Обет молчания - Марселла Бернстайн

— Доброе утро, сестра Гидеон, — поприветствовал ее отец Майкл.

После небольшого замешательства она ответила:

— Доброе утро, святой отец. Прошу простить меня за то, что заставила себя ждать.

Он поднял раскрытую ладонь.

— Не стоит извиняться. Приятно видеть вас в добром здравии.

Она улыбнулась его словам, приподняв брови.

— Более или менее добром.

Медсестра, судя по энергичной непринужденности интонаций привыкшая утешать и подбадривать, сказала:

— Не буду вам мешать. — Она обратилась к отцу Майклу: — Если вам что-нибудь понадобится, нажмите вот на эту кнопку.

Когда за ней закрылась дверь, Майкл вплотную придвинул свой стул к перегородке, чтобы лучше видеть сквозь незыблемые клетки внушительной решетки.

Он знал, ей исполнилось двадцать шесть лет. Видимая ему часть лица, вставленная в рамку белого полотняного плата, казалась одновременно и моложе и старше своих лет. Сестра Гидеон была слишком бледна, под глазами от недосыпания пролегли землистые тени. Она была невероятно худа, это было видно даже из-под широкого наплечника и монашеского платья. Ее кожа была ровной, без единой морщинки, почти прозрачной. О форме головы можно было судить лишь по плотно прилегающему головному убору. Ее лицо было довольно интересно — выдающиеся скулы, четкая линия подбородка. Когда она повернулась в профиль, он украдкой взглянул на ее нос, узкий, с горбинкой.

Она сняла очки и опустила их во вместительный карман наплечника. Он увидел, какими удивительными были ее глаза, широко посаженные над скулами, темно-карие, с любопытными крапинками золотистого цвета, придающими им особую живость, несмотря на очевидную усталость. Отец Майкл уловил пристальность и настороженность в ее взгляде, но приписал это усилию сконцентрировать на нем свое внимание. Абрис рта — искренний, естественный. Сухие губы, едва различимые морщинки.

Он вдруг спохватился, что, должно быть, слишком внимательно ее разглядывает. Ему на память пришел один из постулатов святого Игнатия: «Нельзя смотреть в глаза женщине в церковном облачении». Он не понимал, что в этом может быть оскорбительного для монахини или для священника теперь, когда на дворе стоит двадцатый век? Каким же, интересно, образом можно установить контакт с одетой в церковные одежды монахиней? Только лицо и, пожалуй, руки могут рассказать о человеке.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

Снова заминка.

— Намного лучше, спасибо. Только голова чуть-чуть побаливает.

— Судя по всему, улучшение?

Она ничего не ответила.

На протяжении длительного времени все только и делают, что носятся с ней. Он же решил испробовать прямо противоположную тактику.

— Как вы считаете, — спросил он нарочито резко, — отчего вы больны?

На миг она закрыла глаза, словно сдерживая возмущение от незаслуженных нападок с его стороны. Голос ее звучал тихо.

— Не знаю.

Он был непреклонен.

— Может быть, просто надоело жить на краю света и захотелось домой?

Она открыла глаза, ее взгляд был наполнен горечью и болью. Он видел, каких усилий ей стоило заговорить.

— Я понимаю скрытый смысл ваших слов. Вы глубоко заблуждаетесь. Мне было хорошо там. Если бы мне вдруг захотелось домой, — добавила она с достоинством, — мне было бы достаточно обратиться с просьбой об этом. Не было никакой надобности разыгрывать болезнь.

— Простите, сестра. Ваша болезнь вызывает всеобщую тревогу и недоумение. Пора наконец во всем разобраться.

На лице ее появилось странное выражение, но оно успело исчезнуть до того, как Майкл смог объяснить его.

— Не принимайте мои слова всерьез. Я нарочно был так резок с вами.

Она посмотрела на него так, словно впервые увидела.

— Вы поможете мне?

— Я не могу обещать, я могу лишь попытаться, — медленно произнес он.

— Но как? Как вы или кто-то другой может мне помочь, если я сама не знаю, каким образом это можно сделать?

— Мы говорили о вас с матушкой Эммануэль, о вашей жизни, начиная со школьной скамьи. В школьных документах и характеристиках мы не обнаружили ничего странного. Придя к нам маленькой девочкой, вы тяжело переживали смерть матери. Это вполне закономерно. Но, может быть, есть что-то еще, о чем неизвестно монахиням? — Он встал и прислонился к перегородке, взявшись руками за перекладины. — Тени прошлой жизни. Вы наверняка слышали о том, что эмоциональная реакция на событие может последовать через несколько лет. Если бы нам удалось узнать, что это, все бы сразу прояснилось.

Он видел, что в ее глазах появился какой-то необъяснимый страх, невыразимый ужас. Он осторожно добавил:

— Вы готовы к такому разговору? Я думаю, будет нелишним с моей стороны напомнить, что все сказанное вами останется строго между нами. Вы хотите поговорить об этом?

— Сказать честно, не хочу, — ответила она наконец. — Все, что было, быльем поросло.

— А что было? — живо спросил он.

Снова пауза.

— Вы сами только что сказали — что-то было.

Она покачала головой.

— Доктор Бивен не может с точки зрения медицины объяснить причины вашего недуга. Так больше не может продолжаться. Если ваше состояние не улучшится — предстоит сложное обследование. Он принципиально против этого пути. Он полагает, и я говорил вам об этом — он полагает, что заболевание ваше носит психогенный характер.

Сестра Гидеон кивнула.

— Вы тоже так думаете?

Она чуть заметно пожала плечами, он едва уловил это движение. Женщина, однажды лежавшая перед ним в образе средневековой святой, здесь и сейчас сидела перед ним, словно высеченная из камня.

Мимика и жесты могут многое рассказать о человеке.

Он был убежден — ее поза, изгиб плеча красноречиво говорили об этом, — она что-то недоговаривает.

Она сидела, не шелохнувшись.

— Пожалуйста, подумайте хорошенько. Может быть, что-то совсем незначительное на первый взгляд, но не дающее покоя. Может, вас запугивали и вы не осмеливались признаться в этом монахиням? Может, на новом месте вам пришлось увидеть нечто страшное? В Гватемале иногда неспокойно.

Она перебила:

— Остановитесь, святой отец. Не продолжайте, ничего такого со мной не было.

Она вынула руки из рукавов, положила рядом с собой левую ладонью вверх и потерла ею об обивку.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Может, все дело в семье? Расскажите мне о своей семье.

Голос ее вдруг зазвучал жалобно.

— Что вы хотите услышать?

— Ну, чем, к примеру, занимался отец? Были ли вы счастливы? Куда ездили отдыхать?

Сестра Гидеон пошарила в кармане и достала очки. Протерев стекла тканью своего одеяния, она надела их, словно прячась за ними.