Сталин и заговор генералов - Минаков Сергей Тимофеевич

Учитывая вышесказанное, следует особо отметить именно «книжный», несистематический характер его образованности и эрудиции, хотя и весьма обширной и разнообразной. Такого рода образованность правильнее было бы называть «начитанностью». В сущности, Тухачевский не получил даже того, что формировало исключительно военный характер'1. Несомненная тяга к «книге», к науке, к теоретизированию, к умозрительным схемам просматривается в его деятельности на всем протяжении его жизни. На это обратил внимание и его противник Ю. Пил-судский, причислив Тухачевского «к умам абстрактным»226. Указанные свойства ментальности, культуры наложили отпечаток и на поведение Тухачевского-полководца.

Троцкий, близко наблюдавший «революционных генералов» в период Гражданской войны, вспоминал: «Тухачевский, несомненно, обнаружил выдающиеся стратегические таланты. Ему не хватало, однако, способности оценить военную обстановку со всех сторон. В его стратегии всегда был явственен элемент авантюризма. На этой почве у нас произошло несколько столкновений, вполне, впрочем, дружественных по форме. Мне приходилось также подвергать критике попытки Тухачевского создать «новую военную доктрину» при помощи наспех усвоенных элементарных форм марксизма. Не забудем, однако, что Тухачевский был в те годы очень молод и совершил слишком быстрый скачок из рядов гвардейского офицерства в лагерь большевизма...»1.

Критикуя в 1921 г. «красного Бонапарта», Председатель РВСР мимоходом, но ясно и емко отметил, что «Тухачевский — один из даровитейших наших молодых военных работников», однако «необеспеченные наступления представляют вообще, заметим мимоходом, слабую сторону тов. Тухачевского...»227 228.

На это качество Тухачевского-военачальника указывают и другие лица, имевшие возможность дать оценку его военной деятельности. Независимо от Л. Троцкого наблюдал М. Тухачевского во главе 5-й армии в 1919 г. член ее РВС старый партиец-большевик И. Смирнов. Он так характеризовал молодого полководца: «Командарм Тухачевский — 28 лет... человек, безусловно, свой, смелый до авантюризма. Мягкий, поддающийся влиянию, с тактичным комиссаром будет в любом месте отлично командовать не только армией, но и фронтом». По мнению маршала И. Конева, несомненно, опиравшегося на устоявшиеся в высших военных кругах оценки «красного Бонапарта» (вряд ли прославленный полководец Великой Отечественной войны имел возможность долго и близко наблюдать Тухачевского лично), «Тухачевский — человек даровитый, сильный, волевой, теоретически хорошо подкованный. Это его достоинства. К его недостаткам принадлежал известный налет авантюризма...»229.

...Наряду с необходимыми положительными, «светлыми» сторонами, способствующими социальной стабильности индивида, как полагают психоаналитики, «идентичность обладает темной, негативной стороной — совокупностью тех вытесненных и отрицаемых идентификаций и фрагментов, которые нежелательны, несовместимы с идеалами и представлениями о самом себе»>1. Это чаще всего выявляется в условиях кризиса групповой идентичности. Индивид, принадлежавший к отвергнутой или «преследуемой» социальной группе, порой придерживается идентичности, которую никто или большинство уже не считает действительной. Она превращается в негативную, темную идентичность. В такой ситуации «негативная идентичность предстает в качестве позитивной, становится желанной и доминирующей в идеологиях, трансформирующих чувство неполноценности в чувство превосходства над другими»230 231.

