Зеркала и галактики (СИ) - Ворон Елена

– Зачем? – шепнул он. – Спроси у него.

«Зачем смотреть?» – обратился я к чужаку. Где он? Которое из черных пятен в небе? Или, быть может, мой покровитель – не из тех гадостей?

«Твой старший велел понять». Что такое? Ах да: мистер Смоллет приказал Крису Деллу разобраться, что к чему. «И уничтожить», – напомнил чужак.

Перьевички подняли с земли оба «яйца». Протянули их тому, который первым разбил свое. Он срезал у «яиц» верхушки, и один из перьевичков начал бережно выливать белый клей на Хэндса. Сначала на ноги, потом на бедра. Пилот дергался, как попавшая в паутину мушина. Другой перьевичок подступил с головы. Далеко вытянул руки, чтобы не угодить в клей на земле, и аккуратно полил Хэндса выше пояса – торс, руки, плечи. Клей схватывался и застывал, Хэндс хрипел, но дергаться уже не мог, и только залитая кровью голова еще моталась. Наконец и ее залили. Белая масса стекла на лицо, затянула глаза, нос и рот. Слава богу – ему больше не мучиться…

Перьевичок – тот, что разбил «яйцо» оземь, – выудил из-под одежды металлический штырь, изогнулся, дотягиваясь до пилота, и провел концом штыря по лицу. Мне послышалось натужное дыхание, хотя Хэндс был слишком далеко, чтобы я услышал. Разрезали пленку между губами, и он по-прежнему мог дышать.

Я не смел нарушить приказ чужака. Так и стоял, вцепившись в край оконного проема, и смотрел на фигуру в центре перекрестка. Белое на белом. Неподвижное. Еще живое. А-а, будь они прокляты!..

Что-то случилось. Я вдруг оказался на полу, а мистер Смоллет навалился сверху, зажимая мне рот ладонью.

– Молчи. Джим, тихо.

Разве я кричал? Не помню. Наверно, кричал, потому что и сейчас хотелось забиться, замолотить кулаками, разрыдаться. Мистер Смоллет не дал шевельнуться. Я мяукнул из-под его ладони и задавил подступавшую истерику.

Капитан отпустил меня, оглянулся на окно. В проем была видна крыша дома напротив. Просто ровная линия, над которой начиналось небо. Узкая синяя полоска – небесных гадостей из комнаты было не видать.

«Смотри», – снова безжалостно потребовал чужак.

Снаружи завыла толпа. Я перевернулся на бок, желая уползти куда-нибудь, где ничего не видно и не слышно.

– Смотреть? – спросил мистер Смоллет.

Я покорно кивнул.

Он подтащил меня к окну, поставил, придерживая за пояс. Толпа бесновалась. Из разинутых ртов неслись вопли, руки колотили воздух, ноги плясали. В доме напротив кто-то выпал из окна. «Наши» маньяки бесновались вместе со всеми.

Я заставил себя взглянуть в центр перекрестка. Три пляшущих перьевичка и белая фигура на белом пятне. От нее поднимался дымок. Тело Хэндса, облитое белым клеем, дымилось, а изо рта на клей падали красные капли. И еще что-то сыпалось сверху – красивое, разноцветное. Очень знакомое. Перья.

В воздухе метались Птицы – сотня Птиц. Они взмывали вверх, камнем падали вниз, проносились над самой землей, снова взмывали – и щедро сыпали перья, словно желая выкупить у толпы тело казненного Хэндса. Внезапно, как по команде, толпа ринулась подбирать падающие с неба сокровища. Торчавшие из окон тянули руки, пытаясь ловить перья в воздухе; еще один вывалился, брякнулся на чужие плечи. Вдвоем и застыли на земле. По ним бегали и топтали ногами, спотыкались и падали, поднимались и снова бежали. За перьями гонялись, из-за них дрались, вырывали из рук, ломая и комкая.

Весь перекресток покрылся мельтешащими телами в серых тряпках – и только к белому пятну с дымящейся фигурой не приближались. Трое перьевичков без помех собирали перья, которые падали рядом. Те, что упали в клей, остались там.

«Кричи», – внезапно пришла команда от чужака. Я не мог кричать и повернулся к мистеру Смоллету.

– Что? – спросил он.

«Кричи! – потребовал чужак. – Повторяй». В мозгу раздались жуткие хриплые вскрики. Я ощутил, что вот-вот грохнусь в обморок – и от увиденной казни, и от этих кошмарных вскриков.

