Союз еврейских полисменов - Майкл Чабон

Ландсман прочистил горло. Дело ведет он, зарегистрировано оно на него, ему и карты в руки. Взгляд на вербоверские часы. От этой жалкой пародии на неделю осталось еще семь минут.

– Прежде чем вы начнете, детективы, – вмешивается Арье Баронштейн, – позвольте мне официально оповестить вас, что я присутствую здесь в качестве поверенного рабби Шпильмана. Ребе, если у вас появятся сомнения, следует ли вам отвечать на поставленные детективами вопросы, прошу вас воздержаться от ответов и предоставить все мне.

– Мы не допрос ведем, рабби Баронштейн, – говорит Берко.

– Я рад, что вы здесь со мной, ну просто очень рад, Арье, – заверяет ребе. – Я даже настаиваю на вашем присутствии, но в качестве габая и зятя моего, не юриста. Я не нуждаюсь в адвокате.

– Дорогой ребе, эти люди – детективы из отдела расследования особо тяжких преступлений, – горячится Баронштейн. – Вы вербоверский ребе. Если вам не нужен адвокат, то никому не нужен адвокат. Но, поверьте мне, каждому нужен адвокат. – Он выхватывает лист желтой бумаги из недр конторки, где. вне всякого сомнения, хранит свои фиалы с кураре и цикутой, ожерелья из отрезанных ушей, нанизанных на бечевку со склада Цимбалиста. Он свинчивает колпачок с перьевой авторучки. – Я буду конспектировать… – Прокурорским тоном: – На гербовой бумаге.

Из глубин неподвижной плоти Ландсмана рассматривают два глаза – живых, зеленых с позолотой. Ничего общего с бесцветными камушками, оставленными посетителями кладбища на надгробии, венчающем плечи Баронштейна. Взгляд отеческий, взгляд сочувствующий, сострадательный, ласковый и веселый. Знают эти глаза, чего лишился Ландсман, что разбазарил, что упустил из-за сомнений своих, из-за безверия, из-за напускной лихости. Понимают эти глаза метания, сбросившие Ландсмана с пути добрых намерений, его роман с насилием, его стремление швырнуть свое тело под копыта судьбы, стремление бить и быть избитым, крушить и сокрушиться. До этого момента Ландсман не понимал, против кого выступают он и остальные копы округа, а также русские штаркеры и преступная мелочь, а также ФБР и налоговики, а также федеральный контроль табачный, алкогольный и огнестрельного оружия. Людей с такою парой глаз поискать надо. Их можно без риска послать на край любой бездны.

– Скажите, для чего вы здесь, детектив Ландсман.

Сквозь дверь донесся телефонный звонок. В кабинете ребе телефона не видно. Ребе едва заметно семафорит бровью, и Баронштейн опускает ручку на бумагу и исчезает, просачивается сквозь щель приоткрытой двери. Вот уже слышен его голос. Ландсман привычно вслушивается, но слов не разобрать. Интонации жесткие, идет обмен обрывками фраз и отдельными словами.

Ребе замечает слуховые усилия Ландсмана и той же бровью изображает осуждение.

– Да, разумеется. Дело в следующем. Так случилось, рэбби Шпильман, что я живу в «Заменгофе». Это дешевая гостиница на Макс-Нордау-стрит. Прошлой ночью дежурный постучался ко мне и попросил заглянуть в номер одного из постояльцев. Дежурный обеспокоился его состоянием. Он опасался, что парень перебрал дозу. Поэтому позволил себе проникнуть, – Ландсман вспомнил скорбную физиономию Тененбойма, – в номер. Оказалось, что постоялец этот мертв. В отеле он проживал под вымышленным именем. Документов при нем не оказалось, но некоторые предметы и обстоятельства позволяли сделать кое-какие выводы. На основании этих выводов мы прибыли сюда. К вам. Мы полагаем – почти уверены в этом, – что покойный ваш сын.

Баронштейн уже вернулся в комнату и внимает Ландсману. С лица его стерты любые признаки каких-либо эмоций.

– Почти уверены, – скучным голосом мямлит ребе, в лице его тоже никаких движений, лишь глаза как-то реагируют на происходящее. – М-да… Почти уверены. Некоторые и кое-какие. Вводы и выводы.

– У нас есть фотоснимки. – Снова Ландсман жестом черного мага предъявляет шпрингеровское фото мертвого еврея из номера двести восемь. Он протягивает его ребе, но какой-то внутренний импульс задерживает его руку.

– Может быть, мне… – встрял Баронштейн.

– Нет, – отрезал ребе.