«...По-видимому, он был лишен каких бы то ни было принципов, — обращал внимание уже упоминавшийся Л. Сабанеев, — тут в нем было нечто от «достоевщины», скорее от «став-рогишцины». Он, видимо, готовился в сверхчеловеки»232. Именно воплощенного героя «Бесов», так сказать, «выродившегося Андрея Болконского» угадывали в Тухачевском некоторые представители русской эмигрантской интеллигенции. Известный писатель русской послереволюционной эмиграции Р. Гуль, лично знавший М. Тухачевского и посвятивший последнему специальный развернутый очерк (изданный в Берлине в 1932 г.), анализируя личность советского маршала, пришел к выводу: «В русской литературе есть утверждение, что в «Бесах» Достоевский писал образ Ставрогина с Михаила Бакунина; Бакунин, конечно, не Ставрогин, но Ставрогин, конечно, Михаил Тухачевский...»233. Я позволю себе задержать внимание на «образе Ставрогина». Он, как мне представляется, «по-книжному» определял базисные ментальные установки и ориентиры Тухачевского.

Поясняя образ Н. Ставрогина, сам Ф. Достоевский указывал, что «Николай Ставрогин ■— тоже мрачное лицо, тоже злодей. Но мне кажется, что это — лицо трагическое... По моему мнению, это и русское, и типическое лицо... Это целый социальный тип, в моем убеждении, наш тип, русский... Это человек, не верующий вере наших верующих и требующий веры полной совершенно иначе»'1. По словам одного из героев «Бесов» Кириллова, «Ставрогин, если верует, то не верует, что он верует. Если же не верует, то не верует, что он не верует»1. Люди, подобные Н. Ставрогину, как правило, «любят повелевать другими... Это вовсе не обязательно связано со стремлением к политической власти... Но им непременно нужно, чтобы на них смотрели снизу вверх...»234 235.

«Ставрогин привык первенствовать среди собутыльников, привык, что на него с обожанием смотрят женщины», — отметил один из исследователей творчества Ф. Достоевского236. «Все ждут от него чего-то необыкновенного и великого»237 238 239, — дополняет Н. Бердяев. «Николай Ставрогин — прежде всего аристократ, аристократ духа и русский барин»0, — считает русский мыслитель. Для П. Верховенского Н. Ставрогин — «кумир», объект «культа» и «политических надежд». Позволю себе процитировать то место из «Бесов», которое приводило Тухачевского в восторг.

«Я люблю красоту, — с вдохновением признавался П. Верховенский Н. Ставрогину. — Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну а я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете. И вас все ненавидят, вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертвовать жизнью, и своею, и чужою»8. Он выводит емко выраженную «формулу Ставрогина»: «Аристократ, когда он идет в демократии), обаятелен».

«Барство Ставрогина всех прельщает — аристократ в демократии обаятелен, — и никто не может ему простить его барства, — весьма проникновенно полагает Н. Бердяев. — Барство — метафизическое свойство Ставрогина, оно ноуменально в нем. Его трагическая судьба связана с тем, что он обреченный барин и аристократ. Барин и аристократ обаятелен, когда идет в демократию, но он ничего не может с ней сделать... Только барин и аристократ мог бы быть Иваном Царевичем и поднять за собой народ. Но он никогда этого не сделает, не захочет этого сделать и не будет иметь силы этого сделать»1.

Все вышесказанное можно было бы употребить лишь в качестве литературного сопоставления, если бы, по свидетельству близких к Тухачевскому людей, он в плену не проявил столь пылкого увлечения как раз романом Достоевского «Бесы», в особенности теми его разделами, которые и вывели вышецитиро-ванную «формулу Ставрогина» — «аристократ в демократии обаятелен». Она очень нравилась молодому гвардии подпоручику. Эта формула весьма хорошо укладывается в ранее приводившиеся свидетельства о высокомерии, надменности Тухачевского, его подчеркнутом аристократизме, барственности, презрении к окружающим и пр. Приведенные выше свидетельства и размышления дают достаточно оснований для того, чтобы не исключать в мотивах поведения Тухачевского присутствие и влияние своеобразного «ставрогинского архетипа». Мнение Бердяева о Ставрогине, что «его трагическая судьба связана с тем, что он обреченный барин и аристократ», что «барин и аристократ обаятелен, когда он идет в демократию, но он ничего не может с ней сделать», будто бы заведомо угадывает психокультурную сущность Тухачевского и в значительной мере предопределяет его политическую судьбу.