Великая война. Верховные главнокомандующие (сборник) - Алексей Олейников

Недоверие обуяло в этот период времени Русскую армию не только в отношении мирного населения. Оно распространяюсь также частично на офицерский состав. Печальный образец представляет собою, например, дело бывшего подполковника [С. Н.] Мясоедова,[99] преступление которого так и осталось не достаточно доказанным.

В дневнике одного из чинов штаба генерала Алексеева[100] имеется по поводу этого дела следующий абзац:

«[М. С.] Пустовойтенко[101] (ближайший сотрудник генерала [М. В.] Алексеева) говорит, что, когда он прибыл с Алексеевым на Северо-Западный фронт, в разведывательном отделении штаба уже служил и работал прапорщик Владимир Григорьевич Орлов,[102] призванный из следователей по особо важным делам округа Варшавской судебной палаты. Он тогда же потребовал у него доклад по делу шпиона Мясоедова и, якобы, оказалось, что во всем обширном деле не было ни одного документа, объективно доказывающего виновность повешенного. Все инкриминируемое Мясоедову было таково, что никоим образом не доказывало чего-нибудь неопровержимого…»

Подобные же суждения приходилось встречать в воспоминаниях и других лиц. Много доставалось начальникам с немецкими фамилиями, из которых некоторые, чувствуя себя давно русскими, спешили ходатайствовать, даже об изменении своих фамилий. Лиц немецкого происхождения обвиняли в том, что они сумели, опираясь на министра двора графа [В. Б.] Фредерикса,[103] (кстати, не немца по происхождению) образовать в армии и даже вокруг русского Престола, замкнутую цепь членов сочувствующих Германии. Дело дошло до того, что Верховному главнокомандующему Великому князю Николаю Николаевичу пришлось издать особо строгий приказ, имевший целью положить предел необоснованным обвинениям, которые вносили лишь смуту и разложение в армейскую среду.

Особенно разрослись непорядки в ближайших войсковых тылах, во время отхода русских войск из Польши и Галичины. Великому князю, как Верховному главнокомандующему, и в этом вопросе пришлось самому вмешаться, напоминая телеграммами на имя главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Алексеева о бессистемности эвакуационных распоряжений и о неправильно создавшемся у войск представлении, что принимаемые меры являются «репрессиями». Телеграммой, например от 20 июня 1915 г., Великий князь напоминает: 1) что удаляться и уничтожаться должно лишь то имущество, которое может непосредственно служить на пользу противнику, или препятствовать нашим военным действиям; 2) что при уничтожении, по распоряжению военных властей имущества, должны непременно составляться требуемые законом акты; 3) что население, при отсутствии крайней необходимости, не должно подлежать принудительному выселению и не должно лишаться необходимых запасов продовольствия; 4) что лицам, добровольно покидающим свой кров, должна облегчаться возможность выбора временного места жительства и 5) что члены одной семьи ни в коем случае не должны разделяться по различным пунктам.

Меры эти надлежало применять, разумеется, в одинаковой мере ко всем слоям населения безразлично. Но Верховный главнокомандующий принимал и более строгие меры к уничтожению тыловых безобразий. Так, например 6 июня 1915 г. Великий князь телеграфировал о необходимости предания военно-полевому суду командиров тех полков, «чины которых будут изобличены в учинении погромов!»

К сожалению, «шпиономания» внедрилась глубоко не только в армии, но и в народе, не исключая и царских дворцов. В придворных сферах в предательстве, и даже измене, тайком обвиняли даже Верховного главнокомандующего и его сотрудников, в народе же и в армии напротив, – подозрения в измене шли в царские покои. Все объясняли изменой. Это обвинение являлось простейшим способом облегчить свое личное неудовольствие, и в некоторых случаях оправдать неудачу. Чего проще: «Измена кругом!». В этом общем стоне только и проявлялось уродливое единение и общность настроений фронта и тыла, армии и народа. И если на фронте указанное настроение в силу дисциплинированности войск не давало еще вспышек, то в сердце России, в Москве, оно разразилось в июне 1915 г. огромными беспорядками, заставившими, наконец, Царя и правительство призадуматься над охватившим всех настроением.

3. 14 (27) июня 1915 г. В Ставке

Уже почти два месяца наши войска, не выдержав стремительного удара Макензена у Горлице и Тарнова, – находились в отступлении из Галичины. Попытки зацепиться за Вислоку и позднее за реку Сан не удались. Врагу был отдан обратно Перемышль и Львов, и уже недалеким казалось время, когда ужасы войны должны были коснуться наших собственных пределов.

