Бес смертный - Алексей Рыбин

Я высвободился из кольца прохладных рук и встал.

– Уходишь?

– Да. Нужно мне, понимаешь, найти эту журналистку…

– На кой черт она тебе сдалась?

Я и сам не знал, на кой черт мне эта московская девчонка. Просто хотелось выйти на улицу.

– У меня ее вещи, деньги, не знаю, что еще. Там кучи сумок. А ей нужно с Марком встретиться… Он же у нас звезда.

– Да, звезда… С ротации снимут на радио, и через неделю его уже не будет. Какая он, в жопу, звезда? Лучше бы институт окончил, работал бы дизайнером, хорошие деньги и спокойно. Так нет, полез…

Зоя имела право так говорить. Она знала предмет. Навидалась всякого, в музыке варилась всю жизнь.

– Да ладно, ничего страшного. Ну, не будет он лидером, не будет звездой, подумаешь, большое дело. В роке есть не только Мики Джаггеры. Есть еще Дики Вагнеры и Митчи Митчеллы.

– Вот ты это ему и объясни.

– Ничего я не буду объяснять. Сам все поймет. Пусть поиграет в свое удовольствие. Ему же вся эта херня нравится, ты же видишь.

– Ну и ладно. Все лучше, чем по парадным водку жрать.

– Это точно. Хотя водку жрать тоже неплохо.

Я вышел из ванной уже одетый, штаны, правда, толком не высохли, но, думал я, на теле они быстро придут в норму.

– Все, Зоя, я пошел.

– Ну давай… Осторожнее, смотри.

– В каком смысле?

– Так. На всякий случай. Я сегодня правда что-то разволновалась.

– Брось. Все нормально. Кстати, я, когда к тебе шел, видел, как в доме напротив кто-то из окна выпал.

– Да?

Зоя посмотрела на меня странным, тяжелым взглядом.

– Ты что? – спросил я.

– Из окна вчера выпал мужик. Вчера. Да. А что, сегодня еще один?

– Я не знаю. Что видел, то и говорю.

– А из какого дома?

– Через улицу. Красный такой. Семиэтажный.

– Да… С седьмого этажа. Только это было вчера.

– Вчера, сегодня – какая разница. Значит, кто-то еще сиганул. Может, пьют там, ориентацию потеряли, вот и падают один за другим.

– Все может быть, – сказала Зоя и еще раз посмотрела на меня как на незнакомого человека.

Я повернулся и поскакал вниз по лестнице.

Искусство офицеров

Карл Фридрихович ждал меня в парадном. Он был одет в черную курточку – из тех, что можно назвать полувоенными. В действующих частях такие, ясно, не носят, слишком они пижонские и аккуратные, но фасон имеют определенно буденновско-натовский. Из-под курточки выглядывали черные джинсы и остроносые, почти как у меня, сапоги.

Я не без удовольствия отметил, что сапоги Карла Фридриховича моим уступали. Самопальные были сапоги, кустарного местного производства. Такие сапоги лепят в подвалах сапожники-одиночки и продают юным модникам, любителям подпольного рок-н-ролла.

Черные глаза на бледном лице Карла Фридриховича сияли нездоровым светом; если бы я не знал, кто передо мной находится, то мог бы подумать, что клиент переусердствовал с шаманкой.

Я совершенно не удивился тому, что Карл ждет меня на лестнице – практически под дверью квартиры, в которой я только что валялся в постели с девчонкой. Это было даже в некоторой степени романтично, По крайней мере, придавало банальному послересторанному сексу разнообразие и горячило кровь. Хотя и задним числом.

– Идем, – сказал Карл Фридрихович, не поздоровавшись.

– Куда? – спросил я.

– Дело есть.

Я вздохнул и побрел следом за офицером.

Выйдя из дома, мы уселись в старые, едва держащие оригинальную форму «Жигули», причем Карл ловко проскочил в тесном салоне за руль.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил меня мой куратор.

Карл Фридрихович при последней нашей встрече просил называть его «куратором». Мне по барабану, хоть Хендриксом могу его называть, только бы на сцену не вылезал.

В кармане куратора звякнули ключи и пистолет с тяжелым шорохом проехал по грубой хлопчатобумажной подкладке. Хотя, может быть, это был и не пистолет. Может быть, кастет или еще какая железяка. При каждом движении куратора эта железяка издавала звук – глупый, бессмысленный и негуманный. Такие звуки может издавать только оружие. Мобильный телефон, к примеру, в кармане шуршит – тонко, весело, нетерпеливо и деловито. А вот оружие звучит уныло, коротко и глухо.

– Да нет пока, – честно ответил я.

– А спросить? – не унимался куратор.

– Что спросить? Почему вы за мной следите?

