По древним тропам - Хизмет Миталипович Абдуллин

солнце».

Ханипа проснулась рано и долго лежала в постели, думая о друзьях. Наконец она откинула одеяло, встала. Из-за гор поднималось солнце и заглядывало в комнату, Ханипа накинула на плечи халат и растворила окно.

Цветы пестрели вдоль дувала и будто улыбались солнцу, которое, как расплавленная золотая тарелка, поднималось над горами! Взлетевший на дувал молодой петушок испуганно посмотрел в сторону калитки.

В саду появился Садык и украдкой стал рвать цветы. Ханипа хотела вспугнуть его окриком, но раздумала и спряталась за занавеской. Садык сорвал несколько цветов, сложил их в букет и посмотрел на раскрытое окно Ханипы. Сердце девушки учащенно забилось. Садык решительно направился к общежитию, но Ханипа неожиданно захлопнула окно. «Почему я решила, что цветы для меня?». Она не видела, что в этот час было раскрыто только ее окно. Ханипа устыдилась своего волнения.

Садык остановился в нерешительности. Букет выпал из рук, и Садык долго стоял и смотрел на него. Ему почему-то вспомнился Турфан, сад старого Сопахуна, скамейка под одинокой яблоней, Захида…

Нежные цветы валялись на тропинке, в пыли, и в этом был виноват Садык. Он осторожно поднял букет и сдул с лепестков пыль. Но лепестки потеряли первозданную прелесть, стали жалкими. «Зачем я их сорвал? — пожалел Садык. — Никому они теперь не нужны. Турфан, Турфан — родина моя! И мечты, и любовь — все осталось там!..»

XIV

Зордунбай рад был, что Шакир и Захида ушли из дому. Он как лютого врага ненавидел сына за то, что тот застал его у двери Захиды.

Обычно люди типа Зордунбая хотя и говорят много о доброте и человечности, сами этих нравоучений не придерживаются. Наоборот, прячась за маской благочестивости, они хитрят и изворачиваются самым непристойным образом. Такие люди живут по пословице: «Правда на небе, а путь к ней — через деньги».

После ссоры с сыном Зордунбай надолго слег, лавки его покрылись, товары кончились, продавцы взяли расчет и ушли. Зордунбаю вести с ними тяжбу было трудно, потому что он хорошо нанимал, что нынешние власти не защитят его и вообще дни его сочтены. Новой власти нельзя даже преподнести подарок.

Кроме муллы Шавката и двух-трех торговцев, к нему никто не приходил. Нурхан-ача, собрав свои пожитки, ушла в старый дом, оставшийся ей в наследство от Сопахуна. К ней ходил с уговорами мулла Шавкат — Нурхан-ача не хотела возвращаться. Скоро черные ворота Сопахуна не стали открываться и перед муллой Шавкатом.

По мрачному и угрюмому, как кладбище, двору торговца ходила только одна Гулямхан; тихая, слабая, она, подчиняясь законам шариата, выполняла обязанности жены: подавала Зордунбаю теплую воду для омовения, готовила еду, несмотря на свою слабость, старалась выполнять все прихоти мужа. Гулямхан верила, что, только поступая таким образом, женщины добиваются благословения мужа и спасают себя от адских мук на том свете.

Зордунбай внушал жене: «Теперь нам надо заботиться только о том свете. Мы натерпелись на земле, а на небе заживем счастливо…». С другой стороны, он держал забитую женщину в страхе: «Если бы не ты, я проклял бы сына с кораном в руках! Кто заслужил проклятие отца, тот умрет собачьей смертью!»

Легко уладив неурядицы с Гулямхан таким образом, Зордунбай не переставал думать о том, как вернуть обратно Нурхан-ачу. Убедившись вскоре, что от хлопот муллы Шавката толку не будет, Зордунбай решил прибегнуть к помощи шариата и главного муллы медресе. Возможно, их ученые наставления подействуют на простодушную Нурхан… Зордунбай поделился своими планами с муллой Шавкатом.

— Дорогой Шавкат, передайте дамулле, чтобы он завтра со своими приближенными пожаловал ко мне. Вот ему деньги на извозчика, — сказал он и сунул в руку муллы десять бумажных юаней.

Мулла Шавкат сразу прикинул, что на извозчика хватит половины, а вторую можно оставить себе. Скрывая радость, мулла Шавкат поднялся и, жалобно помычав, сказал:

— Как, по-вашему, почтенный Зордунбай, если мы приедем к ужину?

Зордунбай, поняв, что мулла Шавкат причисляет и себя к завтрашним гостям, сказал:

— Да-да, передайте, пусть они приходят к ужину. — Он особенно подчеркнул слова «они приходят», но мулла Шавкат с давних пор приучил себя пропускать мимо ушей некоторые невыгодные для себя намеки.

Мулла рассудительно продолжал:

— Вы сказали — нанять одного извозчика… Но я думаю нанять двоих, чтобы с почтенными людьми ехать, более или менее свободно, не стеснять друг друга.

Когда мулла Шавкат уже открыл двери, Зордунбай не выдержал:

— Деньги отдайте им. Как захотят, так пусть и распорядятся. Если пожелают, пусть приходят пешком. Себя вы не утруждайте!

— Хорошо, хорошо, на этот счет мы договоримся с дамуллой, вы особенно не беспокойтесь, бай… — с этими словами Шавкат удалился.

— Вот шакал, всякий раз меня обдуривает! — сказал Зордунбай в сердцах старухе Гулямхан, которая подносила Зордунбаю чувяки, думая, что он выйдет провожать гостя. — Я ему поручил позвать двух-трех почтенных лиц из медресе, а он сам решил явиться вместе с ними!

— А что я смогу приготовить для почтенных? Руки и ноги мои совсем обессилели, господин… — сказала Гулямхан, растерянно глядя мужу в глаза.

— Сколько раз я говорил, что надо привести в дом какую-нибудь крепкую молодуху, чтобы она за нами, стариками, ухаживала!

Эти слова были совсем не по душе старухе, но она молча склонила голову и стала глядеть в пол.

— Нам с тобой, — продолжал Зордунбай, — надо крепиться. Если я слягу — могу совсем не встать. И горести, и болезни все усиливаются, дорогая. Но если будешь крепиться, то можешь выдержать. Завтра же почтенные люди что-нибудь нам посоветуют. Приготовишь жуту[22] с луком и со сметаной.

— Жуту приготовить легче, но надо идти за мясом…

— Чем думать о том, что легче, ты бы думала о том, что дешевле. На пустой прилавок никто мне денег не положит. А твой детина, вместо того чтобы помочь отцу, сошелся с какой-то шлюхой — и был таков!..

— Ладно-ладно… Жуту приготовлю, и она хороша для стариков…

Настоятель медресе Ильяс-дамулла был не только служителем ислама, но и крупным историком-пантюркистом, толкователем корана. Он владел арабским и фарсидским языками, читал древние восточные книги. Но никто не мог пользоваться немалыми познаниями Ильяса-дамуллы, накопленные мысли древних гнили под его желтым тюрбаном так же, как гнили книги в темных погребах медресе. Светло-желтая густая борода дамуллы почти сливалась с пышными усами, густые светло-желтые брови и ресницы прикрывали глубоко сидящие карие глаза, чуть заметные морщины, покрывавшие мясистое белое лицо, говорили о том, что он прожил долгие годы, не зная трудностей.

На обеде Зордунбая дамулла сидел прямо, осанисто, не уподобляясь другим старцам, его тюрбан