Итальянская ночь - Лариса Соболева

– Думал, мать пришла, – оправдался он, закуривая, но, вспомнив, загасил сигарету. – Забыл, ты же не куришь…

– Бывает, я и пью. Дай сигаретку. – Он протянул пачку, затем щелкнул зажигалкой, закурив, она подошла ближе к морскому пейзажу на стене. – Какая жуткая картина. Стихия сама по себе ужасна, а эти оттенки синего и черного делают ее загробной и зловещей. Но уродливое привлекает не меньше, чем прекрасное. Иногда даже больше. В уродливости существует своя магия, видимо оттого, что уродство мы носим в себе. Каждый. Только его никто не видит, да и мы не всегда способны распознать его. Но если перед глазами появляется нечто ужасное, некрасивое, злое, мы подсознательно видим в этом себя, а себя не любить или отвергать нельзя…

– На картину пришла посмотреть? – съязвил Ипполит.

Внутри радостно екнуло, что ей все же наскучила аскетическая жизнь, и она пришла к нему, правда, ей сложно намекнуть ему: я готова. Но когда он приходил к ней, Милена его выставила, теперь стоило проявить выдержку и дождаться, нет… вынудить, чтоб она сама предложила себя.

А Милена обернулась, поднесла сигарету к губам, дыма вдохнула немного, тут же выпустив его сизым облаком. К глубокому разочарованию Ипполита, пришла она к нему ради… младшего брата:

– Необузданный характер Вито уже не исправить. Допустим, Раиса примет твою сторону, что было бы с ее стороны благоразумно, но тут же она потеряет младшего сына. Безвозвратно. Если твой брат в мизерной степени еще прислушивается к матери, то лишь потому, что она не давит на него, не заставляет следовать правилам, принятым во всем мире, не указывает ему. Но стоит ей указать мальчику на поведение, стоит один раз сделать замечание и… Она чувствует это на подсознательном уровне.

– Не слишком ли много мы уделяем внимания избалованному мальчишке? – раздраженно сказал Ипполит.

– Тебе не нравится эта тема, – вздохнула Милена. – Но хотя бы прислушайся к дружескому совету: не надо ставить мать перед выбором, тем более когда она еще не окрепла после смерти Арамиса.

– Полагаю, маме горькая правда пойдет на пользу, пора ей спуститься с облаков и понять, что они не одни на этой земле, придется считаться с теми, кто ходит и ездит по улицам. Ведь до чего додумался наш щенок: разбил машину только за то, что его обогнали!

– Ты намного взрослее Вито, да и матери тоже, а уступает тот, кто обладает здравомыслием. Зачем же бить в лоб? Твои слова не воспринимаются, потому что вносят дискомфорт в их привычную жизнь. Ищи другие пути, более мягкие, тактичные, иначе вы все войдете в конфликт и не выберетесь из него. В результате тебе придется отступить, тебе, а они останутся вдвоем.

– Считаешь, моя мать настолько глупа, что не сообразит, чем ее сыну грозит…

– Вовсе так не считаю, – перебила Милена. – Ты упорно не хочешь признавать обстоятельства, а они просты. На протяжении долгих лет за Раису все решал Арамис. Не знаю, изменял ли он…

– Наверняка! – хохотнул Ипполит. – С его-то самомнением!

– На семье это никак не отражалось. Семью он ставил превыше всего. Но теперь на Раису навалились чудовищные проблемы, дай ей с этим справиться, помоги, если можешь, а ты терзаешь мать. Будь хитрее, что ли. Об этом я долдоню тебе целый час!

Наконец она вышла из себя, а то он уж подумывал, Милена кукла, в которую забыли вложить программы с эмоциями. Ипполит резко привлек ее к себе, не давая опомниться, быстро произнес ничего не значащую фразу:

– Ты хорошая подруга.

Но для него фраза являлась проявителем: не оттолкнет Милена сразу, значит, действуй смелее. Она не оттолкнула, может, не успела, потому что Ипполит присосался к ее губам и не отрывался до тех пор, пока не почувствовал: Милена расслабилась. Один рывок – она на руках, пара шагов – оба на постели…

Жена Асланбека подняла глаза на часы, стрелки показывали без десяти минут одиннадцать, но вздрогнула, потому что зазвонил стационарный телефон, в такой обстановке все звуки пугают. Человек в штатском подскочил со своего места и не дал Клавдии Тарасовне, домоправительнице, взять трубку, сам схватил ее:

– Да?

– Вы кто? – раздался в трубке женский голос.

– Дежурю здесь, – сказал тот, усмехаясь. – А вы кто?

– Я мать Эльвиры. Пригласите мою дочь к телефону.

– Это вас, – сказал он Эле, протянув трубку. – Ваша мама.

Клавдия Тарасовна поспешила выхватить у него трубку, но он перевел на громкую связь, только после этого отдал. Послав ему молнии из глаз, она принесла трубку хозяйке, сидевшей в кресле, Эля заговорила тихо:

– Да, мама.

