Афганская бессонница - Николай Еремеев-Высочин

Мы вышли на дорогу и минут через пять натолкнулись на нашу «Волгу». Смотри-ка, музыки больше не было слышно! Что, водитель тоже пропал? Мы подошли вплотную — стекла запотели, и сквозь них ничего не было видно. Я открыл переднюю дверцу. Водитель встрепенулся на своем сиденье — он спал.

Мы с Хабибом вернулись к полю и нашли следы Ильи и Димыча. Сначала они были размашистыми — ребята бежали, чтобы догнать крестьянина. Вот здесь Димыч поскользнулся, но, видимо, остался на ногах. В земле осталась глубокая ямка — он удержался, оперевшись о сложенный штатив. Метрах в тридцати была небольшая затоптанная площадка. Да, отсюда они снимали. Крестьянин не мог на них разозлиться за то, что они портили ему пашню? А затем перебежали — шаги опять большие — вон туда. Потом опять шли — вон туда!

Здесь отпечатками ног на глине был написан целый рассказ. Ребята снимали — копыта от штатива глубоко врезались в почву. Оттуда, из оливковой рощи, к ним вышли двое в американских армейских ботинках с крестами на подошве. В месте, откуда они снимали, следов было много.

— Отойди, не топчись там! — отогнал я Хабиба. — И так ничего не понятно!

Следопыт я был начинающий и запутаюсь и без его помощи. Вот следы ребят, а вокруг отпечатки крестов на солдатских ботинках. А потом они идут в обратном направлении, уже все вместе. Похоже на правду. Те двое, разумеется вооруженные, вышли из рощи и увели ребят за собой.

— Смотри! — закричал Хабиб.

Он шел ко мне с нашей сумкой в руке. Я зачем-то отстегнул «молнию». Но я и так знал, что там лежит — объектив, аккумулятор, запасная кассета, провода.

— Где она лежала?

— Вон там!

Все правильно! Их под дулами автоматов повели в рощицу, и Димыч, улучив момент, отбросил сумку в сторону. Чтобы мы ее нашли и поняли, где их захватили. Для очистки совести мы посмотрели вокруг, нет ли еще чего. На следы мы старались не наступать — поиски предстояло начинать отсюда.

Быстрым шагом мы вернулись к машине.

— Поезжай на базу и попроси, чтобы сюда срочно отправили людей. Пока еще не совсем ночь, — сказал я Хабибу. Хотя ясной ночью видимость была бы лучше, чем в этом облаке.

— А ты?

— Я останусь здесь. Вдруг ребята появятся! Эта надежда была нелепой, я знал. Но вдруг!

— А если и ты пропадешь? — возразил Хабиб. — Я советую вместе поехать на базу.

Резонно! Сомнений в том, что ребят похитили, было мало. Но вдруг это был патруль моджахедов? Охранная грамота доктора Абдуллы была у меня. Ребят отвели к командиру, проверили документы, связались с кем надо по рации и теперь отпустят. Они вернутся сюда, где мы договорились встретиться, а здесь никого.

— Нет, поезжай сам! — решил я. — Мобилизуй столько людей, сколько сможешь. Если надо, пробейся к самому Масуду через Асима или Фарука! И чтоб через сорок минут ты был здесь!

Я понял, почему это не мог быть патруль, когда машина уже отъехала. Если бы речь шла о банальной проверке документов, Димыч не стал бы отбрасывать в сторону сумку.

4. На базе

Я откинул одеяло — в нашей, сейчас только моей, каморке было ужасающе душно. Я встал и открыл дверь в коридор. Из-за дверей соседних комнат слышались голоса, смех, вспышки дружелюбно спорящих голосов. Последняя ночь рамадана!

За каждой из этих дверей, как мы вчера узнали от Хабиба, жил министр, а то и два — гостевой дом был отдан членам правительства. В комнате, в которую нас переселили с нашей полярной веранды, раньше жил министр геологии. Я думаю, что это был тот достаточно молодой мужчина с европейской бородкой, который, когда мы здоровались с ним в коридоре или в очереди в единственную умывальную комнату, едва что-то бурчал в ответ.

Я толкнул входную дверь и вышел на крыльцо. Туман рассеялся. Над головой было бархатное высокое небо с россыпью огромных, ярких, переливающихся разными оттенками звезд. Я покрутил головой — я не помню, чтобы видел когда-либо такой восхитительный небосвод, разве что в планетарии.

Я поежился: на улице заметно похолодало. Пожухлая трава у крыльца подернулась инеем. Да и на гортань у меня как будто плеснули кислотой. Меня точно прохватило в машине, надеюсь, что не ангина. Я еще пару раз наполнил грудь свежим воздухом и пошел к себе. Хан-ага, наш маленький угрюмый официант и истопник, чуть не наткнулся на меня со своими термосами в руках. Он отшатнулся, как если бы ждал, что я его ударю, и пробормотал что-то извиняющееся. Я только потрепал его по волосам. Хан-ага улыбнулся своей сумрачной, затаенной улыбкой: он понемножку приручался.

