Пролетая над гнездом кукушки - Кен Кизи

Макмерфи смотрит ему вслед, брови с недоумением сдвинуты к переносице.

Остаток дня он спорит с другими ребятами, почему они не проголосовали, но они не хотят говорить об этом; похоже, что он сдался и больше об этом не говорит до самого того дня, когда начинается чемпионат.

— Вот и четверг, — произносит он, печально качая головой.

Он сидит на столе в бывшей ванной комнате, поставив ноги на стул, и вертит на пальце кепку. Острые шатаются по комнате из угла в угол, стараясь не обращать на него внимания. Никто больше не играет с ним в покер и блэкджек на деньги — после того, как они отказались голосовать, он обыграл их до нитки и теперь они все по уши в долгах и боятся, что их затянет еще глубже. Они также больше не могут играть на сигареты, потому что Большая Сестра заставила держать блоки сигарет на столе на сестринском посту: она выдает им по одной пачке в день и говорит, что это — ради их здоровья. Но все знают, почему она так делает, — чтобы не дать Макмерфи выиграть их в карты. Без покера и блэкджека в бывшей ванной царит тишина, и только звук громкоговорителя доносится сюда из дневной комнаты. Здесь так тихо, что слышно, как какой-то парень из буйного отделения лезет на стену, время от времени подавая редкий сигнал: луу, луу, лууу — назойливый, совершенно неинтересный звук, словно ребенок плачет, чтобы, накричавшись, уснуть.

— Четверг, — снова повторяет Макмерфи.

— Лууу! — вопит тот парень наверху.

— Это Раулер, — говорит Скэнлон, глядя в потолок. Он не желает обращать на Макмерфи внимания. — Раулер Уродина. Несколько лет назад он прошел через это отделение. Не хотел вести себя тихо, чтобы не раздражать мисс Рэтчед, помнишь, Билли? Луу, луу, лууу — и так все время, я чуть с ума не сошел. Что следует сделать со всеми этими психами наверху — взять и забросить им в спальню пару гранат. От них никому никакой пользы…

— А завтра пятница, — говорит Макмерфи. Он не хочет, чтобы Скэнлон уводил разговор в сторону.

— Да, — отзывается Чесвик, хмурясь и оглядывая комнату, — завтра пятница.

Хардинг перелистывает страницы журнала.

— И это значит, что прошло уже около недели, как наш друг Макмерфи появился среди нас, — и все это время он безуспешно пытался свергнуть существующее правительство, вы ведь об этом говорите, Чесвик? Господи, только подумать, как мы ко всему равнодушны — стыдно, ох как стыдно.

— Да черт с ним, — говорит Макмерфи. — Чесвик хочет сказать, что первый матч чемпионата покажут по телевизору завтра. И что мы намерены делать? Тереть швабрами этот чертов инкубатор?

— Да, — произносит Чесвик, — терапевтический инкубатор старой матушки Рэтчед.

У меня такое чувство, что стены в ванной комнате как будто подслушивают; ручка моей швабры сделана не из дерева, а из металла (металл хороший проводник), и она пустая внутри — можно спрятать миниатюрный микрофон. Если Большая Сестра это слышит, она обязательно достанет Чесвика. Я вытаскиваю из кармана шарик жевательной резинки, отрываю от нее кусок и сую в рот, чтобы она размягчилась.

— Давайте прикинем, — говорит Макмерфи, — сколько из вас, птички мои, проголосует вместе со мной, если я снова подниму этот вопрос?

Примерно половина Острых кивает, но голосовать будут наверняка не все. Макмерфи снова надевает кепку и подпирает подбородок руками.

— Говорю вам, я могу поднять этот вопрос. Хардинг, с тобой-то что случилось, почему ты ничего не говорил? Боишься, если поднимешь руку, эта старая шлюха ее отрежет?

Хардинг вскидывает тонкую бровь.

— Может быть. Может быть, я действительно боюсь, что она ее отрежет, если я подниму ее.

— А как насчет тебя, Билли? Ты тоже этого боишься?

— Нет. Я не думаю, что она что-нибудь сд-д-делает, но… — он пожимает плечами, вздыхает и забирается на большую панель, контролирующую насадки душа, устраивается там, словно обезьянка, — просто я не думаю, что из этого г-г-голосования выйдет что-нибудь хорошее. Нет смысла пытаться, М-Мак.

— Выйдет что-нибудь хорошее? Фу-у-х! Во всяком случае, вы, птички мои, сделаете хоть какое-то упражнение, поднимая руки.

— И тем не менее, риск остается, друг мой. У нее всегда есть возможность сделать наше существование еще хуже. Бейсбольный матч не стоит такого риска, — сказал Хардинг.

