не помню. А может, и японские». Тень бросилась в указанное место, подняла очки, надела их и рассмеялась. «Ну все! — сказала тень Фруктова. — Теперь я этого так не оставлю!» Шеврикука хотел бы знать, чего тень Фруктова не намерена оставить, но ему пришлось лишь выстраивать догадки. Гулянье тени по этажам Шеврикука прекратил. Был в раздражении. «Ослаб, что ли, я? — думал. — Или не выспался?» И повелел себе спать.

27

Утром его удивили. В доме всюду шли разговоры о привидении. Легостаева и та видела Фруктова. Угрюмо молчали Радлугины. «Какой Фруктов? Откуда Фруктов?» А Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, радовался: «А! Что я говорил! При нашем-то потенциале и геополитическом положении в каждом подъезде по Фруктову! Наш уже и при японских очках. А явится еще раз — получит рогатку!» По словам Крейсера Грозного, успешно развивались его деловые отношения с Такеути Накаямой, и не исключено, что вскоре обрадует народы назревающий японо-останкинский концерн по производству экологически чистого средства бытовой обороны — тех самых рязанско-михайловских рогаток. Дударев посмеивался над предприятием Крейсера Грозного, но, впрочем, деликатным образом. Он подчеркивал, что Сергей Андреевич, хоть и начал торговать в Медведкове мороженым с лотка и из картонной коробки, надеясь сколотить там первоначальные накопления для концерна, по-прежнему участвует в Их Деле. Имеются письменные заверения. Согласны перевести его из ночных сторожей в консультанты по работе с привидениями. Или же — если учесть прежнюю должность Сергея Андреевича в Департаменте Шмелей — в инженеры по технике безопасности привидений. Из новых бесед с Крейсером Грозным и Дударевым (тот приезжал к Землескребу уже в вишневой «девятке» и обещал положить Игорю Константиновичу пятнадцать тысяч в месяц) Шеврикука понял, что Крейсер Грозный покровские привидения Дудареву не предоставил, в знакомство с ними не ввел и даже тень Фруктова, давнего своего кореша, будто бы от Дударева укрывает. Глаза у Сергея Андреевича были ужасно хитрые, а держал он себя так, словно теперь от него все зависело. Дударев не то чтобы лебезил перед Крейсером Грозным, нет, он был над ним, наверху, но иногда все же вел себя искательно. И даже предлагал отвезти Грозного на вишневой «девятке» к месту торговли мороженым. «Вот ты дурачишься, ищешь свою выгоду, темнишь и тянешь, — раздражался Дударев, — а мы возьмем и без тебя решим все проблемы с привидениями! Кто такой Митенька Мельников — тебе известно. А мы потихоньку воссоздадим лабораторию. То есть вовсе и не потихоньку. Да, вовсе не потихоньку. Найдем и другие ходы. А ты останешься в дураках при своих знакомствах!» «Не знаю, не знаю, — говорил Крейсер Грозный, — какие такие другие ходы. А только ты нервничаешь». «И японец не твой, а наш, — настаивал Дударев. — Возьмем и отдадим ему привидение Александрин, если уж оно так ему любезно». «Я ему эту Александрин выдал, — отвечал Крейсер Грозный. — Под расписку. Только он теперь, может быть, увлекся другими привидениями. В особенности той, что спустилась с неба. А она уж точно не ваше привидение. Она моих флотских корешей, Петра и Дмитрия, привидение. И дом не ваш, а их». «Все ты, Грозный, врешь! — возмущался Дударев. — А твоих флотских скоро расселят. Дождешься. Но Фруктова-то тебе отчего жалко? Что ты жадничаешь? Ты хоть Фруктова нам открой!» «Я ему говорил. Он не желает иметь с вами дел, — разъяснил Крейсер Грозный. — Ему рогатка сейчас нужна, и более ничего». «Ну вы послушайте этого стервеца, Игорь Константинович, — обращался Дударев к Шеврикуке как к несомненному союзнику и единомышленнику, — собственное дело завести хочет. Не отколешься! У нас есть твои заявления. Или сотрем в порошок!» «А посмотрим, — хитро улыбался Крейсер Грозный. — Да и куда вы без меня денетесь!»

Стало быть, на Гликерию с Дуняшей или на какую-нибудь Увеку Увечную, сообразил Шеврикука, известные ему личности пока не вышли. Но ведь могли пуститься в схожее предприятие и личности неизвестные. Потом выясним, пообещал себе Шеврикука. А сейчас и безотлагательно надо было разобраться с тенью Фруктова. Слухи о ней ходили уже самые невероятные. Ее видели якобы во всех подъездах Землескреба. А Радлугины о ней молчали. В донесениях добропорядочного гражданина не было даже и намека ни о тени Фруктова, ни о легкомысленных слухах о ней. Шеврикука полагал, что тень у него под надзором, замерла и никуда не ходит. Но вдруг?! Вдруг эта тень приняла и долю свойств его, Шеврикуки, только прикидывается послушной и замершей, а сама в пору его отлучек и невниманий куда-нибудь и шастает? Может, и впрямь ходит к Крейсеру Грозному и выклянчивает рогатку. Все, постановил Шеврикука, дело начато, а теперь следует тень вместе с очками, халатом, шлепанцами развеять. До поры до времени. И развеял. Но вышло так, что ненадолго.

