Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания - Валентин Берестов

На всякий случай она погляделась в каплю росы. Что такое? Перед ней — незнакомое лицо с длинными-предлинными усами. Гусеница попробовала выгнуть спинку и увидела, что на спинке у нее колышутся большие разноцветные крылья.

«Ах вот что! — догадалась она. — Со мной произошло чудо. Самое обыкновенное чудо! Я стала Бабочкой! Это бывает».

И она весело закружилась над лугом, потому что честного бабочкиного слова, что ее никто не увидит, она не давала.

1958

ЗЛОЕ УТРО

Лес просыпается, шелестит, журчит, шумит:

— Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро!

Просыпаются и волчата у себя в норе:

— Доброе утро, мамочка! Доброе утро, папочка!

Родители хмурятся. Они всю ночь рыскали по лесу, никого не загрызли и очень сердиты.

— Утро не всегда бывает добрым, — ворчит мама-волчица, — потому-то порядочные волки по утрам спать ложатся.

— Щенки! — злится папа-волк. — Лучше бы вы меня укусили, чем говорить такие слова. «Добрррое утррро!» Разве так должны встречать друг друга порядочные волки?

— А как, папочка? Мы не знаем, — скулят волчата.

Папа-волк подумал, подумал и рявкнул:

— А вот как! Злое утро, дети!

— Злое утро, папочка! Злое утро, мамочка! — радостно подхватывают волчата.

И так они весело визжат, крича эти страшные слова, что родители не выдерживают:

— Доброе утро, малыши! Доброе утро!

1961

ХВОРОСТИНА

Все ветки на дереве давно уже зазеленели. Только одна оставалась черной и голой, будто никакой весны не было.

Сел на нее дятел, постучал клювом и сказал:

— Так-так! Абсолютно сухая ветка.

Проснулась ветка от его стука и ахнула:

— Батюшки! Никак уже лето? Неужто я весну проспала?

— Засохла ты, — прошелестели ветки-соседки. — Хоть бы ветер тебя поскорее сломал или человек срубил, а то ты все дерево портишь.

— Ничего, — ответила ветка. — Скоро и я зазеленею.

— Слыханное ли дело, чтобы среди лета почки раскрылись? — заворчали ветки-соседки. — Весной надо было зеленеть, весной!

— Если я собираюсь зеленеть, значит, я не совсем сухая, — ответила ветка.

— Хворостина ты! — рассердились соседки. — Палка, дубина, чурка, полено, коряга!

— Говорите что хотите, — сказала ветка. — А я все равно оживу.

Но ее твердые почки так и не раскрылись. Никого она не накормила, не спрятала в тени, не приютила в листве. Не цвела она и не пускала по ветру крылатые семена.

Осенью листья на ветках пожелтели и ну летать, кружиться. Ветки-соседки заснули. Теперь они сами стали черными, голыми. Сухая ветка ничем от них не отличалась. Даже дятел как ни в чем не бывало сел на нее и спросил:

— Чего не спишь? Давай спи, набирайся сил до весны! — И тут он узнал ее. — Какой же я рассеянный! Хворостине о весне говорю! Так не бывает, чтобы сухая ветка снова ожила.

Вспорхнул и улетел, а ветка выпрямилась и сказала:

— Поживем — увидим.

Пришла зима. Упали снежинки на ветку, укрыли каждый ее сучок, каждую почку, заполнили каждую развилку. Стало ветке тепло и тяжело, словно от листьев. Мороз. Иголочки инея выросли на ветке, окутали ее со всех сторон. Ветка так и засверкала в лучах морозного солнца.

«Что ж! — подумала она. — Оказывается, не так уж плохо быть сухою веткой».

Потом наступила оттепель. На ветке повисли капли. Они переливались, блестели, падали одна за другой, и ветка всякий раз приподнималась и вздрагивала. Словно живая. И снова снег. И снова мороз. Долгая была зима. Но вот поглядела ветка вверх: небо теплое, голубое. Поглядела вниз: под деревьями черные круги.

Растаял снег. Появились откуда ни возьмись прошлогодние листья и давай носиться по лесу. Видно, решили, что опять их время пришло.

Ветер утих, и они угомонились. Но заметила ветка, что они и без ветра шуршат потихонечку. Это из-под них травинки вылезают.

Травинки вылезали поодиночке, а листва на дереве распустилась вся сразу. Проснулись ветки-соседки и удивились:

— Ишь ты! Хворостина-то за зиму не сломалась. Видать, крепкая.

Услышала это ветка и загрустила:

— Значит, я и вправду хворостина. Значит, ничего у меня не получится. Хоть бы срубил меня человек, бросил бы в костер…

И она представила себе, как загорится костер, как вспыхнут на ней языки огня, словно большие красные листья. От этого ей стало тепло и немножко больно.

Тут на нее сел дятел:

— Привет-привет! Как здоровье? Не беспокоят ли жучки-короеды?

— Дятел, дятел… — вздохнула ветка. — Опять ты все перепутал — сухую ветку за живую принял.

— Какая же ты сухая? — удивился дятел. — Ты просто разоспалась. Другие вовсю зеленеют, а у тебя только-только почки раскрылись. Кстати, куда девалась хворостина, которая тут торчала?

— Так это же была я! — обрадовалась ветка.

— Перестань говорить глупости! — сказал дятел. — То была абсолютно сухая ветка. Чего-чего, а живую ветку от сухой уж как-нибудь отличу. Я же все-таки головой работаю.

1964

РЕЧКА СКНИЖКА

Что за странное шествие движется по лугам и огородам, даже не глядя на стог сена, на грядки с капустой и репой, на корову с теленком?

Это огромные серебристые ивы, важные, невозмутимые, встали парами, взялись за руки, наклонились друг к дружке, чтобы удобнее было шептаться, и, сворачивая то вправо, то влево, а то и назад, медленно, неохотно бредут туда, где течет большая светлая Ока.

Подойди к ним. Раздвинь палкой высокую крапиву. Только, пожалуйста, не задень при этом ежевики и смородины. И если ни крапива, ни даже вкусные ягоды тебя не задержат, то ты увидишь под тяжелым навесом ветвей маленькую речку Скнижку. Даже днем бежит она в полумраке, и ее вода кажется не прозрачной, а какой-то черно-зеленой.

Ивы дрожат над ней каждым листочком. Чтобы солнце ее не пекло, чтобы ветер ее не морщил (ей так вредно волноваться!), чтоб корова ее не выпила, а теленок не замутил, чтоб укрыть ее от дурного глаза. А так как неизвестно, чей дурной, а чей хороший, то на всякий случай ее прячут от любого глаза.

Так до самого устья (спасибо вам, добрые ивы!) не увидит Скнижка ни солнца, ни неба, ни облаков, ни домов, ни купальщика, ни рыбака, ни лодчонки, ни поплавка, ни лесов, ни полей, ни детей, ни сетей…

А заботливые ивы нарочно сворачивают то туда, то сюда, чтобы дорога была длиннее, чтобы не скоро добежала Скнижка до Оки, чтобы долго она не увидела широкого мира.

— Ах, ах, она еще совсем дитя, ей рано, рано… — шепчут ивы, все теснее сплетаясь над ней, все ниже склоняясь к черно-зеленой воде и гладя ее своими ветками.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});