Хроники Артура - Бернард Корнуэлл

По крайней мере Саграмор жив: хоть какое-то, да утешение. Мордред убил нескольких Саграморовых людей, но самого Саграмора так и не нашел и увел свои силы от границы, прежде чем Саграмор сумел жестоко отомстить. А теперь, по слухам, Саграмор и сто двадцать его воинов укрылись в какой-то южной крепости. Атаковать форт Мордред опасался, а у Саграмора недоставало сил совершить вылазку и разбить Мордредову армию, так что они наблюдали друг за другом, но не сражались, а Кердиковы саксы, ободренные беспомощностью Саграмора, вновь пробирались на запад в наши земли. На борьбу с саксами Мордред слал военные отряды и не замечал гонцов, что нахально проезжали через его земли от Артура к Саграмору и обратно. Саграмор кусал себе локти: ну как, скажите на милость, ему вызволить своих людей и привести их в Силурию? Расстояние было велико, и путь преграждал враг — враг, коему несть числа. Похоже, мы и впрямь были бессильны отомстить за погибших, но вот три недели спустя после моего возвращения в Думнонию пришли вести от двора Мэурига. И не от кого-нибудь, а от Сэнсама.

Сэнсам приехал в Иску вместе со мной, но общество Артура пришлось ему не по вкусу, так что, оставив Моргану под опекой брата, епископ сбежал в Гвент. Теперь же — возможно, чтобы показать нам, как близок он к королю, — Сэнсам извещал нас о том, что Мордред просит дозволения Мэурига провести армию через Гвент, дабы атаковать Силурию. Мэуриг якобы еще не решил, что ответить.

— Мышиный король никак опять взялся за интриги? — усмехнулся Артур, пересказав мне послание Сэнсама.

— Он поддерживает и тебя, и Мэурига, господин, — угрюмо заметил я, — дабы оба вы были ему признательны.

— Но много ли в том правды? — гадал вслух Артур. Он надеялся, что да, ибо если Мордред нападет на Артура, тогда никакой закон не запретит Артуру дать ему отпор, а если Мордред двинет армию на север, в Гвент, тогда мы сможем переплыть море Северн и воссоединиться с людьми Саграмора где-нибудь в южной Думнонии. И Галахад, и епископ Эмрис сомневались, что Сэнсам говорит дело, но я был другого мнения. Мордред ненавидел Артура больше всех на свете; конечно же, он не устоит перед искушением и попытается разбить Артура в битве.

На протяжении нескольких дней мы строили планы. Наши воины упражнялись с копьем и мечом, а Артур слал гонцов к Саграмору, намечая тактику предполагаемой кампании. Но либо Мэуриг отказал Мордреду в его просьбе, либо Мордред сам передумал идти в Силурию, только ничего ровным счетом не произошло. Мордредова армия по-прежнему стояла между нами и Саграмором, от Сэнсама не было ни слуху ни духу. Нам оставалось только ждать.

Ждать и наблюдать за муками Кайнвин. Видеть, как лицо ее худеет и заостряется все больше. Слушать ее бред, ощущать ужас в судорожной хватке и чуять смерть, которая все не приходила.

Моргана испробовала новые травы. Она возложила крест на нагое тело Кайнвин, но от прикосновения к кресту Кайнвин пронзительно завизжала. Однажды ночью, пока Моргана спала, Талиесин провел сложный обряд, пытаясь снять проклятие — он по-прежнему объяснял недуг Кайнвин воздействием злых чар. Мы убили зайца и раскрасили его кровью лицо больной; мы дотрагивались до ее покрытой нарывами кожи обожженным концом ясеневого посоха; мы обложили ее постель орлиными камнями, и ведьмиными, и «чертовыми пальцами»; над постелью мы повесили ветку ежевики и плеть омелы, срезанную с липы, а рядом с Кайнвин положили Экскалибур, одно из Сокровищ Британии, — но хворь мы так и не прогнали. Мы молились Гранносу, богу исцеления, но молитвы наши не нашли отклика, а жертвы наши были отвергнуты.

— Слишком сильная магия, — грустно утверждал Талиесин.

На следующую ночь, когда Моргана вновь заснула, мы привели к постели больной друида из северной Силурии. Деревенский друид, состоящий, казалось, сплошь из бороды и вони, пропел заклинание, затем истолок косточки жаворонка и смешал порошок с полынной настойкой в чаше из падуба. Он по капле влил смесь в рот Кайнвин, но снадобье не помогло. Друид попытался скормить недужной кусочки запеченного сердца черной кошки, но Кайнвин их выплюнула. Напоследок друид пустил в ход самое сильное свое средство: прикосновение мертвой руки. Почерневшая кисть живо напомнила мне навершие Кердикова шлема. Друид дотронулся ею до лба Кайнвин, до носа и шеи, затем прижал кисть к ее голове и забормотал заговор, но преуспел лишь в том, что с десяток вшей перебрались с его бороды на голову больной, а когда мы попытались их вычесать, то выдернули и остатки волос. Я расплатился с друидом и вышел вместе с ним во двор, подальше от дыма: это Талиесин жег травы на огне. Морвенна последовала за мной.