Я улегся на свою подстилку, теперь уже явственно различая голоса за стеной. Я жил, как все афганцы: весь день что-то делал и всю ночь бодрствовал.

…На месте, где вчера пропали ребята, я провел один больше часа. Я не прятался: нашел у дороги упавшее дерево, с которого уже спилили на дрова все ветки, сел на его ствол и нахохлился, чтобы не потерять тепло. По дороге из города выходили последние ослики, некоторые, раз товар был продан, под грузом своих хозяев. В город проехала конная пролетка, украшенная красными бумажными цветами, и минут через десять, совсем медленно, чтобы не вылететь с дороги в тумане, большой грузовик с гордой надписью на английском языке на забрызганном грязью борту: «КамАЗ — король дорог». На афганских дорогах могли выдержать только советские машины, типа «КамАЗов» или «уазиков» — о «Мерседесах» и «Тойотах» местные водители отзывались пренебрежительно.

В следующий раз шум мотора раздался уже со стороны города. Это был «ГАЗ-131» с полным кузовом моджахедов. Он затормозил, немного не доезжая, и, увидев вышедшего из кабины Хабиба, я пошел ему навстречу. Помощь прибыла.

Во главе бойцов Дикой дивизии был сам командир Гада. Но для конспирации мы с ним лишь формально пожали друг другу руку. Да и главным был не он, а Наджаф — тот рыжеволосый телохранитель Масуда, который помогал нам с ремонтом зарядника. Он уточнил у меня, на каком поле пропали ребята, разделил отряд на несколько групп и послал их в разные стороны.

Мы с Хабибом по своим следам повели Наджафа и нескольких моджахедов на место, где, как мы решили, произошел захват. Высокие, на шнуровке, ботинки Наджафа оставляли точно такие же отпечатки, с крестами. Я обратил на это его внимание.

— Да, это американские ботинки, — подтвердил он. — У нас у всех такие, и не только у нас.

— Как ты считаешь, их не мог задержать ваш патруль?

Наджаф покачал головой.

— Нет! Мы провели перекличку по рациям. К сожалению, нет!

Мы дошли до первых оливковых деревьев, вынырнувших из тумана.

— Возвращайтесь с Хабибом к машине, — сказал Наджаф. — Мы подойдем туда, как только закончим осмотр местности.

Он взял на изготовку свой автомат — у него был тоже «Калашников», только десантный, со складывающимся металлическим прикладом — и мягкой, пружинящей, Как у пантеры, походкой бесшумно исчез среди деревьев. Басмачи двинулись за ним, но они спецназовскую подготовку, несомненно, не проходили.

Мы вернулись к грузовику, у которого караулил лишь водитель. Он пожал мою протянутую руку, приложил свою к груди, как это принято на Востоке, и сочувственно произнес: «Лёт фан!» Определенно, к моим бесчисленным псевдонимам прибавился еще один.

Поиски продолжались часа два, и когда мы прибыли наконец на базу Масуда, у меня зуб на зуб не попадал. Мы с Наджафом ехали в кабине, но отопитель не работал.

Моджахедов мы высадили по пути у казармы. Однако командир Гада поехал с нами — в кузове. Я вспомнил: мы должны были звонить в Душанбе по поводу его сына.

По коридорам штабного дома прогуливались, с маслеными глазками и порыгивая, уже поевшие моджахеды — мы опоздали к ужину примерно на час. Я отказывался, но Наджаф решительно взял меня за локоть и повел в столовую. Хватка у него была железная.

В комнате, в которую мы вошли, сидели в основном гвардейцы Масуда. На дастархане стояло наполовину полное, видимо, не первое, блюдо с неизменным пловом, но все уже пили чай с лепешками и медом. Подносик со сладостями им, в отличие от нас, не полагался.

Мы уселись на ковер, и Наджаф с Хабибом жадно принялись за плов. Я налил себе чаю и отломил кусок лепешки. Хабиб, видимо, объяснил Наджафу, что я вегетарианец, и тот с угощением не приставал. Только отхлебнув горячего зеленого чаю, я понял, как продрог. Именно тогда я понял, что простыл, — не знаю, от сквозняка ли в машине, или от скитаний по промозглой пашне.

Я прислонился к стене, и меня сморило. От тепла, от еды, от многодневного бодрствования, от пережитого стресса, от начинающейся болезни — от всего сразу. Я очнулся, когда кто-то положил мне руку на плечо. Это был командир Гада. Я сразу вспомнил про его сына, про Льва, про изумруд, про звонок, который я должен был сделать в Душанбе. Все это оказалось совсем далеким.