Вампиры. A Love Story - Кристофер Мур

- Целиком согласна с детективом Кавуто. Она подавилась.

- Непрофессионализм какой, - с укоризной произносит Кавуто.

- Вот уж клиент был недоволен.

- До того недоволен, что свернул ей шею и выгреб все денежки, - усмехается Дороти.

- Значит, шея свернута. - Ривера мысленно машет ручкой первому изданию полного собрания сочинений Реймонда Чандлера, рабочему дню с девяти до шести и гольфу по понедельникам.

На этот раз лыбится Кавуто.

- Только не в ту сторону. Что бы это значило, как думаешь, Ривера?

- Ну а если серьезно, - произносит Дороти Чин, - тут и без вскрытия все понятно. Ей еще повезло. Похоже, у нее СПИД по полной программе.

- Откуда ты знаешь?

- Глянь на ноги. Саркома во всей красе.

Чин снимает с трупа туфлю. На ступне и на колене открытые язвы.

Ривера вздыхает. О дальнейшем можно и не спрашивать.

Но Ривера все-таки спрашивает:

- А как обстоит с кровопотерей?

Дороти Чин вскрывала две предыдущие жертвы вампира и сейчас поеживается. Серия налицо. Все были смертельно больны, у всех свернута шея, у всех колоссальная кровопотеря - и ни единой ранки на теле. Даже следы от уколов отсутствуют.

- Вскрытие покажет.

С Кавуто вмиг слетает вся веселость.

- Значит, нам все Рождество вшивоту опрашивать?

У выхода из сквера полицейские в форме еще не закончили беседу с замызганным зевакой, зарулившим на огонек. Бродяга клянчит на бутылку - Рождество все-таки.

Домой Ривере не хочется, но не хочется и терять день на выяснение того, что ему и так известно.

Детектив смотрит на часы:

- Когда солнце встает?

- Погоди-ка, - Кавуто хлопает себя по карманам, - сейчас в календаре посмотрю.

Дороти Чин опять фыркает. И тихонько смеется.

- Доктор Чин, - тон у Риверы официальный, - не могли бы вы уточнить время смерти?

- Разумеется. - Чин оставляет хиханьки-хаханьки и докладывает по всей форме:

- Существует алгоритм, сколько времени уходит на то, чтобы тело остыло. Мне нужно знать, какая вчера была погода, мне нужно забрать ее в морг и взвесить. И через десять минут я назову вам точную цифру.

- Ты чего? - спрашивает Кавуто у Чин; та молча улыбается.

- Что еще? - На этот раз вопрос Кавуто обращен к Ривере.

- Зимнее солнцестояние, Ник, - поясняет Ривера.

- Рождество изначально приходится на самый короткий день в году. Сейчас одиннадцать тридцать. Часа четыре назад был восход, точно тебе говорю.

- Угу, - мычит Кавуто.

- Хочешь сказать, у проституток сейчас застой?

Ривера приподнимает бровь.

- Я хочу сказать, наш приятель никуда не выходит после восхода солнца. Так что он хоронится где-то неподалеку.

- Так и знал, что у тебя всякие гадости на уме, - морщится Кавуто.

- А как же наш книжный магазин?

- Скажи служивым, пусть пороются в темных местах: мусорных баках, подвалах, на чердаках - всюду.

- Фиг ты получишь ордера в Рождество.

- Если есть разрешение от домовладельца, ордера нам ни к чему. Это ведь не облава. Мы просто разыскиваем подозреваемого в убийстве.

Кавуто указывает на восьмиэтажное кирпичное здание:

- Не меньше восьми сотен укромных уголков.

- За дело, ребята.

- А ты куда?

- Имеется заявление о пропавшем без вести. Пожилой человек из Норт-Бич, последняя стадия рака. Уж дня два прошло, пора и расследование начать.

- Просто не хочешь ковыряться в помойках в поисках вам…

- Просто, - прерывает Ника Ривера, - он был тяжело болен.

Его жена предполагает, что он вышел из дома и потерялся. Что-то меня сомнения берут. Позвони мне, если обнаружишь что-нибудь.

- Угу. - Кавуто поворачивается к трем полицейским в форме, которые допрашивали бродягу.

- Эй, ребята, у меня тут для вас приятный сюрприз на Рождество!

Устроим небольшие поминки, решило Зверье. В китайском квартале удобнее всего.

Трой Ли - вот он, ехать никуда не надо. Леш тоже на месте - поклялся, что ноги его не будет в собственной квартире, пока тело там. Еврей Барри обещал прийти на поминки со всей семьей - как принято у иудеев. К тому же в китайском квартале винные магазины на Рождество открыты, а из-под прилавка тебе еще и фейерверк продадут. Зверье убеждено, что Синь была бы рада фейерверку на собственных похоронах.

С бутылками пива в руках парни полукругом выстроились на детской площадке на задах Грант-стрит. Сама покойница отсутствует - ее замещает слегка надкусанная пара съедобных дамских трусов. Издали сборище смахивает на компанию приколистов, которым взбрело в голову похоронить кусок яблочного рулета.

