Танжер - Фарид Нагим

Я вдруг снова почувствовал, что улыбка словно бы застыла на мне с самой нашей встречи.

– От всей нашей жизни с женой у меня остались только две коробки с пишущей машинкой, рукописями, книгами и одеждой, – сказал я и закурил. – Одна была перетянута моим шарфом и брючным ремнем, а другая – электрическим шнуром. Еще на мне самом было много одежды. Так сильно хотелось закурить. Я толкался среди пассажиров, будто куда-то спешил. Вышел на перрон Казанского вокзала и закурил. Я стоял один и у меня был такой вид, что ко мне подошел старик бомж и сказал: парень, давай я тебе помогу. А у меня совсем не было денег, и он помог мне бесплатно. В метро в скупке золота и серебра продал свое обручальное кольцо. Мужик так легко и равнодушно взвесил его на своих плоских весах и дал всего восемьдесят тысяч, а оно стоило триста, – мне хотелось говорить и говорить бесконечно. Его глаза косили, и казалось, что он смотрит в сторону, но я знал, что он смотрит на меня, и я с горечью высвобождал перед ним свою душу. – А накануне в Алмате валил такой снег. Он сыпал и сыпал на зеленые деревья. И ветви с листьями не выдерживали, всю ночь я слышал треск обрушивающихся ветвей. А утром все улицы были завалены ветвями и листьями, все было зеленое. Потом снег быстро растаял. Она уже не разговаривала со мной и все время сидела со своей матерью в другой комнате, а я лежал в маленькой комнате на диване у стены и не знал, что мне делать дальше. А потом вдруг увидел в темноте огни Москвы, огни Ялты, подумал про вас, и обрадовался. А потом мне Артемий позвонил и сказал, что вы в Москве.

Он слушал меня и дышал в кулачок.

– Блин!

– Что такое?

– Я вот рассказывал вам все и только сейчас понял, что я забыл там свои белые штаны. Такие красивые белые летние штаны, жалко так!

Он засмеялся.

Ярко и мягко сияли фонари среди пышной листвы, и тени деревьев волновались на глади пруда, и туфли у меня классные.

– Прости, Анвар, но так хорошо, что шестого ноября девяносто шестого года ты уже возникаешь на Казанском вокзале со своими коробками, а я в это время бегаю по Ялтинской набережной и ищу Воинову, которая пошла то ли позвонить, то ли поссать в кусты, и сидит там, пересчитывает деньги, – его глаза косили.

– Слушайте, как мы быстро уговорили вино.

– А давай еще купим?

– Давайте, – обрадовался я.

– Поедем к полковнику, там хоть закусить можно.

– Точно, мне все равно, в какую сторону ехать.

Мы быстро поднялись и пошли. Под луной у наших теней были длинные ноги. Свет фар был еще далеко, а Серафимыч стоял и ждал. Я засмеялся и потянул его за собою. Он нервно замер и побежал, прижимая рукой сумку и быстро перебирая ногами, кепка сползла на затылок.

– Да вы их не бойтесь, – засмеялся я. – Главное не растеряться. Когда вы теряетесь посреди дороги, то и водитель тоже теряется, и вы оба начинаете вилять в одну и ту же сторону. Замечали? Вот это опасно.

Он стеснялся своего страха и все поправлял кепку.

На дорожке к высотке полковника нас снова облаяли бездомные собаки.

– Да не бойтесь вы их, – засмеялся я и так крикнул, что они заскулили.

– Ну ты даешь!

– Запомните, если на вас бежит большая собака, вы сразу садитесь на корточки, собаки почему-то теряются от этого.

Он ходил по кухне и от волнения засовывал свою сухую ручку глубоко в карман и все говорил. Внизу под нами было пятнадцать этажей. Из окна редкие машины на дороге казались плоскими. Я начал перебирать вещи на столе, проверяя, сильно ли я пьян.

– Там у меня родственники по материнской линии живут, потом, после Ялты, можно будет вернуться этим путем, через Льгов, – сказал он и еще глубже всунул руку в карман, даже согнулся набок. – Такие красивые тургеневские места… А ведь они задушили свою мать, ну старшую сестру Сани Михайловны, там в деревне. Саня Михайловна злится, говорит, не мели ерунды, а я знаю, что они ее подушкой задавили. Устали от нее, измучили ее, а потом задушили. Вот такая история… давай выпьем.

– Давайте.

– Ты не думай, что я алкоголик, нет, я душой пью. Я только с тобой могу пить. С Мороковым пятьдесят грамм стоит только выпить, он сразу драться лезет.

– Не-ет, что вы.

– Вот только Юку жалко. Ему уже двенадцать лет! Они мучают его. Канаева его до истерики довела. Я взял сковородку, у меня бывает такое, я тогда страшен, и говорю: если ты его еще раз тронешь, я тебя сковородкой переебу!

Я захохотал.

– Да, у меня бывает такое, – он тер маленькой ручкой редкие седые волосы. – Я тогда страшен, бля!

– А давайте мы Юку в «Макдоналдс» сводим?

