Седьмой ключ - Елена Ткач

Заварив крепкий чай, она было собралась посмотреть как там Веточка, но сквозь шум дождя до нее донесся новый звук: чьи-то торопливые, шлепающие по лужам шаги. На крыльцо взбежала босая и вымокшая до нитки Манюня. Вот уж кого Вера не ожидала! Девочка была на себя не похожа — вся тряслась мелкой дрожью, белая как полотно.

— Тетя Вера! — плача кинулась она к Вере на грудь. — С папой несчастье!

Глава 4

Размытая акварель

После размолвки с Веточкой и ее поспешного бегства ребята еще долго сидели на пруду, обсуждая все происшедшее. Мальчишки с жаром накинулись на девчонку, говоря, что она «поехала», что с такими чокнутыми никаких дел не имеют, на них и глядеть противно, пускай она подавится своими письмами и тому подобное в этом роде… Унижая Веронику, они всячески старались выслужиться в глазах Манюни, понимая, что она, должно быть, сильно злится на обидчицу, и все гадости, высказанные в адрес бывшей подруги, придутся ей по сердцу. Однако Машкины «оруженосцы» перестарались. Чем больше они изощрялись в злорадстве, тем гаже становилось на душе у Манюни. Конечно, она была возмущена выходкой Вероники, но чем больше мальчишки ту осуждали, тем скорее Машке хотелось ее защитить. Понять и по возможности оправдать… Ей больно было подумать, что больше им уж вдвоем не секретничать, как сегодня, прижавшись друг к другу и поверяя одна другой свои девичьи тайны, не бродить по лесу, не искать клад… Манюня искренне привязалась к Веточке, ее тянуло к этой немного замкнутой и серьезной девчонке. Интуитивно Маша чувствовала: в чем-то она бесспорно Веточку превосходит, но в другом уступает ей. Хотелось понять: что же в Ветке такого особенного, что так выделяет ее среди других… Нет, без нее плохо. Очень плохо! И целое лето впереди… Не беситься же тут, на пруду с одними мальчишками!

Да, Маше определенно становилось тоскливо. Алеша, который умчался догонять Ветку, так и не вернулся. Отдать письма обидчице — честное слово, это поступок! А эти… противно глядеть, как они выпендриваются. Даже Мишка ей разонравился. Бить лежачего, да еще в отсутствие такового — нет, это не но-мужски! Наконец она велела ребятам переменить тему и позвала всех купаться. Но и плесканье в воде ее не развеяло. Мальчишки явно обрадовались, что она заставила их замолчать, и резвились, как будто ничего не произошло. Но ведь произошло же! Ветке плохо — Маша вдруг остро это почувствовала. Как ей должно быть сейчас одиноко, плачет наверное… И сердится на себя, — ведь она, Маша, знает — Веточка очень честная, она не такая! Может, и вправду ей сделалось от жары дурно — вот вожжа под хвост и попала.

Это все родители, решила Манюня, вечно они во все вмешиваются, даже когда их нет… Вот и тут — из-за Веткиной мамы вся каша. Но ведь деревенские и впрямь просили передать письма именно ей, для нее они их притащили, так что тут по-своему Ветка права… Да и она, Маша, тоже хороша: выболтала тайну мальчишкам, развалила Союз Четырех… Так что, если разобраться, она тоже здорово подкачала, а Ветка и тут, выходит, права! Просто голову сломаешь, считая кто прав, а кто виноват — все правы и все виноваты. Ну и арифметика! Нет, с этим над кончать, глупость все это. Было им с Веткой хорошо? Было! Значит, все остальное — фигня!

Приняв это мудрое решение, Маша несколько успокоилась и, выскочив на бережок, плюхнулась на живот. Нет, больше она не допустит никаких ссор, завтра же первая двинется к Ветке на Дальний пруд, они заключат мировую и поклянутся ни за что больше не ссориться. А мальчишки как хотят. В конце концов они с Веткой их приняли, они и прогонят, если тем что-то не нравится… А вот с Алешей можно дружить! Тут Маша окончательно успокоилась, повеселела и даже с большей благосклонностью стала следить за ребятами, возившимися на песке, стараясь доказать ей, какие они сильные и ловкие.

Тут послышался дальний раскат грома, и Манюне прямо на кончик носа упала крупная, тяжелая капля дождя. Взвизгнув, она вскочила, крикнула: «Бегом по домам! Дождь начинается!» — и со всех ног припустилась к воротам на дачу. Если б знала, какой ужас поджидал ее дома!

* * *

Сережа возвращался к себе на дачу с ощущением абсолютного провала в памяти. Где он был сегодня с утра… в деревне? На пруду? Еще где-то? Нет, вспоминать бесполезно — разум ему больше не подчинялся, его словно заклинило. И вместо четко очерченной картины мира, состоящей из образов конкретных людей и поступков, в его сознании зиял полнейший провал. В голове мутилось, деревья кренились и тропа плыла под ногами. Странно, что он не сбился с дороги — впереди показался знакомый поселок. В таком состоянии немудрено было и заблудиться. Но ноги сами несли Сережу, как бы подчиняясь заложенной в нем программе, которая вела его к определенной, но самому непонятной цели. Сергей не испытывал никаких чувств от того, что приближается к дому, — ни тревоги, ни облегчения, — он только делал свое дело — шел вперед. Все эмоции в нем вдруг разом погасли, как перегоревшая лампочка.

Деревянные руки, деревянные ноги — топ-топ по бетонке, впереди поворот налево. Голова вот-вот разорвется, как воздушный шарик, налитый водой. Топ-топ, голова цела, боль пройдет, здесь прямо, потом направо. Открыть калитку, войти в дом, взять лист бумаги, топ-топ, вот дошел. Краски и кисти. Этюдник поставить ближе к кустам, чтобы падала тень. Вот так.

Так же механически, как и шел, он установил этюдник в нужном месте, которое выбрал с ходу, не думая — продолжая выполнять заданную программу. С минуту неподвижно постоял перед этюдником, потом аккуратно сложил свои кисти и лег на траву. Стоп-машина! Сознание окончательно выключилось, Сережа заснул.

Нет, это был не сон…

Сережа лежал с закрытыми глазами, и в сознании его начала постепенно проявляться цветная картинка. Краски сначала казались ему размытыми, изображение стертым, но мало-помалу оно становилось отчетливее, а контуры насыщались цветом. Это было похоже на проявку цветной фотографии.

Минут через десять Сережа поднялся, действуя все так же автоматически, и взялся за кисти и краски. Он старательно, стремясь быть по возможности точным, наносил на чистый лист бумаги привидевшееся изображение. Его рука, сжимавшая кисть, работала быстро и четко, но прежней легкости, вдохновения в работе не ощущалось. Раньше, стоя перед этюдником, он волновался, вздыхал, подправлял написанное, а порой откладывал кисть, глубоко задумывался и потом набрасывался на оживающий лист бумаги с таким пылом, как будто боялся, что кто-то отнимет у него краски, помешав воплотить задуманное… теперь же он никуда не спешил, не раздумывал и не медлил, а просто ровно и тщательно наносил краски с таким бесстрастием и спокойствием, как-будто этот процесс его нисколько не волновал. Это были скорее действия чернорабочего, целый день обтачивающего на станке одинаковые болванки, только не работа творца, художника…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});