Я потрогал её - Иван Сергеевич Клим

я пытался разглядеть ее лицо.

– Что-нибудь еще хотите купить?

– Нет…

Она улыбнулась.

– Повезло вашей девушке.

– Нет, – сказал я и быстрым шагом направился к выходу из перехода.

Я спешил вернуться как можно быстрее в палату. Во-первых, чтобы уберечь цветы от холода, во-вторых, зная, что Каролина скоро проснется от опиумного сна.

Медсестры на ресепшене не оказалось.

Я поднялся на этаж выше и заметил, что дверь в палату открыта.

Я бежал вдоль коридора, оставляя шлейф из лепестков и листьев за собой. Остановился на пороге. Замер.

В палате находились медсестра и врач. Что-то записывали. Заметили меня. Все стало понятно без слов. Но врач открыл рот.

– Мне очень жаль, – произнес он и замолчал.

А я кричал, выл в безумии, дробил кулаками театральное выражение его лица. Молча, не шевелясь, про себя.

– Мы оставим вас ненадолго.

«ВАС».

Два тела в белых халатах обогнули меня. Ушли. Оставили медленно стекать по стене, словно плевок заядлого курильщика.

Тумбочка, кровать, тело на ней смазались в моих глазах одной серой краской.

Я встал, медленно и тяжело подошел к постели, упал головой на остывающую грудь.

Остатки цветов отправились в черный мешок для мусора.

Каролина умерла.

о.

Мне шесть лет.

Кораблик медленно плывет по весеннему ручью. Разрезанная вдоль винная пробка, конусообразно заточенная с одной стороны, зубочистка посередине с нанизанным на нее маленьким бумажным парусом – вот и все устройство моего кораблика. И все же, я потратил около двух часов на его изготовление, учитывая то время, которое у меня ушло на перевязывание израненного ножом пальца.

Я никогда не резал раньше пробок, да и ножом толком не пользовался. Я мог бы попросить помощи в судопроизводстве у деда, но это был мой кораблик, а потому в поддержке я не нуждался. Я сдержал крик, когда острие ножа, разделив старую винную пробку на две части, уперлось мне в палец. Все-таки о деде я не забыл. Моей маленькой ручке не составило труда проникнуть за кухонный шкаф и извлечь оттуда початую бутылку водки. Я слышал, что этой дрянью можно прижечь рану. Стоя над раковиной, я открыл бутылку, пары содержимого ударили в нос, я захватил дыхание, полил на порезанный палец. Водка смешалась с кровью. Я обсосал палец.

«Фу, ну и горечь».

Полил еще и обсосал снова.

«Пожалуй, хватит».

Я убрал бутылку на место и стал разворачивать не травмированной рукой бинт. Закончив возиться с пальцем, я вернулся к завершению кораблика. Все мои предыдущие кораблики были исключительно бумажные, а потому недолговечные. Этот же был особенный, сделанный с усердием, с болью и кровью. Я крикнул старикам, что пошел гулять, что «да, резиновые надел» и отправился спускать на воду свое творение.

Кораблик стремительно мчался по грязному ручью. Я бежал рядом и улыбался. За те два часа, что я потратил на кораблик, он стал мне дорог, а потому было непростительным с моей стороны потерять его из виду. Я засмотрелся на грачей, что облепили еще лысую березу. Или это были вороны, не знаю. В общем, меня отвлекли, похожие друг на друга, мерзко кричащие черные птицы. Естественно, в тот момент, когда я на них смотрел, мерзкими они не были. Да и сейчас тоже. Я сам виноват в том, что, когда вспомнил о своем кораблике, было уже поздно. Ручей заканчивался приоткрытым канализационным люком.

Вода заполнила собой мои резиновые сапоги доверху. Я весь перепачкался в грязи, и во всей той херотени, что несла с собой со склона вода, пока пытался выловить свой кораблик из водоворота. Я не успел. Опоздал. Да и что я мог сделать? Я такой маленький, а воды так много. Кораблик скрылся в темном глазе водоворота. Последним, что я увидел, был парус, до самого конца остававшийся белым.

Солнце еще не успело очухаться от зимы, а потому я успел основательно замерзнуть, пока хлюпая остатками воды между стопой и подошвой, плелся домой.

Через пару недель я проснулся ночью в панической атаке, от того, что начал задыхаться. Приехала скорая, поставила диагноз пневмония и отвезла меня досыпать в больничку.

У меня ужасно плохая память. Однажды я даже позабыл о своем дне рождения, вспомнив лишь перед сном тогда, когда меня никто не поздравил, а магазины были уже закрыты.

Все же, воспоминание о кораблике поселилось на моем чердаке облезлой мышью-долгожительницей. Ее не смогли вытравить годы, бэд-трипы и запои.

У меня ужасно плохая память. И, тем не менее, я помню все.

.

Каждое десятилетие человечество ожидает конца света, но, как по мне, конец света наступает тогда, когда умирает тот, кто этим светом был.

Я бреду вдоль улиц. Снег падает за шиворот, тает, но холода я не чувствую.

Была ли для меня этим светом Каролина? Я не знаю. Я был с ней, пока мне было хорошо. Да, мне было хорошо и даже лучше. Лучше чем когда-либо. Но это явно не была любовь.

Снег падает на тротуар, секунды, и вся его белоснежность сменяется цветом кишечного расстройства под ногами прохожих.

…«Отталкивайся! Всплывай! Давай!», но вместо этого меня только больше тянуло ко дну. Я переворачивался, хаотично махая конечностями. Не знаю, какая там была глубина, но света с поверхности мне уже видно не было. Вода заливалась в нос, мне закладывало уши. Я кричал. Пузырьки воздуха, вырвавшись из моих легких, устремлялись к поверхности.

Как научиться плавать, если вокруг лишь те, кто сам плавать не умеет? Куда плыть по течению жизни, после того, как большую часть энергии и потенциала похоронишь на задворках гаражей? В каком направлении грести, когда в кармане ненужный аттестат, а позади отбитые почки в сражении за военник? Этого не сказал никто. Потому, что сами плавать не умели.

Шансы на успех ничтожно малы, но ты пытаешься плыть, отталкиваясь от камней в виде случайного секса, алкоголя, извращений, наркотиков. Короткие передышки тоже имеют место, будь то мелкие дела и заботы, встречи с друзьями, мастурбация. На самом же деле все это отнимает у тебя еще больше сил. И вот твоя участь тебя настигает.

Когда ты тонешь тебя уже не спасти. Ты катишься по дну, цепляясь за коряги, мусор, обрывки сетей. Рефлекторно всплываешь, чтобы захватить воздух, но вместо этого вешаешь на шею еще больше камней. К тебе плывут, пытаются помочь. Но нужно ли спасать того, кто не хочет быть спасенным? А если и хочет, то не знает для чего. Исхода только два: распластаться по дну, либо остаться покачиваться брюхом кверху.