Параллельные общества. Две тысячи лет добровольных сегрегаций — от секты ессеев до анархистских сквотов - Сергей Михалыч

После смерти основательницы Ауровиля и прихода второй волны энтузиастов в середине 1970-х годов началась предсказуемая «нормализация». Потеря харизматика и особенно накопление достатка подтвердили марксистскую теорию о том, что частная собственность неизбежно развивается там, где есть, что делить, а общий доход становится существенно выше минимума, необходимого для аскетичной и духовной жизни мечтателей-бессребреников. Как и в случае со многими израильскими кибуцами, нанимающими приезжих на работу, Ауровиль во многом стал существовать за счет грубой работы аборигенов-тамилов, которым нужно было продавать кому-то свой дешевый труд. Самые успешные мастерские решили оставлять основную часть прибыли у себя, сохранив лишь небольшой общий фонд для взаимовыручки. Сейчас Ауровиль — это прежде всего центр нью-эйджевого туризма, состоящий из нескольких автономных фирм с чуть более высоким уровнем кооперации, чем в обычной рыночной корпорации, владеющей курортом и организующей экзотический туризм. Заплатив, тут можно пожить во вполне комфортных, хоть и не роскошных условиях, медитировать под руководством наставника, пройти несколько психотренингов, сходить на пару лекций по восточной философии и психотехнике и поработать немного на общем экологически безупречном огороде, а также попробовать себя в роли резчика по камню, танцора индийских танцев или ткача. Чтобы стать полноправным гражданином Ауровиля и остаться здесь надолго, потребуется внести серьезный денежный пай. При всем этом, по мнению большинства людей, побывавших там, Ауровиль остается одним из самых приятных и интересных мест на земле.

Можно сказать, что этот проект менялся, по мере того как гасла в людях очень популярная в 1960-х надежда на скорую «трансцендентальную революцию» и повсеместное изменение человечества с помощью появляющихся везде общин, сочетавших добровольный социализм с духовным и мистическим поиском. Ауровиль не стал столицей этого нового человечества или лабораторией процесса обособления людей от капитализма, авторитарной власти и слишком рациональной культуры, потому что сам процесс истории пошел совсем в другую сторону. «Мятежные 1960-е» оказались перезагрузкой, а не концом капитализма, они открыли новые рынки и новые способы извлечения прибыли из человеческих эмоций и надежд. «Мировая революция миллионов равноправных общин» постепенно забывалась, уступив место «духовному туризму» как отдыху от слишком требовательной и потребительской жизни мегаполисов.

Часть четвертая

НАСТОЯЩЕЕ

29/ Уточненное определение

Многим там скучно. Для таких существует обычная жизнь: большие или малые города или традиционные деревни. Мы пишем здесь о людях, которых не нужно централизованно и ежедневно развлекать, чтобы они, не дай бог, не стали опасны для себя и окружающих.

Если считать монастыри всех традиционных конфессий, а не только экспериментальные сообщества, в настоящий момент на нашей планете в добровольных сегрегациях живут вряд ли больше двух миллионов человек (цифры очень разнятся). Если же всевозможные устойчивые доиндустриальные секты, амиши и мормоны, буддисткие и христианские монастыри не в счет, считаем только светские проекты нового времени, тогда цифра будет не больше 200–300 тысяч. В любом случае, учитывая «сменяемость населения», жизнь в той или иной самосегрегации стала важным временным опытом для миллионов современных людей по всему миру.

Чтобы лучше понять явление, следует рассмотреть его в развитии, уточнить и расширить само определение. Добровольная сегрегация — это не только уже готовое место, но и сам процесс обособления группы людей от общества. О многих коллективах можно сказать, что с ними сейчас «происходит добровольная сегрегация», то есть они стремятся к обособлению, не ищут статуса и успеха по правилам, принятым в большом обществе, и при благоприятных условиях могли и желали бы обособиться окончательно по одному из названных выше сценариев. Обычно этих людей объединяет некая общая деятельность и близость мировоззрения, общность целей, альтернативных общепринятым. Очень часто незаконченная добровольная сегрегация выглядит как общая работа над неким коллективным проектом, плотное общение, выработка собственного — альтернативного — языка и собственной — альтернативной — истории. В такой оптике совместное проживание становится финальным и окончательным условием оформления «добровольной сегрегации», но сам ее процесс начинается намного раньше, как групповой эксперимент по созданию другой экономики, другой морали, другой культуры и другого языка.

