«Если», 2006 № 05 - Журнал «Если»

Но со временем я говорил все меньше и меньше, а бесконечные мелкие стычки давали метастазы: как нужно загружать посудомоечную машину, как полагается платить по счетам, почему моим друзьям не стоит заходить после девяти вечера. В доме постоянно что-то билось — вот это уже было серьезно.

Я не сознавал, какой груз невысказанных обид во мне накопился, пока однажды утром стоявший рядом на перроне подземки парнишка не спросил:

— Эй, мужик, что это за звук?

Это был мой зубовный скрежет.

Потом я несколько раз пытался — мы оба пытались — всерьез обсудить происходящее, но к тому времени ставки настолько выросли, что любой откровенный разговор грозил вылиться в ссору, на которую ни у одного из нас не хватало духа.

День, в который я узнал про любовника Мойры, был последним, когда я заходил в квартиру. Единственное, чем я дорожил, был Гус, ну еще блокноты и охапка книг — ведь почти все остальное выбирала Мойра. Я упаковал вещи, и мы с Гусом отправились к моему брату на Стейтен-Айленд, хотя с середины моста Верразано-Нэрроуз нас пришлось тащить на буксире — машина сломалась.

Механик брата сказал, что мотор сдох.

— Как будто у тебя двадцатилетний мотор в пятилетней машине, — сказал Томми. — Все сношено донельзя.

Мы с Гусом купили новую машину, пересекли всю страну и прибыли в Орегон.

Гибель Линды Забо попала на первую страницу: сенсация для городка, где убийств в среднем за год происходит меньше, чем в Нью-Йорке за день. Я уговорил редактора оставить цитату про зебру. Меткое высказывание, к тому же хотелось таким образом польстить Старр.

Я сидел у себя в кабинке в редакции (сплошь затянутые серой тканью стены, завешенные внахлест газетными вырезками и карикатурами, точно модернистская вариация пещеры Альтамира с настенной живописью бронзового века), когда позвонила Старр.

— Ты не поверишь, — сказала она.

— Во что?

— Помнишь вчерашнюю покойницу? Линду Забо? Она была профессором в Орегонском университете.

— На пенсии? — поинтересовался я.

— Нет. На штатной должности. Преподавала физику.

Пришлось немного пошевелить мозгами, спешно меняя мнение о покойнице: она ведь жила в дыре всего на ступеньку выше приюта для бездомных.

— Тогда почему… — начал я, но Старр меня опередила:

— Понятия не имею. Зарабатывала она неплохо, и на счету одиннадцать тысяч. Имела приличную машину, «вольво» предпоследней модели. Хотя, кажется, дама была чуть не в себе.

— Подозреваемые уже есть? — спросил я, отчаянно царапая заметки в блокноте.

— Нет. И сдается, это все-таки не любовник. Она жила одна, соседи говорят, гости к ней не захаживали.

И тут я вспомнил про зебру.

— Не знаю, видела ли ты газету, — забормотал я. — Я процитировал твои слова…

— Видела. Про копыта.

— Извини, что так вышло.

Вместо того чтобы польстить, я выставил ее глупой.

— Не извиняйся. Я сказала о любовнике, зная, что ты это процитируешь. Мне и раньше случалось ошибаться.

Закончив разговор, я собрал блокноты, ручки и ключи и направился в Орегонский университет. Все равно надо получить пару-тройку фраз от коллег Забо для продолжения репортажа. А еще мне хотелось узнать, есть ли у них какие-нибудь соображения, почему преподавательница жила как бродяга.

Я уже бывал в университете по поводу разнообразных мелких преступлений: сексуальные домогательства, незначительные злоупотребления и ритуальные кражи талисманов футбольной команды противника. Оставив машину за кампусом (чтобы не пришлось обращаться в отдел по связям с общественностью за пропуском), я направился к Уильяметт-холлу, где располагался физический факультет.

В просторной приемной было слишком жарко, и главное место в ней занимал деревянный стол, который выглядел так, словно его наспех сколотили из упаковочных ящиков. Дверь справа вела в помещение поменьше. За столом восседала студентка лет двадцати с волосами воронова крыла, постриженная под Бетти Пейдж, что напомнило мне о Мойре, и с броским пирсингом, который уж никак ее не напоминал. Когда я вошел, студентка листала глянцевый журнал.

Представившись, я спросил у девушки, знала ли она профессора Забо. Она ответила, мол, только мельком и, как полагается в подобных случаях, печально вздохнула. По ее мнению, мне лучше поговорить с профессором Шенком, тоже преподавателем физики.