Он заставлял себя не думать ни о Гликерии с Дуняшей, ни о большом переполохе. А не мог. И не мог — из гордости! — отправиться снова в Дом Привидений и Призраков. Оставалось одно: преобразить себя во Фруктова или повести на лыжную базу следопытом-информатором управляемую тень погубленного чиновника. Был в нетерпении. Готовился к экспедиции. Но нежданное событие остановило его.

Случился погром музыкальной школы.

Громили школу ночью. В те летние дни школа почти пустовала. А в злосчастную ночь в ней не было ни людей, ни домовых. Пришедших утром на службу работников школы увиденное ошеломило. И тогда среди прочих горестных восклицаний прозвучало: «Нет, тут что-то нечеловеческое!» Произнесшей это преподавательнице струнного отдела сейчас же возразили: «Человеческое! Теперь это именно человеческое!» «Но кому и зачем понадобился погром?» — гадали работники школы. Не подросткам же с Кашенкина луга. Для них, конечно, не было ничего святого, но им куда интереснее, чем громить фортепьяно и скрипки, было нынче врастать в бизнес. Не имела школа завистливых и зловредных соперников. Кому теперь в культуре, где одни нищие и нагие, завидовать? И из-за чего соперничать? Погромщики и не обогатились, ничего не унесли, а лишь раскрошили. Именно раскрошили! Все, к чему они прикасались — деревянное, металлическое, костяное, пластмассовое, стеклянное, бумажное, — было превращено в мелкие стружки, опилки или даже песок. Призванные милиционеры смотрели на бывшие музыкальные инструменты, столы, стулья, ноты, унитазы и трубы туалета, то есть теперь — на опилки и песок, и недоумевали: что за сила учинила побоище и из-за чего? Похоже, не только ответы, но и какие-либо догадки не приходили им в головы. Варвары не оставили улик и отпечатков пальцев, не валялись на полу окурки, граненые стаканы, гильзы и пули, нигде не пахло дорогими сигаретами и капитанским табаком. Лишь на одной из стен был обнаружен странный рисунок, как будто бы изображавший снежную лавину, и рядом выцарапанные буквы «М. Д.». Может быть, это был фирменный знак обнаглевших негодяев? Более никакими подарками следствие не располагало.

«Отродья! Отродья Башни! — шепотом пошло между останкинскими домовыми, озабоченными или перепуганными. — Началось!» Сразу же было установлено: громили исключительно в тех помещениях, где бывали домовые. В вестибюле, в классах второго этажа, в учительской, в концертном зале и в туалете. То есть там, где происходили и ночные общения, и заседания клуба, и творческие отчеты домовых, и судилища, и деловые посиделки, и встречи по интересам, и кутежи. К тому же пропал домовой Тродескантов, все еще остававшийся по расписанию ночным распорядителем музыкальной школы. После изысканий и разборов пришли к заключению, что стеснительный, но честный Тродескантов был уничтожен или взят в полон именно Отродьями Башни.

До Шеврикуки донеслось: созываются экстренные деловые посиделки. Впрочем, какие уж тут посиделки! Слово требовалось подобрать более уместное. Происходить будут в подвале. В каком — неизвестно. А может, и уже происходят. Шеврикуку не призвали. «Ладно, — сказал себе Шеврикука. — Не призвали и не призвали». Терпеть он не мог, проник в музыкальную школу, все разглядел и прочувствовал. Стены остались, а полы второго этажа попортили и стекла раскрошили. Рисунок на стене, размером с пачку сигарет, признанный милиционерами подозрительным, Шеврикука рассмотрел. Действительно, лавина будто бы неслась с горы. Или — с Башни? И некие запятые и крючочки опадали там и тут. Может быть, это опадали неведомые нам нотные знаки? «Музыкой поставлен предел объяснению мира…» Так. Снежная лавина, песчаная лавина. Лавина опилок и стружек. Белый Шум. «Белый Шум — это серьезно…» А М. Д., надо полагать, — Магнитный Домен? В случае с исчезновением Петра Арсеньевича и газовым пожаром на Кондратюка, несомненно, действовала иная сила. Теперь Шеврикука пожалел, что прохладно отнесся к подробностям разгрома лаборатории Мити Мельникова. Просто принял к сведению новость и сетования Дударева, а никаких прилежных исследований не затеял. Но там как будто бы курочили, а не крошили. И там — уворовывали. Хотя, конечно, лаборатория, из которой, между прочим, происходили Оранжерейный змей-анаконда и отчасти эксперт по катавасиям Пэрст-Капсула, — не дом для музыкального просвещения детишек и не ночной приют домовых. Наверняка чем-то овладеть из нее Башне было целесообразно. Если не всем. И исполнителей туда могли послать иных.