Ребе Шпильман принимает фото от Ландсмана, обеими руками подносит его к глазам, к самому правому хрусталику. Всего лишь близорукость – но Ландсману привиделось в движении что-то вампирское, как будто человек-гора попытался высосать из изображения жизненную силу. Не меняя выражения лица, ребе просканировал фото от края до края и сверху донизу. Опустил снимок на стол и прищелкнул языком. Баронштейн подступил было к столу, чтобы тоже бросить взгляд, но ребе отмахнулся от помощника.

– Это он.

Ландсман настроил свой инструментарий по максимуму: полное усиление, полный спектр, максимальная апертура, стрелки зашкаливают… Ландсман пытается уловить слабые следы реакции Баронштейна, его сожаление или удовлетворение. Действительно, глаза габая испустили какие-то искорки, но, к удивлению Ландсмана, он уловил разочарование. Какое-то мгновение Арье Баронштейн выглядит как человек, вытянувший туза пик и с разочарованием разглядывающий зажатый в руке бесполезный бубновый веер. Едва заметно выдохнув, зять-поверенный возвратился к своей конторке.

– Застрелен, – проронил ребе.

– Одним выстрелом.

– Кто убил?

– Пока не знаем.

– Свидетели?

– Пока нет.

– Мотив?

Ландсман признался в своем невежестве и по этому вопросу, повернулся к Берко за подтверждением, и тот мрачно кивнул.

– Застрелен, – повторил ребе, качая головой, как бы говоря: «Ну, как вам это нравится?» Не меняя интонации, он обратился к Берко: – У вас все в порядке, детектив Шемец?

– Не могу пожаловаться, рабби Шпильман.

– Жена и дети здоровы?

– Могло быть и хуже.

– Два сына, один еще совсем малыш.

– Вы правы, как всегда.

Желе массивной щеки удовлетворенно всколыхнулось. Ребе пробормотал обычное благословение в адрес малышей Берко. Затем его взгляд перекатился в направлении Ландсмана, а когда докатился и зафиксировался, Ландсман ощутил укол паники. Ребе знает все. Он знает о мозаичной хромосоме и о мальчике, которым Ландсман пожертвовал, чтобы подтвердить свою веру в то, что жизнь полна всевозможнейших гадостей. А теперь благословит и Джанго… Но ребе молчит, лишь скрежещут шестеренки вербоверских часов. Берко бросил взгляд на свои часы. Пора домой, к свечам и вину. К благословленным своим детям, с которыми могло бы случиться и худшее. К Эстер-Малке с еще одним развивающимся зародышем, скукожившимся где-то во чреве. Нет у них с Ландсманом полномочий находиться здесь после заката, расследуя дело, официально более не существующее. Ничто не угрожает ничьей жизни, ничего нельзя сделать для спасения кого-либо из них, здесь присутствующих, а уж тем более для бедного еврея, из-за которого они оказались здесь.

– Рабби Шпильман.

– Да, детектив Ландсман.

– У вас все в порядке?

– А как вам кажется, детектив Ландсман?

– Я лишь пару минут назад имел честь вас встретить, – осторожно выбирает выражения Ландсман: скорее из уважения к чувствительности Берко, чем ради рабби и его резиденции. – Но если честно, то мне кажется, что у вас все в порядке.

– И это представляется вам подозрительным? Вам это кажется отягчающим обстоятельством каких-то моих преступлений?

– Ребе, прошу вас, не надо так шутить, – предостерегает Баронштейн.

– По этому вопросу, – отвечает Ландсман, игнорируя советчика, – я не отважусь огласить свое мнение.

– Мой сын умер для меня много лет назад, детектив. Много лет прошло. Я разорвал одежды свои и произнес кадит и возжег свечу много лет назад. – Смысл слов должен был передавать ожесточение говорившего, но голос ребе остается ровным и на удивление бесцветным. – В «Заменгофе» – это ведь был «Заменгоф»? – вы нашли лишь оболочку, шелуху, ядро же его давно сгнило.

– Шелуху. Гм…

Встречался он с отцами наркоманов. Видел и такого рода холодность. Но манера списывать живого в мертвые ему претила, казалась насмешкой над мертвыми и над живыми.

– Насколько я наслышан… э-э… – продолжает Ландсман. – Не могу сказать, что я толком это понимаю… Ваш сын… В детстве, еще мальчиком… Он выказывал некоторые признаки… Как бы это сказать… Что он мог оказаться… Может быть, здесь я ошибаюсь… Цадик-Ха-Дор, так? Если бы все условия выполнялись, если б евреи данного поколения этого заслуживали, то он мог бы оказаться… Мешиах, Мессия?

– Смешно, детектив Ландсман, просто смешно. Вас забавляет уже сама идея.

– Нет-нет, ничего подобного. Но если ваш сын был Мессией, то, как я полагаю, нам всем грозят крупные неприятности. Потому что сейчас он лежит в ящике в подвале общей городской больницы.

– Меир, – одернул его Берко.

– При всем моем уважении, – скорострельно добавил Ландсман.