– Да? Ты правда хочешь?! Я давно хотел, ты как угадал! Он давно хотел в «Макдоналдс». Он ведь голодный, с корочкой хлеба ложился спать, и я боялся, что он поперхнется… Завтра тогда ты нас подожди там, возле кинотеатра «Варшава», знаешь, и мы выйдем.

– Давайте, нормально, – мне было радостно, что у меня есть деньги, и мы все втроем завтра пойдем в «Макдоналдс», и я буду радоваться радостью того мальчишки. Мысль эта привязывала меня к жизни, грела меня.

– Давай выпьем за завтрашний день!

– Давайте.

– Пью душой!

Я выпил и увидел динозавра на пачке «Кэмэла», хотя я знал, что там должен быть верблюд.

Он стучал кулачком по столу, хорохорился и казался особенно маленьким и беззащитным. Я закурил. Все равно на пачке вместо верблюда стоял горбатый динозавр с длинной шеей. Странно, под каким же углом зрения тогда смотреть на эту пачку? Интересно, конечно.

– А… …ты иди, ложись тогда, я здесь еще посуду уберу, потом лягу.

– Да, я что-то уже все…

Я еще раз глянул на пачку «Кэмэл» и пошел в большую спальню полковника, разделся и лег на широкую тахту, к стенке.

Пришел Алексей Серафимович и долго раздевался в темноте, устало вздыхал. Потом я очнулся, он задумчиво сидел с брюками в руках, блестела пряжка ремня, блестели белки глаз.

…………………………

– А, да-да…

– Я их согрею.

…………………………

Как глаза блестят у него. Задумался.

– Ложитесь, вы чего?

Смешно, головой к моим ногам лег. Ты так с мамой в детстве спал, но. Вздыхает так.

Не спит, тело замерло. Может быть, перепил?

Отвернулся, мутит его, видимо.

Снова повернулся. Ноги воняют у тебя, наверное? Помыть надо было, а… Вздыхает.

Как злит эта ночная сигнализация машин.

Ноги обнял. Смешно.

Да нет, этого не может быть, он перепил.

Крепко прижал ноги к груди. Не шевели пальцами.

Какие сильные руки у него!

Этого не может быть?!

Блядь, не надо!

Не может быть. У него руки трясутся.

Целует ноги.

Точно.

Этого не может быть.

Не может быть! Нет. Просто обнимает ноги от чувств. И все. Просто трется об них лицом. И все. Не шевели пальцами. Пнуть его, что ли?! Ты что. Аж нога дернулась.

Этого не может быть?! Это просто смешно было б! Никогда такого не было. Жизнь.

Алексей Серафимович… Сейчас скажу ему: хватит, Алексей Серафимович!

Нет, этого не может просто быть?! Что за год?

Боже мой… Это же сердце у него так бьется, просто колотится об ноги. Как у мальчишки. Никогда не слышал, чтоб у взрослого человека так сердце стучало.

…………………………

Гарник: Ты знаешь, Анвар, он, по-моему, «голубой». У него ладошка такая…

Асель: Твой Суходолов «голубой».

Ну, какой он голубой, Асель, он просто предан литературе! Асель: «Голубой», он женщин ненавидит!

…говорили, что Суслов, главный гомосексуалист Кремля.

Кирилл: А ты в Гурзуф с ним, что ли ездил?

И усмехнулся. Я понял, что он тогда подумал. Ну и что. Суходолов: я в той комнате свою книгу забыл.

Книга Дж. Болдуин. «Комната Джованни».

Флюра: Анвар, он мою ногу щупает!

Тот дед в кинотеатре щупал ногу Флюры. Дает бумажку. Я увидел у себя в руках три рубля. Отталкивал его руку с колена Флюры, щипал его руку. Как будто играл с ним.

…………………………

– Что?

– варинька…… варинька…

– Анваринька, Анварик…

– Ну, чё ты, бля… а? А чё ты, бля…

– ……………

…………………………

Так бьется его сердце. Так сильно стучит, как будто сейчас выпрыгнет. Хм, бедолага.

– Алексей Серафимович? Ложитесь сюда головой, там же неудобно, а здесь подушка.

Сидит, трет волосы рукой.

Пусть рядом лежит.

Прижимается, бля. Этого не может быть!

Варенька?!

Он что, тебя Варенькой называет?! Это пиздец, бля.

Это пиздец… Варенька. Тьфу ты, бля! Варенька?! Он что, меня Варенькой называет?! Это пиздец, бля!

А-а, нет, Анваринька, он говорит: Анваринька, а тебе слышится Варинька. Просто Анваринька или Анварик, все, надо уходить. Надо отсюда уходить. Вставай.

Просунул руку. Сейчас нащупает маленький членик. Трогает. Сжимает. Крутит.

Какая у него маленькая ручка. Сухенькие пальчики.

Как будто мальчик.

Он говорит: А чё ты, бля. Чё ты, бля, мол, а чё он у тебя маленький, чё он у тебя не встает. Матерится еще. Он одурел что ли?!