Орлеанская девственница - Вольтер

Конец песни шестнадцатой

ПЕСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ

СОДЕРЖАНИЕКарл VII, Агнеса, Иоанна, Дюнуа, Ла Тримуйль и другие сошли с ума; и как заклинания преподобного отца Бонифация, королевского духовника, вернули им разум

Как много колдунов на этом свете!Я о колдуньях уж не говорю.Хоть юности я миновал зарю,Желаний цепи, увлечений сети,Но иногда к обману, точно дети,Склоняются и зрелые умы,Особенно, когда наш совратитель —В одеждах пышных мощный повелитель.Он, вознеся, свергает в бездну тьмы,Где горечь пьем и смерть находим мы.Остерегайтесь сталкиваться с силой,Какой владеют эти ведуны.Читатель-друг! Коль чары вам нужны,Пусть это будут чары вашей милой.

Гермафродит соорудил дворец,Чтоб, задержав Агнесу в этом месте,Подвергнуть страшной, небывалой местиДам, рыцарей, ослов, святых, всех вместе,За то, что опозорился вконецБлагодаря их святости и чести.Кто в замок очарованный вступал,Своих друзей, тотчас позабывал,Ум, память, чувства, все, чем жизнь прекрасна.Вода, которой поят мертвецовУ гибельных летейских берегов,В сравненье с этим – менее опасна.

Под портиком величественным здесь,Различных стилей представлявшим смесь,Разгуливал жеманно призрак пышный,С горящим взором, поступью неслышной,Стремительный, порывистый, живой,Украшенный блестящей мишурой.Он весь непостоянство, весь движеньеИ называется – Воображенье.Не та богиня чудной красоты,Которая с волшебной высотыРим и Элладу озаряла светом,Свои алмазы и свои цветыДарившая торжественным поэтам, —Гомеру, вдохновенному слепцу,Вергилию, поэту-мудрецу,Овидию, изгнаннику-певцу, —Но божество, чей здравый смысл хромаетИ чей девиз: как можно больше ври;К нему немало авторов взывает,Оно напутствует и вдохновляетСорлена, Лемуана, СкюдериИ чепуху струит из полной чашиНа оперы и на романы наши;Театр, и суд, и университет —Вымаливают у него совет.Воображенье на руках качалоУродца-болтуна Галиматью;«Глубокий», «серафический», бывало,Он богословов поучал семью,Толкуя томы непонятных бредней;Нам всем известен труд его последний —«История Марии Алакок»[81].Жужжащим роем вкруг ВоображеньяВились Обман, Двусмысленность,Намек, Навет, и Кривотолк, и Заблужденье,Нелепая Игра дурацких слов,И Вымысел, и Толкованье снов.Так вкруг совы под нежилою крышейЛетучие бесшумно вьются мыши.Как бы там ни было, ужасный домБыл сделан так, что, очутившись в нем,Теряет разум человек, покудаСудьба не выведет его оттуда.

Агнеса в глубь таинственных палатЕдва вошла на радость адским силам,Как тотчас показался ей аббатНе Бонифацием, а Карлом милым,Любимым ею страстно, всей душой.Она твердит: «Мой милый, мой герой,Я счастлива, что вы опять со мной!Не ранены ли вы? Где ваша свита?Что армия британская – разбита?Ах, дайте я кольчугу с вас сниму»Она, в приливе нежности, желаетСнять рясу с Бонифация, вздыхаетИ падает в объятия к нему.С огнем в крови, со взором, полным света,Агнеса ждет на поцелуй ответа.Бедняжка, ты огорчена была,Когда, ища надушенных фиалкойЛанит, столкнулась с рыжею мочалкой,Похожею на бороду козла?Аббат боится, что сейчас погубитСвященный целомудрия обет,И убегает. «Он меня не любит!» —Кричит она, спеша ему вослед.

