Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

– Много ты уже знаешь и умеешь, – сказала Огнеславе предпоследняя её наставница. – Чтоб уж вдокон [30] мастерство своё отточить, ступай-ка ты к Твердяне, что на Кузнечной горе, в пещере Смилины кузню держит.

Твердяна брала к себе в учёбу далеко не всех желающих: с новичками она не возилась, и соискательнице следовало уже хорошо владеть основами ковки и плетения волшбы, а посему мастерская на Кузнечной горе не могла стать первой ступенью в обучении Огнеславы. Да и теперь, хоть и высоко оценивали её наставницы, сама княжна считала себя посредственностью, а потому очень волновалась перед первой встречей с лучшей белогорской оружейницей: опасение, что та откажет ей, заставляло спину Огнеславы каменеть, а скулы ходить желваками.

Светлая весна ворожила душистым кружевом цветущих садов, когда нога княжны ступила на землю Кузнечного. Ей указали дом Твердяны, и Огнеслава приблизилась к калитке, мысленно подбирая слова для будущего разговора. «Здравия тебе и твоему семейству, Твердяна! Я к тебе вот по какому делу…» Нет, не годится. «Доброго здравия, мастерица Твердяна! Ведомо мне, что берёшь ты в обучение не всех, но осмелюсь попросить тебя принять меня…» Тьфу, всё не то! За этими размышлениями Огнеслава замешкалась у калитки, и из краткого оцепенения её вывел серебристый ручеёк девичьего голоса, распевавшего в саду. Сердце трепыхнулось и рухнуло в прохладную бездну: это было волнение уже совсем иного рода, нежели перед собеседованием о принятии на учёбу. На девушек княжна пока мало смотрела, всё своё время отдавая работе, но порой её посещали томительно-сладкие, смутные сны, после которых душа ещё долго находилась во власти небесно-светлого, загадочного очарования. То девичья ножка проступала из тумана, то изящный пальчик манил её, но всё это было слишком неясно, чтобы говорить о каких-то знаках. Сны обрели бóльшую определённость, когда княжна вступила в брачный возраст; всё чаще ей виделась шелковистая чёрная коса, присыпанная не то пушистыми хлопьями снега, не то яблоневыми лепестками…

И вот – обладательница такой косы, наполняя сад трелями чистого голоса, поливала капустную грядку: набрав ведро, она черпала воду ковшиком и осторожно лила в каждую лунку. Яблони роняли белоснежный цвет ей на плечи и волосы; увлечённая песней и своим делом, она не замечала стоявшую за калиткой Огнеславу. Княжна же, охваченная весенним хмелем, застыла, не в силах оторвать взор от стройного стана, лебяжьей шеи и густых ресниц, в тени которых прятался небесно-незабудковый взор. Казалось, красавица кружилась в скользящей пляске, а не просто поливала капусту: так изящны были движения её ножек, такая ивовая гибкость сквозила в чарующем плетении рук… Засмотревшись, Огнеслава прислонилась к калитке, и та со стуком распахнулась. Медведем-шатуном ввалилась ошеломлённая княжна в сад, и девушка, вскрикнув, уронила ковшик. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, окутанные весенним дурманом, а потом синеокая незнакомка простёрлась без чувств поперёк грядки. Вконец обалдевшая Огнеслава кинулась к ней на помощь; желая обрызгать прелестное личико водой, она неловко опрокинула на девушку полный ковшик. Та тут же пришла в себя и села.

– Фу… Я вся мокрая! – вскричала она, ёжась и встряхиваясь. – Да пусти ты, я сама встану! Лапы у тебя медвежьи – ещё синяков наставишь…

Огнеслава посмотрела на свои руки: пожалуй, сила Огуни не прибавляла им нежности, и ей было гораздо привычнее гнуть раскалённую сталь, нежели помогать девушке встать, поддерживая её за тоненькие, хрупкие запястья.

– Прости, – только и смогла пробормотать княжна, не находя слов.

Красавица фыркнула и уставилась на Огнеславу невыносимо синими, колдовскими глазами с мокрыми ресницами.

– Ты хоть кто? – спросила она.

– Я… Э… Я – Огнеслава. У меня дело к мастерице Твердяне, – вспомнила княжна настоящую цель своего прихода. – Она ведь тут живёт, да?

– Ну да, это её дом. – Девушка достала из рукава мокрый платочек, досадливо встряхнула его и повесила на край ведра. – А я – её дочь, Зорицей меня звать. И теперь из-за тебя мне придётся переодеваться в сухое! И капусту я из-за тебя примяла… Ладно, ступай пока внутрь, у нас скоро обед будет, и матушка Твердяна придёт с работы. Как раз и обговоришь с нею своё дело.

Огнеславу встретила дородная, чернобровая матушка Крылинка – супруга Твердяны. Княжна, заикаясь от смущения, принялась витиевато извиняться перед нею за то, что перепугала её дочь до потери сознания, а хозяйка, едва заслышав про обморок, отнюдь не рассердилась.

– Ох, недотёпы вы обе, – засмеялась она. – Это же знак! Суженые вы друг другу, неужто непонятно?

Огнеслава как стояла, так и села на лавку. Картинки из снов завертелись перед нею весенним бураном: вороная коса, яблоневые лепестки… Вот как получилось: шла устраиваться ученицей, а нашла невесту. А тем временем показалась Зорица – принаряженная, рдеющая румянцем и необычайно серьёзная. Повседневная одёжа, в которой она поливала огород, сменилась праздничной, на шее алели бусы – в цвет вышивки на рубашке, а на лбу блестело очелье с жемчугами.

– Ты прости, что я твои руки медвежьими лапами обозвала, – смущённо приблизившись к Огнеславе, сказала она. – Я ж не сразу сообразила, что со мною приключилось…

– А ты прости, что облила тебя. У меня руки и правда грубоваты. – Княжна поднялась на ноги и с хмельным трепетом коснулась тонких пальчиков искусной рукодельницы.

– Довольно прощенья просить – пора за обед садиться да сговор праздновать! – провозгласила Крылинка.

А тем временем с работы вернулась Твердяна со старшей дочерью Гораной. Немногословная, с угрюмыми бровями, пронзительными глазами и рубцом от волшбы на лице, знаменитая оружейница показалась Огнеславе куда более грозной, чем Ладислава. «Такая и рта раскрыть не даст – насквозь увидит и тут же скажет идти вон, коли придёшься ей не по нраву», – подумалось княжне. И правда: рот ей раскрывать даже не потребовалось.

– Ведаю я, по какому делу ты тут, – сказала оружейница, умывшись. – И кто ты – тоже.

– Ох, я ведь даже имечко-то у нашей дорогой гостьи не спросила! – спохватилась матушка Крылинка; её глубокий, грудной голос отдался гулким колокольным эхом. – На радостях совсем обалдела!

– Перед тобою, голубушка моя, дочка государыни Лесияры. – Твердяна повесила полотенце на крючок и кивнула Огнеславе. – Ты обожди, госпожа, переодеться мне надобно, коли к нам такие важные гости пожаловали.