- Начну, с вашего разрешения, - говорит Дрю.

На нем плащ до пят, длинные волосы подвязаны сзади черной лентой, на лбу след от бутылки, которой запустила в него Джоди.

Дрю сует в рот косяк размером с тенор-саксофон, прикуривает от громадной каминной спички и изо всех сил затягивается. Набрав полные легкие, он кропит землю водой и хрипит:

- Покойся с миром, Синь.

Вместе со словами изо рта у Дрю вылетают клубы дыма. У всех на глаза наворачиваются слезы.

- Покойся с миром, Синь, - повторяет каждый, вынимает изо рта косяк и запивает пивом.

- Тя Тинь, моя терномадяя, - сообщает Трой Ли бабушке, которая, узнав про фейерверк, изъявила настойчивое желание участвовать в церемонии.

- Мы отомстим за тебя, - обещает Леш.

- И вернем наши денежки, - подхватывает баскетболист Джефф.

«Аминь!» - откликается Зверье хором.

Церемония получилась гражданская, не церковная, как и было задумано. Ведь Барри - еврей, Трой Ли - буддист, Клинт - протестант, Густаво - католик, а Леш и Джефф - закоренелые язычники.

Впрочем, Густаво все равно вызвали в магазин - побыть на посту, пока не вставят стекло, так что ничья вера не подверглась поруганию, когда вокруг съедобных трусов были воскурены благовония. Для Троя и бабушки курильницы с палочками оказались даже в тему, и Леш высказался в том смысле, что хоть верования у всех и разные, но благоухают божества приятно. Как ухоженная баба.

«Аминь!» - отзывается Зверье.

- И от них удобно зажигать фейерверки. - Джефф запаляет шнур.

- Аллилуйя! - вопит Зверье.

Поделиться воспоминаниями о покойной не получилось - все почему-то сразу сворачивали на сиськи-письки, что в присутствии бабушки Троя как-то не катило.

Ограничились тем, что покидали фейерверки в Клинта, читающего двадцать третий псалом.

Прежде чем приступить ко второму ящику пива, условились, что, когда стемнеет, трое из них - Леш, Трой Ли и Барри - заберут Синь из Лешевой квартиры, погрузят в «универсал» Барри и утопят посреди залива (Барри увлекался дайвингом, и вся нужная снасть была у него под рукой. Ружья для подводной охоты в свое время очень пригодились для поимки старого вампира.)

Леш заставляет себя открыть дверь. Но в квартире, к его удивлению, никакого запаха. Троица проходит в спальню и вынимает из шкафа скатанный ковер.

- Легкий какой-то, - замечает Барри.

- Блин, блин, блин… - Трой Ли лихорадочно пытается раскатать ковер.

Леш берется за конец свертка, дергает вверх и резким толчком переворачивает. На пол что-то валится. Слышится глухое плюханье и металлический звон. Словно монеты рассыпали.

Глаза у всех расширяются.

- Что это? - интересуется Барри.

- Серьги, - поясняет Трой.

На полу и вправду лежат семь сережек.

- Да не это! Вот что! - Барри кивает на две прозрачные желатиноподобные блямбы, каждая с хорошую дыню.

Они подрагивают на полу, словно выброшенные на берег медузы.

Леша передергивает.

- Я такое уже видел. У меня брат раньше работал на фабрике в Санта-Барбаре.

- Что это за херня? - Желе плывет у Троя перед глазами.

- Эндопротезы, - говорит Леш.

- Искусственные груди.

- А это что за червяки? - спрашивает Барри, указывая на две какие-то бесцветные кляксы вроде слизней, прилипшие к краю ковра.

- На оконную замазку похоже. - Леш замечает, что ковер покрывает тонкий слой синей пудры, проводит по синему пальцем и подносит к носу.

Никакого запаха.

- А она-то куда делась? - недоумевает Барри.

- Без понятия, - говорит Леш.

Двадцать

Жизнь прекрасна!

Уборщик Густаво Чавез приехал из штата Мичоакан, Мексика. Седьмой ребенок в семье владельца крохотного кирпичного заводика, он в восемнадцать лет женился на местной девушке, тоже седьмой в своем семействе, а в двадцать уже перебрался в американский Окленд, к своему двоюродному брату (туда же направили свои стопы и многие другие его родственники), где вкалывал по двенадцать часов в день. Зарплаты разнорабочего хватало на жизнь, да и семье он посылал куда больше, чем если бы трудился на предприятии папаши. Ведь добропорядочный человек и хороший католик обязан кормить семью и обеспечивать любовниц (двух-трех, не больше). Отец был ему в этом примером. Каждый год, примерно за месяц до Рождества, Густаво пробирался через границу обратно в Мексику: надо же отметить праздник вместе с семьей, поцеловать новых детишек (ежели появились на свет) и исполнить супружеский долг (взаимное рвение было таково, что супруги потом с трудом передвигались). Где-то уже к концу октября видение бедер Марии начинало преследовать его неотступно, и горемыка-уборщик водил мыльной шваброй по полу (полторы тысячи квадратных метров!) в некоем полузабытьи.