Пока они бежали друг за другом,Аббат – крестясь, она – крича: «Постой!» —Был поражен отчаянной мольбойИх слух: то женщина, склонясь с испугомПред грозным рыцарем, одетым в сталь,Молила о спасенье. Труд бесцельный:Он меч схватил, ему ее не жаль,Сейчас он нанесет удар смертельный,В злодее этом можно ли узнатьТримуйля, рыцаря, столь благородноГотового везде, когда угодноЗа Доротею жизнь свою отдать?Он хочет Тирконеля наказать,Заклятого врага вообрая:аяВ своей возлюбленной. Не узнаваяТримуйля, Доротея, в свой черед,На помощь друга верного зовет,Потом твердит в заботе и печали:«Ответьте, умоляю, не встречалиВы господина сердца моего?Он только что был здесь, и нет его.О Ла Тримуйль, о дорогой любовник,Кто нашего несчастия виновник?»Она напрасно это говорит,Тримуйль не понимает слов подруги;Ему мерещится, что гордый бриттПред ним – с мечом в руках, в стальной кольчугеВступить в борьбу с врагом стремится он,Меч обнажив, идет на Доротею,Так говоря: «Британец, я сумеюЗаставить вас понизить дерзкий тон.Наверное, перепились вы пива,Грубьян, – он восклицает горделиво, —Но меч мой вас научит на летуПочтенью к рыцарю из Пуату,Чьи предки славные во время оноБез счету отправляли в мир тенейТаких же наглецов из Альбиона,Но только похрабрей и познатней.Что ж вы стоите, не берясь за шпагу,Что ж потеряли вы свою отвагу,Речь гордую и мужественный вид,Британский заяц, английский Терсит?Я знаю вас: в парламенте горланят,А в битве трусят! Обнажай же меч,Иль двести пятьдесят плетей изранятТебя от жирной задницы до плеч,И медный лоб твой, заяц злополучный,Я меткой заклеймлю собственноручной».Растерянна, едва дыша, бледна;Внимает дева гордому герою.«Не англичанин я, – твердит она, —За что вы так обходитесь со мною?Я ненавистна вам не потому ль,Что мой любовник – славный Ла Тримуйль?О, сжальтесь! Женщина в слезах и мукеЦелует ваши доблестные руки!»Она напрасно молит: глух и нем,Тримуйль, рассвирепев уже совсем,Схватить за горло хочет Доротею.Но, дамой нагоняемый своею,О них споткнувшись, бедный духовникВдруг падает и испускает крик;Тримуйль его хватает в диком ражеЗа волосы и падает туда же;С разбега кубарем – печальный вид —Агнеса нежная на них летит;И между ними бьется Доротея,Зовя Тримуйля и кляня злодея.С зарей, как это было решено,Король, сопровояедаемый БонноИ Дюнуа с отважною Иоанной,Поспешно направлялись в замок странный,О, чудеса! О, сила волшебства!Чтоб отыскать скорее след желанный.Едва сошли они с коней, едваЗа ними двери замка затворились,Все четверо тотчас ума лишились.Так и у нас в Париже доктораБывают и способны и учены,Пока не настает для них пораТоржественно вступить под сень Сорбонны,Где Путаница и нелепый СпорУстроились удобно с давних порИ мысль разумная звучит как шутка;Толпа ученых входит в этот храм;На вид они не лишены рассудка,Почтение они внушают вам,Все смотрят сановито и прилично,Все по-латыни говорят отлично,Толкуют обо всех и обо всем,И все же – это сумасшедший дом.Карл, опьянен от нежности и счастья,С блестящим взором, в неге сладострастья,С сердцебиеньем и огнем в крови,Твердит на нежном языке любви:«Мой друг, моя Агнеса дорогая,Моя красавица, мой рай земной,Как часто я страдал, тебя теряя,Как счастлив я, что ты опять со мной,Опять в моих объятьях тесно, тесно!О, если б знала ты, как ты прелестна!Но будто пополнела ты слегка,Тебя не может обхватить рука,Не узнаю твой стан: он был так тонок.Какой живот, и бедра, и бока!Агнеса! Это будет наш ребенок,Наш милый сын, любви бесценный плод,Который Францию превознесет.Пусти меня скорее к милой детке,Дай поглядеть, удобно ли ему,Пусть милый плод к родной приникнет ветке,Пусти меня к ребенку моему».Кому, пусть сам читатель отгадает,Прекрасный Карл восторги расточает?Кого в объятиях сжимает он?То был Бонно, пыхтящий, потный, жирный,То был Бонно, который пораженБыл, как никто на всей земле обширной.Все в Карле страстью воспламенено;Он шепчет: «Этот миг я не забуду!»И вмиг на человеческую грудуБросает неповинного Бонно.Какие вопли раздались, о Муза,Под тяжестью нечаянного груза!Аббат, слегка опомнившись, впередСтарается просунуть свой живот,Агнесу топчет, давит Доротею;Бонно, вскочив, за ним бежит в аллею.Но Ла Тримуйлю кажется, что ту,Но ком его душа всегда пылает,Его красавицу, его мечтуТолстяк бегущий дерзко похищает.Он за Бонно бежит, крича ему:«Отдай ее, иль силой отниму!Стой, подожди!» И бедного детинуСо страшной силой ударяет в спину.Бонно прекрасную броню носил,С ней расставаясь лишь в опочивальне;Удар по ней подобен грому былИль стуку молота по наковальне;Его торопит страх, в глазах темно.Иоанна, видя бедствие Бонно,Бегущего в отчаянном испуге,Иоанна, в шлеме и в стальной кольчуге,Летит к Тримуйлю, и ее рукаВыплачивает долг за толстяка.Бастард, прославленный по всей отчизне,Зрит, что опасность угрожает жизниТримуйля дорогого. Не ему льВ любви и верности клялся Тримуйль?Бастард прекрасный принимает ДевуЗа англичанина, несется к нейИ, справедливому отдавшись гневу,Все, что досталось дружеской спине,Спешит Иоанне возвратить вдвойне.