30/ Нидеркауфунген

Когда хотят продемонстрировать жизнеспособность и долговременность анархистской добровольной сегрегации, обычно называют Нидеркауфунген, существующий с 1986 года под Касселем. Там живет от 60 до 100 человек, и никогда не жило больше. От основателей-ветеранов в общине сейчас осталась треть. Это довольно радикальная либертарная община, радикализм которой состоит прежде всего в строгом следовании принципам самоуправления. Любой член коммуны может наложить вето на общее решение, пока его не переубедят. Все решения принимаются еженедельным общим собранием, то есть это настоящий анархизм, а не демократия с подавлением меньшинства. Никаких выборных органов власти нет. Такой «непрактичный» режим подчеркивает уважение к каждому коммунару и его ценность для общей жизни, ведь целью общины является свободная реализация каждого человека, а все остальное — средство. Никакого запрета на традиционную семью, конечно, нет, но объективно так сложилось, что большинство коммунаров живут «открытыми группами» человек по пять-шесть. Дети сами могут выбирать себе «родителей» с того момента, как научились говорить. Если кому-то нужны деньги или вещи, каждый получает их по потребностям, а не по труду из общего фонда. Если верить коммунарам, у них не возникает противоречий между частным интересом и общим, и коллективная касса не пустеет. Объем работы и потребления каждого определяется свободной договоренностью между всеми. Расходы выше «необсуждаемого уровня» рассматриваются на общем собрании. Понятие фиксированной «оплаты труда» отсутствует. Коммунар получает «по потребностям», если остальные не против таких его «потребностей». Если человек, принимаемый в коммуну, вкладывает в нее какой-то капитал, с ним очень подробно и детально оговаривают, что и сколько он сможет взять с собой при возможном выходе. Коммунары построили несколько очень разных мастерских (особо подчеркивается экологичность этих производств), плюс биоогород, гараж, либертарную школу для любого возраста, в которой каждый ученик может быть учителем. Если коммуне нужны инвестиции для общего дела и все с этим согласны, их берут из неприкосновенного запаса, который решено не тратить на потребление. В этой плотной «группе участия» паразитов не возникает — каждый воспитывает остальных в духе свободного микрокоммунизма. Для детей коммуны организован свой детский сад. Вопреки нарушению множества экономических «правил» и «законов», вот уже 25 лет коммуна не разоряется, наоборот, заметен очень медленный, но рост ее благосостояния, плюс качественное и творческое образование для ее детей. Если коммуне для нового дела нужны специалисты, детей или взрослых отправляют в город для переквалификации.

Внешне Нидеркауфунген производит впечатление чистенького крестьянского хозяйства с красиво расписанными стенами домиков, высоким уровнем культуры коммунаров, половина дня которых полностью свободна от труда (рекомендованная собранием норма добровольной работы пять часов). Впрочем, свое свободное время большинство коммунаров предпочитает тратить, помогая тем, кто сейчас работает, или просто меняя свою деятельность. На две трети коммуна обеспечивает себя питанием сама. Все остальное закупается в городе. Коммунары продают свою продукцию на ближайшем рынке, у них сложились нормальные отношения с местным населением. Очень распространено в Нидеркауфунгене вегетарианство, но оно не является обязательным требованием. Принципиально не используются товары из третьего мира, где до сих пор существует рабский труд. Наверное, главная тайна успешного существования этого образцового «Цветочного города» заключается в том, что практически все его участники — дипломированные немецкие интеллигенты левых взглядов, отказавшиеся «работать на систему», заниматься научной деятельностью, «амортизировать издержки капитализма» и т. п. Отсюда вся сознательность общинников и отсутствие паразитизма.

Новый человек принимается в коммуну общим собранием, учитывается, есть ли для него сейчас жилье, чем именно он будет заниматься. И вообще прием происходит далеко не сразу. Требуется сначала неделю пожить в гостевой части, потом, если желание не исчезло, пройти трехмесячный испытательный срок, работая и общаясь со всеми на равных, найти себе за это время трех-четырех поручителей, которые рекомендуют тебя собранию. Если на этом собрании никто не будет против тебя, не наложит вето на общее решение или не предложит продлить испытательный срок, ты становишься полноправным участником коммуны. Главной социальной проблемой Нидеркауфунгена является невозвращение в коммуну детей. Людям, выросшим в условиях анархистского микрокоммунизма, нравятся большие города. Многие из «детей коммуны» воспринимают город как новые возможности для себя и переезжают туда, как только появляется такая возможность. Поэтому приток новых людей осуществляется по-прежнему за счет взрослых, разочарованных в капитализме, хорошо образованных людей, не боящихся физического труда.