– Эля, как ты?

– Нормально. Мама, я перезвоню тебе завтра…

– Послезавтра похороны…

– Знаю, я приеду.

– Эля, Асланбек…

– Мама! Я перезвоню, сейчас не могу с тобой говорить. До свидания.

Эля нажала на кнопку и протянула трубку Клавдии Тарасовне, которая отнесла ее на базовый блок.

– А мы знаем, что ваш муж побывал у тещи, – сказал второй человек. – Так что вы зря не поговорили с матерью.

Несколько человек ворвались в дом пару часов назад, с оружием, такие деловые! Пробежались по дому да остались ни с чем, потом задали кучу вопросов – где муж, когда вернется. И «обрадовали»: мол, мы подождем его здесь, если не возражаете. На ее протесты они плевать хотели, потребовали, чтоб она и все в доме сдали сотовые телефоны, уложили их рядком на столике и расселись по углам.

– Навещать тещу запрещено? – презрительно бросила ему Эля.

– Стало быть, он поехал к ней? – подловил ее второй.

– Я не знаю, куда поехал мой муж, – процедила она, закатив глаза к потолку, ведь этот вопрос она уже слышала. – Его давно не было дома.

– А попутно застрелил небезызвестного вам гражданина Киселева, стрелял с дружками по машине ДПС…

– Ложь, – надменно сказала она. – Мой муж (подчеркнула слово «мой») ни в кого не стрелял. У него нет оружия.

– Вам неизвестно, чем занимается ваш муж?

– А вам лишь бы найти крайнего, – огрызнулась Эля.

– Ладно, подождем и спросим у него, где он был.

– Зря потратите время, он не приедет ни сегодня, ни завтра.

– У нас времени много, подождем.

Фыркнув, Эля отвернулась, Клавдия Тарасовна принесла на подносе воду и таблетку на блюдце:

– Тебе пора выпить лекарство. Надеюсь, господа, вы разрешите мне уйти в свою комнату? У меня режим.

– Ваш телефон какой? – спросил первый.

– Вот, белого цвета. В это время мне не звонят, я заберу его?

– Идите. Телефончик побудет здесь.

– Спокойной всем ночи.

Эля кивнула ей, выпила таблетку и спросила:

– А мне можно уйти? Я хочу спать.

– Здесь спите. Обязанность жены дождаться мужа.

– Ну и ждите. – Чуть не сказала «уроды».

Она легла на диван, накрылась пледом и уставилась в телевизор. Эти длинноухие ослы не знают, в чей дом попали, уж если Асланбек очутился в тяжелых обстоятельствах, то не будет звонить на трубки, которые лежат на столе.

Круг сделали огромный, не останавливались ни на минуту, гнали на полном ходу по утрамбованной колесами дороге, петляющей и ныряющей. Но где-то на середине, в абсолютно безлюдной глуши, откуда не просматривалось огней населенных пунктов, а лишь вдалеке тлели фонарные столбы, Сажа остановил джип по просьбе Асланбека. Включив в салоне свет, первым делом он осмотрел водителя.

– Готов, – выдал приговор.

– Пощупай пульс на шее, – сказал Асланбек. – Подержи подольше.

– Его садануло в голову, – не оставил надежды Сажа, но пальцы приложил к шее. – Ты-то как?

– Не смертельно, – буркнул тот. – Ну что?

– Нет пульса. Когда хотят задержать тачку, из строя выбивают руль и колеса, в Курка стреляли прицельно и попали. Отлетел, я думаю, сразу или в первые минуты. Думаю, понять, что его убили, он не успел. Жалко парня…

Не удовлетворившись приговором, желая убедиться лично, Асланбек протянул руку между сиденьями и приложил к шее водителя пальцы. Он ждал очень долго, ведь сердце способно подавать едва заметные признаки жизни, их надо только уловить, услышать толчки кончиками пальцев… Напарники успели выкурить сигареты до половины, но пульса не появилось. Асланбек убрал руку, откинулся на спинку кресла и прикрыл веки, штанина промокла от вязкой крови, рана на бедре жгла, эту боль хотелось вырвать из себя. Но сейчас ему нужно было принимать очередное нелегкое решение, он старательно уводил мысли от боли. Дверца была открытой, в салон заглянул Борода:

– Давай перевяжу рану.

– Позже, – сказал Асланбек.

– Дай хоть посмотреть, боюсь, кость задета…

– Ерунда, – вяло отмахнулся тот. – Курка оставим здесь.

Молчание – знак несогласия. Молчание, случается, является знаком зарождающегося бунта. Но за это молчание, а также за недавнюю отвагу его парни достойны уважения, впрочем, слабаков Асланбек не держит возле себя. Слабаков он убирает сразу, как только заметит слабину, чтоб не зависеть от безволия чужого человека. Но Сажа и Борода нахмурились, опустив головы, им нужно доступно объяснить, почему следует оставить труп.