— Кто, черт возьми, говорит это? Господи Иисусе, я за много лет ни разу не пропустил чемпионата. Даже когда в сентябре сидел в тюряге, они разрешили нам принести телик и смотреть чемпионат, а если бы они на это не пошли, начался бы бунт. Я могу просто вышибить эту чертову дверь и отправиться в какой-нибудь бар в городе, чтобы посмотреть игру. И пойдем только я и мой дружище Чесвик.

— Вот теперь я слышу предложение, которое заслуживает внимания, — произносит Хардинг, отбрасывая журнал. — Почему бы не поставить этот вопрос на голосование на завтрашнем собрании группы? «Мисс Рэтчед, предлагаю все отделение целиком перевести в „Свободный часок“ — попить пива и посмотреть телевизор».

— Я бы поддержал, — говорит Чесвик. — Правильно, черт возьми.

— Мне надоело, — заявляет Макмерфи, — смотреть, как вы тут изображаете из себя компанию старых дев. Когда нас с Чесвиком отсюда выпрут, я, Господь мне судья, забью за собой эту дверь гвоздями. Вам, парни, лучше оставаться в этом гнездышке, а то ваша мамочка не позволит вам одним переходить улицу.

— Да? Это так? — Фредериксон подходит к Макмерфи. — Ты собираешься своим тяжеленным ботинком вышибить дверь? Крутой парень!

Макмерфи даже не взглянул на Фредериксона. Он знает, что Фредериксон, когда разойдется, может быть смелым парнем, но при малейшем испуге вся спесь с него сходит.

— Ну так что? — продолжает Фредериксон. — Намерен ты вышибить эту дверь и показать, какой ты крутой?

— Нет, Фред, боюсь прежде времени износить обувь.

— Да? Когда ты говоришь, все выглядит очень круто, но как ты намереваешься вырваться отсюда?

Макмерфи оглядывается:

— Ну, полагаю, что могу высадить одно из этих окон, и когда я привлеку к себе внимание…

— Да? Ты сможешь, не так ли? Прямо возьмешь и выбьешь окно? Отлично, попытайся — а мы посмотрим. Давай же, герой, давай. Ставлю десять долларов, что у тебя ничего не выйдет.

— И не пытайся, Мак, себе дороже, — советует Чесвик. — Фредериксон знает, что ты только сломаешь стул и окажешься в буйном отделении. В первый же день, когда мы тут очутились, выразили протест в отношении этих решеток. Они сделаны особым образом. Техник брал стул, вроде того, на котором ты сейчас сидишь, и бил по решетке, пока от стула ничего не осталось, кроме щепы. А на решетке даже вмятины нет.

— Ну хорошо, — говорит Макмерфи, оглядываясь вокруг.

Я вижу, ему становится все интересней. Надеюсь, Большая Сестра всего этого не слышит, а то быть ему через час в буйном отделении.

— Нам нужно что-то потяжелее. Как насчет стола?

— То же что и стул. То же дерево, тот же вес.

— Ну хорошо, давайте придумаем, чем я могу пробить решетку, чтобы выбраться отсюда. И если вы, птенчики, думаете, что я этого не сделаю, поразмышляйте на досуге о чем-нибудь другом. Нужно что-нибудь побольше стола и стула… Эх, была бы ночь, я бы вышиб решетку тем жирным парнем — он достаточно тяжелый.

— Но слишком мягкий, — говорит Хардинг. — Он завязнет в решетке, и она разрежет его на кусочки, словно баклажан.

— А как насчет одной из кроватей?

— Слишком большая. Даже если ты сумеешь ее поднять, она не пройдет в окно.

— Поднять я подниму, не беспокойся. Эй, черт возьми, да вот же оно: эта штуковина, на которой сидит Билли. Эта большая контрольная панель со всеми ее кранами и ручками. Она достаточно крепкая, разве нет? И, черт побери, должна быть достаточно тяжелой.

— Не думаю, — говорит Фредериксон. — Это то же самое, как если бы ты вышибал ногой стальную входную дверь.

— А что не так с этой подержанной панелью? Похоже, к полу она не привинчена.

— Нет, не привинчена — кроме пары проволочек ее ничего не держит, но ты посмотри на нее повнимательней.

Все смотрят. Панель сделана из стали и цемента, размером в половину одного из столов, и весит она, похоже, фунтов четыреста.

— Ну, посмотрел. Она выглядит не больше чем кипы сена, которые я укладывал в кузов грузовика.

— Боюсь, друг мой, что это приспособление будет весить несколько больше, чем твои кипы сена.

— Я бы сказал, на четверть тонны побольше, — добавил Фредериксон.

— Он прав, Мак, — подтверждает Чесвик. — Она, должно быть, ужасно тяжелая.

— Черт, значит, вы, птенчики мои, утверждаете, что я не смогу поднять эту изящную маленькую вещицу?

— Друг мой, не припомню, что психопаты способны двигать горы в дополнение к прочим их ценным качествам.

— О’кей, ты говоришь, что мне ее не поднять. Ну что ж…