Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования - Вадим Валерианович Кожинов

10 (!) и даже 15 (!) лет и «инакомыслящие» – к тому же нередко весьма умеренные – группы (в основном студенческие) Льва Краснопевцева (Москва, 1957), Револьта Пименова (Ленинград, 1957), Виктора Трофимова (Ленинград, 1957), Сергея Пирогова (Москва, 1958), Михаила Молоствова (Ленинград, 1958), Александра Гинзбурга (Москва, 1960), Владимира Осипова (Москва, 1961), Левко Лукьяненко (Львов, 1961), Виктора Балашова (Москва, 1962), Юрия Машкова (Москва, 1962), Николая Драгоша (Одесса, 1964) и многие другие. Ныне их судьбы более или менее подробно охарактеризованы в ряде сочинений[1124].

При этом важно отметить, что почти все репрессированные в те годы по политическим обвинениям люди, в сущности, не были против социализма; они только стремились к большей «демократизации» общества, чем это предусматривал Хрущев. Характерно, что главные участники студенческой группы Виктора Трофимова, приговоренные к 10 годам лагерей, в конце концов были – очевидно, не без ведома Хрущева – в 1963 году освобождены из лагеря – правда, отсидев до того шесть лет…

* * *

В. Н. Новиков, завершая свои воспоминания о Хрущеве, написал: «Один из минусов личности Хрущева – непостоянство. Он мог сегодня обещать одно, а завтра сделать другое. Государственный деятель не имеет права так поступать»[1125].

Представляется более верным видеть в этом проявление «своеобразия» не личности Никиты Сергеевича, а исторического периода, который так или иначе «возрождал» (разумеется, не в прямом, буквальном смысле слова) характер революционной эпохи 1917-го – начала 1930-х годов, когда «военный коммунизм» вдруг сменялся вроде бы противоположным ему нэпом, последний – столь же нежданной коллективизацией и т. п. И на рубеже 1950–1960-х годов сама страна (а вовсе не только «руководство» во главе с Хрущевым) переживала всякого рода сдвиги и ломки, которые многие люди – особенно молодые – воспринимали с воодушевлением и большими надеждами.

Приведу один демографический показатель, в котором ясно выразилось это мощное «движение» страны. Согласно переписи 1959 года, в составе сельского населения СССР имелось 16,7 млн людей в возрасте от 10 до 19 лет, а спустя 11 лет, по переписи 1970 года, жителей села в возрасте от 21 до 30 лет было всего лишь около 10 млн, то есть на 41 % меньше![1126]

Этот громадный отток молодежи в города объясняют различно – и неблагоприятными условиями деревенского бытия, и определенной «раскрепощенностью» граждан села, совершавшейся в те времена. Но наиболее существен сам факт движения миллионов молодых людей – факт, если угодно, «революционный».

Могут возразить, что история России в целом изобилует всякого рода передвижениями больших масс населения: здесь и начавшееся в давние века освоение восточных земель, и уход множества крестьян в долгую зимнюю пору на заработки в города, и столь характерное для России странничество (и просто бродяжничество). Все это так, но переселенцы прежних времен нередко бережно переносили на новые места всю свою исконную жизненную культуру, уходившие на заработки возвращались в родные места, странники «собирали» на своем пути нечто существенное для всей России и т. д.

Между тем в послереволюционные годы люди чаще всего отрываются от породившей их почвы бесповоротно – притом отрываются как насильственно (скажем, высланные из родных мест во время коллективизации), так и вроде бы вполне добровольно (в ту же пору освоения целины).

Разрыв с предшествующей историей России совершается в 1920– 1960-х годах, разумеется, не только в сфере реального бытия, но и, так сказать, по всей шкале, по всем параметрам – вплоть до чисто духовных и интеллектуальных сфер. Были, в сущности, начисто выброшены на «свалку истории» не только собственно религиозные ценности, не только богословие как таковое, но и высшие проявления отечественной мысли – от философской до экономической. Так, более или менее «воскрешенные» ныне, в наше время, экономисты-аграрники А. В. Чаянов и Н. Д. Кондратьев, до 1930 года стремились глубоко изучить многовековое развитие сельского хозяйства страны и обосновать его наиболее плодотворный дальнейший путь. Но уже весной 1928 года без всяких оснований считающийся «защитником крестьянства» Бухарин заклеймил планы Кондратьева как «совершенно откровенную кулацкую программу»[1127], и в конечном счете эти замечательные мыслители-экономисты были погублены…

В самой краткой формуле их сельскохозяйственную программу можно определить как программу органического сочетания личного и общинного – сочетания, которое и определяло все позитивное в аграрной истории России. Напомню, что выше приводились слова известнейшего американского «русоведа» Ричарда Пайпса, являющегося, естественно, безоговорочным сторонником частнособственнического сельского хозяйства, но тем не менее после внимательного изучения нашей аграрной истории признавшего: «…российская география не благоприятствует единоличному земледелию… климат располагает к коллективному ведению хозяйства»[1128], [1129]. Стоит отметить, что, хотя климат России, возможно, в самом деле лежит в основе «коллективности», или, вернее, общинности, ее сельского хозяйства, нельзя не учитывать и сложившееся за столетия мировосприятие, – в частности, отношение к труду и к трудящимся рядом людям – словом, то, что теперь часто определяют заимствованным с Запада термином «менталитет».

В ходе коллективизации все «личное», «частное» беспощадно подавлялось, но начиная с 1935 года было в той или иной мере узаконено, чем, между прочим, крайне возмущался находившийся за рубежом Троцкий (см. выше). И накануне войны положение в сельском хозяйстве было более или менее удовлетворительным. Страшный ущерб нанесла, конечно, война: лишь к моменту прихода к власти Хрущева ее последствия стали преодолеваться. При этом, отмечает современный историк, «прирост валовой продукции сельского хозяйства… по целому ряду показателей был достигнут в основном за счет увеличения продуктивности личных подсобных хозяйств», однако тут же начинается «наступление на личные подсобные хозяйства… 6 марта 1956 г. (то есть сразу после XX съезда. – В. К.) принимается постановление», которым «запрещалось увеличивать размер приусадебного участка колхозника за счет общественных земель и даже рекомендовалось сокращать его. Здесь же был закреплен принцип ограничения количества скота, находящегося в личной собственности колхозника…»[1130].

Все это являло собой в конечном счете реанимацию «революционного» наступления на остатки «частнособственнических» элементов в жизни страны. И в очередной раз подчеркну, что дело было вовсе не только в личной воле самого Хрущева; его «революционность» всецело разделяла очень значительная часть населения страны – особенно из числа молодежи, которая составляла тогда, как было показано, около трети населения, а если не считать детей до 15 лет, даже более 40 %.

Вот характерный факт: молодой в то время писатель Владимир Тендряков, который, между прочим, позднее превратился в радикального «либерала», в 1954 году опубликовал повесть «Не ко двору», на основе которой как раз в 1956 году был снят очень популярный тогда кинофильм «Чужая родня», крайне резко, как нечто отвратительное, обличавший «пережитки» собственничества в крестьянстве (помимо прочего,