Россия, оскорбленная военными неудачами, глухо волновалась. Слово «измена», как читатель уже знает, ходило кругом. Но и других поводов для недовольства было не мало. Наша центральная власть уже давно стала терять доверие широких общественных кругов и народных масс. Не Горемыкину, конечно, незадолго до войны назначенному на пост предстателя Совета министров, было под силу, хотя бы временно, на период войны, смягчить те причины, которые отделили власть от народа.

Все качества этого застывшего в своих воззрениях старца, не только внутренние, но и просто внешние находились в ярком противоречии с требованиями того трудного времени, которое надвинулось на Россию. Нужны были широкий государственный ум, железная воля, кипучая энергия. Наблюдая же Горемыкина во время мимолетных наездов в Ставку, я лично всегда выносил впечатление о нем, как о человеке, переутомленном жизнью и больше всего сосредоточенном на себе.

В таких условиях, внутри России, в ее сердце – Москве – накопившиеся нездоровые настроения разразились в начале июня 15-го года серьезными народными беспорядками. Полиция вначале бездействовала, и дала уличной толпе «разойтись». Сперва подверглись разгрому магазины, принадлежавшие лицам немецкого происхождения, а затем и вообще – носившие вывески с иностранными фамилиями. Возбужденные погромом люди стали, в конце концов, врываться в частные квартиры и громить находившееся в них имущество. Были случаи побоев и даже отдельных убийств. Постепенно беспорядки в городе разрослись и приняли кое-где враждебные правительству формы. Властям пришлось вызвать войска и прибегнуть к силе оружия. Только уступая этой силе, народные толпы, производившие волнения, рассеялись, и в Москве установился наружный порядок.

Причины волнений и погрома, происходивших в первопрестольной, объяснялись в то время различно. Наиболее простым было приписать беспорядки раздражению столичного населения против немцев. Они нас бьют на фронте, зато им здесь расправа в тылу. Взрыв оскорбленного народного чувства, – буйного, разнузданного, – но все же в основе своей имеющего нечто от патриотизма!

Такова была официальная версия местных московских властей по сведениям, дошедшим до Ставки. Но уже заграницей наши союзники взглянули на московскую вспышку более широко. Там в ней увидели проявление народного негодования и раздражения не только против немцев – наших военных противников, но и против союзников, оставивших нас одинокими в трудный период отхода из Галичины.

– За последнее время, – доносил телеграммой от 12 (25) июня наш посол в Париже – французское правительство и военные круги озабочены известием о неблагоприятном по отношению к Франции настроении общественного мнения, обвиняющего французскую армию в бездействии. Даже в недавних погромах в Москве – добавляет А. П. Извольский – здесь склонны видеть враждебное отношение русского народа не только к немцам, но и вообще к иностранцам.

– Во Франции обвиняют в создании такого настроения военную цензуру, давившую на прессу и не дававшую ей возможности говорить о потерях союзников в операциях у Арраса, предпринятых в начале мая, с понятной целью помочь нам. Операции эти, как известно, тянулись с перерывами до второй половины июня, но не сопроводились какими-либо заметными результатами.

В наших правящих кругах, люди, хорошо знавшие внутренние настроения народных масс взглянули на московские события с еще более общей точки зрения. Военные неудачи и одиночество России могли, конечно, служить «поводом», для взрыва, но столь бурное проявление народного гнева могло случиться лишь в обстановке крайнего раздражения внутренним положением в стране. Оскорбительные и грозные речи слышавшиеся по адресу царской семьи и гремевшего на всю Россию Распутина, были тому ярким доказательством.

Шутить с этими настроениями, да еще в условиях тяжелой войны – не приходилось.

События в Москве дали, поэтому, новый толчок тому течению, которое давно уже образовалось в среде Совета министров из более передовых его членов. Это течение, по сведениям Ставки, возглавлялось А. В. Кривошеиным[104] – главноуправляющим земледелием и поддерживалось С. Д. Сазоновым и некоторыми другими членами Совета министров. Все они настойчиво выдвигали необходимость правительству в своих действиях опереться на общественные силы и вообще, как говорили тогда, «открыть клапан сверху», дабы уже чувствовавшийся революционный вихрь не взорвал всей государственной машины изнутри.