Комедианты - Валерий Михайлов

– Привал, – сказал Карл, – за пределы круга не выходить.

– А мне в туалет, – чуть не плача пошептала Галя.

– За пределы круга не выходить.

– Но как…

– Ты совсем дура неумная? Русский язык понимаешь? За круг не выходить.

– Но в туалет?

– Поссать, что ли, приспичило?

Она закивала головой.

– Ну так садись и ссы.

– Где?

– Здесь.

– Здесь?!

– Мы с Карлом отвернёмся, а вы со Светланой сделаете своё дело, потом наоборот, – вмешался я.

– Что за детский сад?

– Карл.

– Что Карл!

– Иди ты нахуй! Тебе что, отвернуться влом?

Дюльсендорф окинул меня взглядом, полным ненависти, и, ни слова не говоря, отвернулся.

Я почему-то был уверен, что мне он не сможет возразить.

– Пора, – решил Дюльсендорф.

Галина с трудом надела рюкзак, но не удержалась на ногах и упала на спину.

– Ничего не сломала? – ехидно спросил Карл.

– Нет, кажется, – она с трудом сдерживала слёзы.

– Бросай рюкзак и пошли.

– Но…

– Тебе жизнь дороже или рюкзак?

Галина освободилась от лямок и поднялась на ноги.

– Ты тоже можешь оставить рюкзак, – сказал он мне.

– Я потерплю.

– Смотри, в следующий раз ты сможешь избавиться от рюкзака только на стоянке.

– Ничего, я думаю, справлюсь.

– Тогда пошли.

К месту стоянки мы прибыли тютелька в тютельку перед закатом. Больше всего это место напоминало развалины древнего храма. Повсюду были странные письмена и картины – порождения больного воображения художника-сюрреалиста. Дюльсендорф достал из специальной ниши в стене фляжку с бесцветной жидкостью, налил по несколько капель в специальные углубления в стенах и зажег огонь.

– Это нас будет охранять, – сказал он, пряча флягу обратно в нишу.

– А не мало? – поинтересовался я.

– Это асбестовое масло. Оно горит, не сгорая.

– Дорогая, должно быть, штука, – уважительно заметила Галя.

– Бесценная.

– А что если её забрать с собой?

– Ты деревья внизу видела? – ехидно спросила её Светлана.

Галина сразу поникла и замолчала.

– Пора спать. Завтра встаём на рассвете. К полудню мы должны быть на мете, – распорядился Дюльсендорф.

Не успел я лечь, как странная, вязкая дрёма обрушилась на меня. Сквозь сон я слышал топот ног, хруст разгрызаемых костей, крики жертв, а ещё какая-то безликая тварь внимательно изучала меня, запуская свои бесплотные щупальца в моё подсознание.

Пунктом назначения была вершина невысокой горы – гладко выбритая тонзура католического священника. Она была метров десять в диаметре, а метрах в пяти от центра напротив друг друга стояли две каменных колонны около полуметра в диаметре и высотой метра по три. Не успел я сбросить рюкзак, как сильный удар по затылку сбил меня с ног. Я потерял сознание.

Очнулся я оттого, что кто-то щекотал меня волосами.

– Прекрати. – Я пытался отмахнуться, но не смог даже пошевелиться.

Тогда я открыл глаза.

Я был совершенно голым. Я стоял на куче сухих веток, крепко привязанный к столбу, а напротив… Напротив было тело Галины, лишённое головы! От ужаса мои волосы поднялись дыбом.

– Извини, но так получилось, – Светлана рисовала на мне кровью какие-то знаки, используя вместо кисточки волосы Галюсика, – ничего личного. Мне так ты даже нравишься, но они требуют тебя. Твоя смерть откроет ворота в святая святых. После этого мы будем на ты с самим Богом. Ты даже представить себе не можешь, что это значит.

Я молчал. Это только в фильмах, попав в подобное положение, герои ведут светские беседы со своими палачами. Мне же было не до разговоров. Я буквально умирал от страха.

– Ты особенный, – продолжала Света. – Ты не то, что она. Её мы взяли в подарок Хранителям. Они ведь тоже не против покушать свежатинки.

– Ты закончила? – услышал я голос Дюльсендорфа.

– Последняя буква. Всё, можешь поджигать.

Запахло дымом. Затрещали разгорающиеся дрова. Дюльсендорф со Светланой затянули заунывную песню…

– Когда-то давно в одном городе жил судья, – услышал я вдруг шёпот дамы с вуалью. – Слепой от рождения, он жил, словно совсем не был увечным. Горожане обожали своего судью. За многие годы службы он не вынес ни одного несправедливого решения. Он судил так, что не только выигравшая, но и проигравшая сторона покидала суд с благодарностью. Казалось, что своим слепым, не видящим наш бренный мир взором он проникал в саму суть вопроса, легко распутывая самые запутанные дела. Многие спрашивали его с почтением, из каких глубин черпает он мудрость. «Я её слышу, – отвечал он, – истина похожа на кружева» – а кружева были его страстью. Он мог дни напролёт сидеть с кружевами в руках, мысленно распутывая их орнамент. Надо сказать, что судья не был обычным слепым, нет. Людям свойственно жить глазами, поэтому мы с таким состраданием смотрим на слепых. Слепой – это почти что мёртвый, так думают зрячие. Слепые, даже с рождения слепые в лучшем случае компенсируют отсутствие зрение другими чувствами, чаще всего слухом. Судья же не нуждался в зрении. Его слух, его прикосновения, его осязание были настолько тонкими, что он замечал даже то, что ускользало от всех остальных. Этим и объяснялся его успех. По дыханию, по шороху, по запаху пота, по запаху самих мыслей он определял меру вины и степень наказания. Слепой от рождения, он был более зрячим, чем все остальные. Одно только было ему неподвластно – тишина. Он никогда не слышал тишины. Его мир всегда наполняли звуки, и там, где для других была тишина, для него был стук сердца, звук движения крови и роста волос, шорох мыслей. В его мире было всё, кроме тишины. Тишина для него была только словом, таким же словом, как цвет или пейзаж. Он же мечтал хоть на мгновение услышать тишину. И однажды он её услышал. Тишина предстала перед ним в виде кружева, которое плелось у него в душе. ВСЁ ЕСТЬ ТИШИНА! – словно молния сверкнула у него в сознании. С тех пор он больше ничего не слышал, кроме тишины. Он стал другим человеком. Его больше не заботили закон, порядок, справедливость. Только тишина, только кружево тишины, в которое вплеталось всё, включая и его, только узор. Теперь само его присутствие превращалось в суд без суда. «Нас судил сам Господь Бог», – говорили люди, и были в чём-то правы, ибо если где-то и есть Бог, то имя ему ТИШИНА. Тем временем в городе исчезла преступность. Каждый чувствовал на себе взор Господа. Судья больше не вёл процессы. Он тихо жил, практически не покидая своей комнаты, но люди постоянно ощущали его присутствие. Однажды они не выдержали. Трудно жить под постоянным вниманием Господа. Так случилось, что люди пришли к нему не сговариваясь. Весь город пришёл, чтобы убить его. «Выходи!», – кричали они. Когда же он вышел из дома, наступила гробовая тишина. Ещё минуту назад желавшая крови толпа превратилась в ручного зверушку. «Я вышел», – сказал он спокойно людям. Тогда они бросились перед ним на колени, умоляя его о прощении. «Глупые, это не вы… Это тишина… Так что делайте своё дело». Но люди только ещё громче завопили о прощении. «Делайте!», – приказал он, и словно неведомая сила подняла людей с колен. Говорят, он умер с улыбкой на лице.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});