Пленный лев - Шарлотта Юнг

За весь вечер он не смог сказать девушке ни слова, а только бросал на нее пламенные взгляды и тотчас же опускал глаза, если замечал, что она смотрит в его сторону; наконец, когда вечер кончился и подан был сигнал к расставанию, он отважился промолвить ей робким голосом:

– Вы на меня сердитесь?

– Нет, – ответила Эклермонда, – между нами не произошло ничего обидного.

Луч радости блеснул во взгляде Малькольма.

– Осмелюсь ли я просить вас помянуть меня в ваших молитвах?

– Конечна, – ответила она, – я буду и о вас молиться, как о всех друзьях своих.

– А если мне удастся… удастся выказать свою храбрость, то трофеи моих побед позволите ли вы принести к стопам вашим?

– Всякий честный и храбрый поступок ваш меня также обрадует, как и всех, кто желает вам добра. Я буду молиться и за вас и за сестру вашу. Да хранит вас Бог, лорд Малькольм, и да благословят вас святые в житейских опасностях, как бы благословили они вас в лоне церкви.

Малькольм, хорошо поняв, почему Эклермонда упомянула о его сестре, не мог более питать надежд. Эта строгая доброта Эклермонды была для него гораздо худшим признаком, чем было бы притворное, отдаление ее; но она с ним говорила, – и этого достаточно было, чтобы ободрить его. Перед ним открывалась блестящая карьера, и какая девушка, как бы свята она ни была, откажет ему в своей руке, когда он сделается поборником честного и святого дела, и в качестве слуги и товарища своего короля внесет в Иерусалим крест святого Андрея? Малькольма утешала мысль, что Эклермонде еще не скоро удастся поступить в монастырь: вряд ли какая обитель отважится принять к себе беглую иностранку такого знатного происхождения и с таким огромным состоянием, в особенности если в числе попечителей ее был Туренский епископ.

ГЛАВА VII

Осада Мо

Зимний ветер дул с неимоверной яростью и целые потоки дождя заливали английские палатки, расположенные на берегу Марны во время осады города Мо английским королем Генрихом V. Место это служило оплотом одной из самых грозных разбойничьих шаек, обычно образующихся во время продолжительной войны. Жан де Гост, известный под именем Воруса и принадлежавший к так называемой партии Арманьяков, грабил без разбора всех путешественников, отправляющихся в Париж, забирал их в плен и требовал от их родственников значительный выкуп, а в случае невнесения выкупа вешал пленных на огромном вязе, украшающем торговую площадь города. Предместья Парижа, и те были наводнены этими шайками: разбойники перехватывали обозы со съестными припасами, и жители, выведенные из терпения, обратились, наконец, к Генриху V, прося его избавить их от столь ужасного неприятеля. А так как Генрих желал провести зиму в Англии, где находилась его жена, то он решил напасть на Мо в октябре, надеясь разом овладеть городом; действительно, одной частью города, заключающей в себе торговую площадь и несколько больших монастырей, он овладел без больших затруднений, остальная же была настолько хорошо укреплена и снабжена продовольствием, что королю пришлось осаждать ее по всем правилам военной тактики, несмотря на заранее предвиденные трудности, болезни и опасности, грозящие его войску. Убежденный, что его обаяние во Франции, а может быть даже и благосостояние столицы зависели от его успехов, Генрих решился овладеть городом во что бы то ни стало.

Большая часть английской армии расположилась лагерем перед Мо, во главе ее был сам король и главные представители английского дворянства: Марч, Сомерсет, Салисбери и Варвик, к ним присоединился и король Шотландский, Джемс. Во время отсутствия Генриха он был во главе армии при осаде и взятии Дрейса. Джемс исполнял, до известной степени, должность флигель-адъютанта при английском короле, а тот относился к нему, как к брату. Малькольм же ни на шаг не отлучался от своего короля. В последнее время огромная перемена произошла в юноше. Он почти совсем превозмог болезненную слабость своего детства, и теплое, благотворное солнце Франции подкрепило и развило его.

Хромота его исчезла, и у него появилось столько сил, что он легко мог переносить все трудности похода. Нервы его так окрепли, что когда после первой схватки, в продолжении которой он не смел отойти ни на шаг от Джемса, он не только остался цел и невредим, но, кроме того, получил еще похвалу за свою храбрость, то с нетерпением стал ожидать случая выказать свое удальство. И, странное дело, – по мере того, как воинственная отвага овладевала им, он вместе с Ральфом Перси, искренно начинал бранить французов за то, что те избегали открытого сражения. Малькольм в своем рвении перещеголял даже Ральфа, потому что, к своему удивлению и полнейшему удовольствию, осознал, наконец, в себе храбрость, и боялся, чтобы приятель как-нибудь не узнал о его прежней робости.

Итак, Джемсу удалось возбудить отвагу в молодом человеке, но за это он лишился в нем того, о чем мечтал: товарища по занятиям в парижском университете, где с рвением трудился в то время молодой Джемс Кеннеди, сын Джемса, Кеннеди из Дюпюра и Марии, старшей сестры короля. Шотландский король и доктор Беннет в то время очень интересовались этим университетом, в особенности первый, замышлявший устроить такой же в своем королевстве, – чему, впрочем, стараниями Кеннеди, суждено было осуществиться уже после смерти Джемса. Таким образом, Малькольму, волей-неволей, пришлось выслушивать на этот счет множество предположений, но он, со своей стороны, всеми силами старался уклониться от всякого сближения с Кеннеди: он боялся, как бы его снова не заставили погрузиться в книжные занятия. Конечно, чувством этим руководило, до некоторой степени, опасение насмешек со стороны Ральфа Перси, но главное – твердое нежелание возвращаться к прежнему образу жизни, от которого он совершенно отрекся в данную минуту.

Развитие физической силы Малькольма шло в ущерб его умственным способностям. Он даже стал, мало-помалу, тяготиться своими религиозными обязанностями; причиной этому был и недостаток времени, и фальшивый стыд и, наконец, просто лень.

Во время осады король Джемс с Малькольмом, как состоящие при свите английского короля, помещались в большом, старинном монастыре; вся же армия жила в палатках, что было страшно неудобно из-за разлива Марны; в войске господствовала лихорадка, и не один больной был отправлен в Париж для поправки здоровья или для того, чтобы умереть. Кроме того, темные зимние вечера наводили уныние на армию, привыкшую сражаться только в хорошее летнее время, так что лишь личное влияние Генриха и его неутомимая деятельность могли поддержать дисциплину. В качестве фортификатора, по тогдашнему времени довольно образованного, он был убежден, что единственное средство помочь общему неудобству – вырыть подземные траншеи вокруг всего лагеря; мера – эта вызвала неудовольствие армии. Солдаты без ропота готовы были исполнять любое приказание, как бы тягостно оно ни было, если только дело непосредственно относилось к осаде, но улучшать французскую почву с санитарной целью, по их понятиям, было бессмыслицей, так что без личного надзора главных офицеров работы длились бы нескончаемое время.