Мистер Смоллет взял меня за плечи. Он был смертельно бледен, но от рук исходили уверенность и сила.

– Джим, что?

– Надо кричать… повторять за ним…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Иди к окну. Кричи, – настаивал чужак. – Кричите оба!!!» – заорал он так, что у меня голова едва не раскололась.

Голоса не было.

Я еле вымолвил какое-то слово – из тех, что взрывались и ревели у меня в мозгу. Затем еще одно. Мистер Смоллет притянул меня к себе, впившись взглядом в лицо.

– Джим, говори.

«Повторяй!»

Я стал повторять – хриплые, яростные выкрики, страшные и лишенные смысла. И сам себя едва слышал. Мистер Смоллет повернулся к окну и четко повторил слово в слово. Это RF-язык, сообразил я. Командный голос нашего капитана прорезал завывания толпы, но этого никто не заметил. Даже «наши» маньяки не спохватились. Впрочем, «наши» были далеко, увлеченные добычей перьев.

Я думал, умру от этих вскриков. Казалось, им конца не будет, однако мистер Смоллет всего трижды повторил за мной составленные из них фразы. Наконец чужак смолк.

Ноги не держали, и я осел на пол у окна. Снаружи метались Птицы. Они сбросили все перья, что могли, и в воздухе кружили только редкие цветные пушинки. Зато внизу продолжалась битва – безобразная свалка с воплями и дракой. Серая толпа билась за свалившиеся на нее даровые сокровища, а десяток небесных гадостей невозмутимо наблюдали сверху.

Для кого мы кричали? Я не успел спросить.

На крыше дома напротив появилось нечто огромное. Оно не спикировало с неба, а само собой зародилось на пустом месте – черный холм размером с полдома, на котором он укрепился. Настолько черный, что я едва различил складки мантии, укутавшей его сверху донизу. Верхушка холма была гладкой; из нее выдвинулась округлая голова. Я уже видел подобное – на экране компа, когда мы нашли сбитую лучеметом гадость в заброшенном городе – но этот был гораздо крупнее. В Риме был детеныш, промелькнула мысль.

Мистер Смоллет отпрянул от окна, зажмурясь. Капитану нельзя было смотреть на Чистильщика.

Голова повернулась в нашу сторону, на плоской морде блеснули коричневые глаза. Меня поразило, что они длинные и раскосые, как у Рейнборо. Больше на морде я ничего не мог рассмотреть – такого глухого черного цвета она была. Шевельнулись складки мантии, как будто Чистильщик вздохнул, устраиваясь поудобней.

«Прощай, – сказал он. – Я был рад снова встретить твоего старшего и его женщину».

«Кто ты?» – Более дельного вопроса я не придумал. От всего пережитого вообще перестал соображать.

«Предатель, – хладнокровно отозвался чужак и велел: – Теперь помолчи».

Я послушно молчал. Чистильщик восседал на крыше, полуприкрыв глаза; на морде виднелись лишь две узкие раскосые щелки. Чего он ждет?

Наверху полыхнуло. Белый огонь плеснул на полнеба, затем обрушился грохот, от которого ходуном заходили дома. Меня отшвырнуло от окна и бросило на пол. Студень спружинил, и я не переломал себе кости. Приподнявшись, я снова посмотрел на ту крышу. Голова Чистильщика спряталась внутрь, и гладкий холм его тела трепыхался, вздрагивали складки мантии. Ему было больно. Очень. Настолько, что у меня сжалось горло.

«Испаньола» вдарила боевыми ракетами? Похоже на то. В ушах звенело, и я ничего не слышал, кроме этого звона.

Я поднялся на колени. Казалось, кругом не осталось ни единой живой души – только я да мистер Смоллет, прильнувший к стене. И Чистильщик на крыше. Оконные проемы опустели – ударной волной разметало всех. Птицы усыпали землю, точно сростки самоцветов. Многие лежали на телах неподвижных маньяков, две упали в белое пятно в центре перекрестка. От тела Хэндса все еще поднимался дымок.

Синее, с золотыми и розовыми искрами, небо было пусто – ни следа небесных гадостей. Лишь вздрагивал на крыше назвавший себя предателем Чистильщик.

Он начал крениться набок, и его мантия развернулась, разошлась спереди. Под ней была тьма – будто провал в иное измерение.

Чистильщик неудержимо заваливался. Край мантии свесился вниз, вздрагивая вместе с огромным телом. Мистер Смоллет прижал ладони к лицу и сгорбился, словно от страшной боли.