— Тебе надо отдохнуть, отец, — промолвила она.

— Успеется еще, — возразил я, провожая взглядом друида. Друид уковылял прочь, во тьму.

Морвенна обняла меня и склонила голову мне на плечо. Волосы у нее были такие же золотые, как у Кайнвин. И пахли так же.

— Может, это вообще не магия, — вздохнула она.

— Коли не магия, она бы давно умерла, — ответил я.

— Есть одна женщина в Повисе; говорят, весьма искусная.

— Так пошлите за ней, — устало проговорил я, хотя в колдунах я давно изверился. У нас перебывало уже десятка два: все они охотно брали золото, но ни один не справился с недугом. Я приносил жертвы Митре, я молился Белу и Дон, но ничего не помогало.

Кайнвин застонала, стон перешел в крик. Я вздрогнул и мягко оттолкнул Морвенну.

— Я пойду к ней.

— Отдохни, отец, — предложила Морвенна, — я посижу с мамой.

И тут я заметил посреди двора закутанную в плащ фигуру. Мужчина это или женщина? И как давно она там стоит? Мне казалось, еще мгновение назад двор был пуст, а теперь вот передо мной — темная тень. Низко надвинутый капюшон прикрывал лицо от лунного света, и я вдруг испугался, что это сама смерть. Я шагнул навстречу.

— Кто ты? — спросил я.

— Ты меня не знаешь, лорд Дерфель Кадарн. — Голос был женский. С этими словами гостья откинула капюшон, и я увидел, что лицо ее выкрашено в белый цвет, а глаза обведены сажей: ни дать ни взять оживший череп. Морвенна задохнулась от ужаса.

— Кто ты? — повторил я.

— Я — дыхание западного ветра, лорд Дерфель, — прошелестела она, — я — дождь, что льется на Кадайр Идрис, я — иней, посеребривший пики Эрири. Я — посланница времен задолго до королей, я — Плясунья. — Она рассмеялась, и смех ее был что безумие в ночи. Заслышав этот звук, из комнаты больной вышли Талиесин с Галахадом и застыли в дверях, во все глаза глядя на хохочущую гостью с белым лицом. Галахад осенил себя крестом, а Талиесин дотронулся до железной задвижки на двери.

— Иди сюда, лорд Дерфель, — приказала женщина. — Иди ко мне, лорд Дерфель.

— Ступай, лорд, — ободрил меня Талиесин, и я вдруг преисполнился надежды, что заклинания вшивого друида все-таки сработали, ибо хотя они не избавили Кайнвин от хвори, зато привели во двор это привидение. И я шагнул в лунный свет и подошел к закутанной в плащ незнакомке вплотную.

— Обними меня, лорд Дерфель, — приказала гостья, и было в ее голосе что-то от гниения и грязи, но я стиснул зубы, и шагнул вперед, и обнял ее за хрупкие плечи. Пахло от нее медом и пеплом. — Ты хочешь, чтобы Кайнвин выжила? — шепнула она мне на ухо.

— Да.

— Тогда ступай со мной, — прошептала она в ответ и выскользнула из моих объятий. — Прямо сейчас, — повторила она, видя, что я колеблюсь.

— Я схожу за плащом и мечом, — сказал я.

— Там, куда мы идем, меч тебе не понадобится, лорд Дерфель, а плащ можешь разделить со мной. Ступай сейчас, или обречешь госпожу свою на новые муки. — С этими словами она повернулась и пошла со двора.

— Иди! — приказал мне Талиесин. — Иди же!

Галахад бросился было за мной, но женщина обернулась в воротах и велела ему остаться.

— Лорд Дерфель пойдет один, — промолвила она, — или не пойдет вовсе.

И я пошел — на север, в ночь, следом за смертью.

Мы шли всю ночь, и к восходу добрались до подножия высоких холмов, а провожатая моя спешила все дальше и выбирала тропы, уводившие нас как можно дальше от селений. Женщина, что назвалась Плясуньей, шла босиком и порою подпрыгивала, словно во власти неудержимой радости. Час спустя после восхода, когда солнце затопило холмы расплавленным золотом, она остановилась у неглубокого озерца, плеснула водой себе в лицо и потерла щеки пучком травы, смывая смесь меда и пепла, которой выбелила кожу. До той минуты я не знал, молода она или стара, но теперь убедился, что ей около двадцати и она на диво хороша собой. Лицо у нее было нежное, точеное, живое, глаза — счастливые; на губах блуждала улыбка. Она знала цену своей красоте и рассмеялась, заметив, что и я не остался к ней равнодушен.

— Не хочешь ли возлечь со мною, лорд Дерфель? — спросила она.