– Мы обязаны… – с удовлетворением, быстро, словно мой вопрос выбил пробку, затыкающую ему рот, начал Карл Фридрихович. – Мы обязаны за тобой следить. По крайней мере, первое время. Знаешь, как бывает… Тонкая нервная организация, муки разнообразные. Комплексы, раскаяния. Фотографии друзей – на шашлыках, двадцать лет назад. Как славно было, как просто и весело. Девчонки. Школа. Первая любовь, чистая, с клятвами…

Я слышал скрип подшипников и свист перегретого двигателя, слышал стоны рессор и треск гнилого, осыпающегося пылью при каждом толчке кузова. Впрочем, хоть машина и была стара, как этот лучший из миров, но шла она плавно и не без изящества вписывалась в повороты. Карл вез нас какими-то неизвестными мне проходными дворами. А я-то думал, что знаю весь город. Выходит, что знал я только отдельные его сектора. А Карл Фридрихович другие сектора охватил. И вместе мы – отличная бригада.

– Уроки физкультуры, – ни с того ни с сего вспомнил Карл Фридрихович. – Сборы металлолома. Походы. Костры. Клятвы в палатке. Созревшие для любви, пахнущие промокашкой губы девочки из параллельного класса. Это романтичней, с одноклассницей дружить банально, а из параллельного… Нет, она была на год старше. И из параллельного. На физкультуре она прыгала выше всех, и трусики обтягивали ее крепкую попку, а белая футболка была на размер больше, была просторной, как ночная рубашка. Потом новые клятвы, после выпускных экзаменов. Измена на первом курсе института. Дискотеки. Гитара, купленная у соседа-фарцовщика. Мысли о свободе. Умные книги, рок-н-ролл, пластинки, купленные на сэкономленные карманные деньги, выданные родителями, стройотряд, деньги, пластинки, гитары, усилители. Учеба побоку, отчисление из института, встреча с девочкой – школьной любовью, девочка теперь пэтэушная блядь, а ты теперь рок-музыкант, диссидент, волосат и прикинут, тебя останавливают дружинники и вяжут менты. Концерты в подвалах, концерты в деревенских клубах, вино, много вина, веселье, родители махнули руками, дурдом, белый билет, умрем за попс, главное в жизни – музыка, друзья, лучшие друзья, не-разлей-вода, и все ненавидят стукачей, все честные и правильные, все – воины одной армии, все бьются за свободу, за справедливость, запрещенные песни, запрещенные диски. Аресты, снова аресты, признание, победа, гастроли, гитары, деньги, вино, много вина, пластинки, все разрешено, потом опять запрещено, но все очень-очень честно. Совесть чиста, и душа рвется к прекрасному.

– Карл Фридрихович, – сказал я, посмотрев на часы. – Мы ведь обо всем этом уже говорили. В прошлый раз. Я же дал согласие.

– Еще бы…

– Тогда к чему все это?

– Это я так. Я же говорю – сидел ты дома, один, мало ли чего тебе на ум пришло? Может быть, ты произвел очередную переоценку ценностей, решил, что поспешил с ответом, что ты не можешь идти против идеалов своей юности, против своих нравственных, хе-хе, законов… Некоторые именно так и поступают. И сигают из окон, ну, правда, это, положим, только один раз было, клиент наш оказался неврастеником. Прокол вышел, недоработка, не проверили его как следует. То есть по бумагам-то все было нормально, на учете нигде не состоял, не лечился, а по факту – совершенно больной человек. Нервы расшатаны, дерганый… Мне он сразу не показался, а начальство говорит – нет, пусть идет в разработку. Ну и не проверили. А могли бы проверить – плевое дело. Драку устроить в подъезде или бабу увести. Посмотреть на реакцию, прикинуть, как он может повести себя в нестандартных обстоятельствах. Так нет, все скорей, скорей, давай, план, квартальный отчет…

– Какой отчет?

– Да бюрократия у нас, знаешь ли, почище, чем в совке была… Ты что все на часы смотришь? Подождет твой друг, ничего с ним не случится. У нас поважнее дела есть.

Закончилась утомительная череда проходных дворов, и машина выскочила на набережную. Я не спрашивал, куда мы едем, и не удивлялся тому, что куратор знал о звонке Отца Вселенной.

– Удивлен? – спросил Карл Фридрихович.

– Только идиот может не подозревать о том, что вы в состоянии прослушивать телефонные разговоры.

– Правильно, – улыбнулся куратор. – А с Соловьевым ты встретишься.

– С кем?

– С Колей. Никуда не денется. Ты не знал, что его Колей зовут?

– Отца Вселенной?

– Ну да. Коля Соловьев. Двоечник и хулиган. Нашел себе занятие… Полный урод, если между нами.

– Подожди… Подождите, – поправился я, заметив быстрый недовольный взгляд куратора. – Он… Отец Вселенной… Он тоже, что ли, ваш?