Она провела пальцем по расписанию на доске.

— До десяти минут двенадцатого у него занятия. Потом до двух приемные часы.

Записав номер кабинета на желтой бумажке, она протянула ее мне.

— Подниметесь на один этаж, а потом, кажется, налево. Но у него могут быть студенты.

Эдгар Шенк оказался кругленьким англичанином в спортивных штанах, кроссовках и оранжевой вязаной кофте, настолько яркой, что резала глаз. Он был один в своем кабинетике, больше похожем на стенной шкаф; восседал за серым стальным столом на деревянной вертящейся табуретке, которую, кажется, купили на распродаже после пожара.

Я представился. Он, конечно же, уже знал, что Линду Забо убили.

— Разве не ужас? — вопросил он, жестом указывая мне на другую табуретку. — Просто в голове не укладывается.

— Вы близко знали профессора Забо?

— Очень. Не далее как на прошлой неделе мы с женой приглашали ее на обед. У нас с Линдой было общее расписание занятий, ну, более или менее, поэтому мы ездили на работу вместе. Ее машина вечно стояла сломанная.

Он снял оранжевую пушинку со штанов.

— Трагичная, поистине трагичная смерть. Вы, наверное, слышите такое всякий раз, когда кого-то убивают, и я понимаю, что каждая человеческая жизнь бесценна, но Линда была ярко выраженной индивидуальностью.

— Пожалуйста, поподробнее.

— Она была замечательным человеком, но главное — мозги у нее первоклассные. Чтобы остаться здесь, она отказалась от профессуры в Институте перспективных исследований. Знакомое название?

Я знал, что это крупный научный центр в Принстоне, штат Нью-Джерси, знаменитый тем, что там работали Эйнштейн и десяток других гениев, о чем и сказал Шенку.

— Вот именно, — кивнул он. — Что называется, высшая лига.

— Тогда почему она подвизалась здесь? Ей нравилось преподавать?

— Господи Боже, нет! — хохотнул он. — Конечно, Линда могла бы преподавать где угодно, но как исследователь представляла гораздо большую ценность: отличный теоретик и одновременно хороший экспериментатор.

— У нее была лаборатория в кампусе?

— Нет, она говорила, что работает дома, но в такое трудно поверить, правда? Нужно иметь целое состояние, чтобы приобрести хотя бы малую долю того оборудования, которым оснащены наши скромные лаборатории. Да, наш факультет, скорее, второго класса, хотя и пользуется уважением среди коллег. Я сам неплохой экспериментатор. А меня она превосходила на порядок, уж поверьте мне.

Необычное признание, особенно для человека из мира науки. В Шенке не было ничего от непризнанного гения.

— Почему вы так говорите? — спросил я.

— Ну, она время от времени помогала мне кое в чем, — отозвался он. — Превосходно управлялась с оборудованием. Не какой-то там хороший наладчик, но истинный талант в разработке и конструировании.

— Не хочу показаться невежливым, — продолжал допытываться я, — но если все это так, то почему она работала у вас?

— Долг перед близкими, по всей видимости. У нее тут есть семья, хотя мы никогда никаких родственников не видели.

— Какая у нее специализация?

— Она читала вводные курсы и вела пару семинаров по квантовой физике, — объяснил он. — Но в душе была математиком-теоретиком. Она много говорила о своей работе, но я понимал не более половины. А ведь меня считают хорошим специалистом. — Вид у Шенка стал грустным. — Я, наверное, лезу не в свое дело, но, кажется, Линда переживала какую-то личную драму. Она как будто была не способна взять себя в руки и решиться что-нибудь опубликовать. Во всяком случае, последние пять лет.

— А вы не могли бы в общих словах объяснить, над чем она в последнее время работала? — спросил я.

— Боюсь, я ничего, кроме общих слов, сказать не смогу. Она увлеклась чем-то, что назвала ЛЭВами, «локализованными энтропийными возмущениями». Так она именовала участки пространства, в которых энергия практически отсутствует и никакого полезного выхода уже получить невозможно. Концепция интересная, но несколько противоречивая. «Очаги» энтропии, содержащиеся внутри системы, но не испытывающие на себе ее воздействия и сами на нее не воздействующие. Словно чашку замерзшей воды поставили в духовку, а жидкость не нагревается и духовка не остывает. Но расчетов и формул в основе теории я так и не увидел. Может, оно и к лучшему. В колледже у меня был курс исчисления, но из него я помню лишь запах шампуня Мэрибет О'Холлрен и то, как два семестра ее волосы дразняще колыхались над моей партой.