Карл благородный, созерцавший это,Своих желаний не терял предметаИ, видя, что Агнесу бьют, за мечХватается, не в силах удержаться.Он хочет за нее костями лечь,Он с целой армией готов сражаться.И кажется ему, что заодноВсе, находящиеся воруг Бонно.Он колет Дюнуа куда попало,А тот с размаху бьет его в забрало,Несноснейшую причиняя боль.Когда б он знал, что это был король,Наш рыцарь ужаснулся бы, наверно.И устыдился бы себя безмерно!Бастард и Деву ранит; та егоРазит мечом в неистовстве и гневе;Но рыцарь, не страшася ничего,Бросает вызов королю и Деве;Направо и налево, здесь и там,Он их с размаху бьет по головам.Иоанна, Дюнуа, остановитесь!Как будет горько вашему умуПонять впоследствии, с кем бился витязь,Удары Девы сыпала кому!Тримуйль с неостывающей отвагойДерется с кем попало и поройИоанны прелести щекочет шпагой.Бонно не занят этою игрой,Гул битвы меньше всех его смущает.Он получает, но не возвращаетИ со слезами бегает кругом,Опережаемый духовником.Круговоротом бешеная злобаБурлит широко по всему дворцу,И верные друзья, лицом к лицу,Сражаются, любя друг друга оба,Агнеса стонет, Доротея льетПотоки слез и милого зовет.Тут Бонифаций, полный сокрушенья,Уже уставший призывать творца,Заметил, что на битву с возвышеньяХозяин грозный этого дворца,Гермафродит, обыкновенно хмурый,Глядит, держась от смеха за бока.Мгновенно голова духовника,Где под защитою святой тонзурыЕще остался смысл, озаренаБыла догадкою, что, без сомненья,Виновник и зачинщик СатанаНеслыханного самоизбиенья.Он вспомнил, что Бонно носил с собойМускат, гвоздику, перец, соль, левкой,При помощи которых наши дедыРазличные предотвращали беды.Духовнику был кстати груз такой.Молитвенник при нем был. В тяжкой долеНабрел он на спасительную нить,При помощи молитв и горсти солиЛукавого задумав изловить.Над таинством трудясь, подобно магам,Бормочет он: «Sanctam, Catholicam,Papam, Romam, aquam benedictam»;И, чашу взяв, спешит проворным шагомВрасплох святою окропить водойОтродие Алисы молодой.Едва ли Стикса огненная влагаДля грешников губительней была.Волшебник загорелся, как бумага,И вместе с замком, сим жилищем зла,Его заволокла густая мгла.Еще не исцелившись от недуга,Искали рыцари во тьме друг друга.Мгновение спустя обман исчез;Нет больше битв, ошибок, злых чудес,Любовь опять сменила раздраженье,Ничто не затемняло больше глаз,Вернулся, бывший в их распоряженье,Рассудка незначительный запас;Увы, к стыду людей, на нашем светеНетрудно исчерпать запасы эти.Совсем как напроказившие дети,Смотрели паладины в этот час;Полны смиренья и господня страха,Они поют псалмы у ног монаха.О благородный Карл! О Л а Тримуйль!Я восхищенье ваше опишу ль?Повсюду слышалось: «Моя Агнеса!Мой ангел! Мой король! Моя любовь!Счастливый день! Счастливый миг! ЗавесаУпала с глаз! Тебя я вижу вновь!»На сто вопросов с этих уст счастливыхСлетает сто ответов торопливых,Но чувств не может выразить язык.Отеческие взоры духовникНа них бросая, в стороне молился.Бастард к Иоанне нежно наклонилсяСо скромным выраженьем чувств своих.Тут постоянный спутник страсти их,Осел священный, Франции на славу,Издал громоподобную октавуВсей силой легких. Небо потряслаОктава благородного осла.Качнулись стены замка. ЗадрожалаЗемля, и Девственница увидала,Как падают при звуках громовыхСто башен медных, сто дверей стальных.Так было раз уже во время оно,Когда, презрев кровопролитный бой,Евреи укрепленья ИерихонаВ единый миг разрушили трубой.Теперь чудес подобных не бывает.Мгновенно замок вид переменяетИ, созданный неверием и злом,Становится святым монастырем.Салон Гермафродита стал часовней.Опочивальня, прочих мест греховней,Где буйствовал хозяин по ночам,Преобразилась в величавый храм.По мудрому творца определенью,Не изменила местоназначеньюЛишь зала пиршеств, и в стенах ееБлагословляют пищу и питье.Душою в Реймсе, в стенах Орлеана,Так говорила Дюнуа Иоанна:«Все нам благоприятствует.Заря Любви и славы светит нам отныне;И дьявол посрамлен в своей гордыне,Беспомощною злобою горя».Она ошиблась, это говоря.

Конец песни семнадцатой