Стоящий в тени Бога - Юрий Пульвер

Вокруг царил первозданный хаос. У ликторов дрожало буквально все: губы, длани с фасциями, колени. Гай согнул десницу в локте, ударив по сгибу кулаком левой руки, что означало эрегированный фаллос. Серторий выставил в сторону Иуды амулет – розовую раковину улитки, представлявшую собой символ женской вульвы. Колоний просунул большой палец правой руки между средним и указательным. Кукиш (который римляне называли «йса», то есть фига, винная ягода) обозначал совокупление мужчины и женщины.

Не поняв слов, квириты уловили суть происходящего: волшебник призывает духов тьмы отомстить предателю.

Они инстинктивно использовали добродейственные сексуальные символы и жесты[53] против сглаза и вредных чар. Злой колдун – носитель разрушающего начала, коему может противостоять только мощь созидания. Силы, стоящие за детородными органами и способами полового акта, – есть силы размножения, самые могущественные в мире, ибо именно они дали жизнь Вселенной.

– Не отваживайте меня, я не колдун, – устало сказал Гавлонит своим врагам.

– Ты и чародей, и лжец изрядный! Как, ты сказал, тебя зовут, сынок? – с издевкой и угрозой спросил первым пришедший в себя Серторий.

– Я сказал правду. Второе имя моего отца – Симон. Псевдоним Ишкариот я получил задолго до того, как меня прозвали Гавлонитом и Галилеянином.

– Почему утаил остальное?

– Ты не спрашивал, – пожал плечами зелот.

– Жаль, что ты не попался мне во время битвы. Впрочем, тогда бы вы оба, и Лонгин, и ты, числились во владениях Прозерпины...

– Нет, тогда были бы мертвы и Лонгин, и ты, отец, – уверенно возразил Гавлонит. – Ты лучший боец легиона, но вчера со мной не справился бы никто.

Примипул открыл было рот для возражения, но взамен прошептал:

– Может быть, и так... «Хвастливый воин – хвастливый осел», – и замолк.

Наступившую тишину разорвал полуистерический смех Гая:

– Наш Серторий, воплощение доблести квиритов, ненавистник всех варваров, а иудеев в особенности, принял в семью... О боги! Кого бы вы думали? Атамана бунтовщиков! Да это же... как если бы Красе усыновил Спартака! Ха-ха-ха!

Овладевшее всеми напряжение вдруг лопнуло подобно перегретой на открытом огне амфоре с вином. Собравшихся в приемной людей охватило вакхическое, неестественное, насылаемое Небом лишь в особые моменты веселье.

Поросячьим визгом заходился Гай, сотрясаясь в пароксизмах смеха.

Бухал раскатами хохота Серторий.

До крови кусали губы, дабы не поддаться неуместному буйству и не захихикать, стражники и ликторы, которым по уставу следовало хранить полное бесстрастие.

Даже в каменном утесе лица Колония открылась расщелина улыбки.

Горько и искренне, до слез, смеялся над собой и Иуда.

– Повеселились – и хватит! – прервал утеху римский полководец, перейдя с койне на латынь. Он не подозревал, что Иуда знает и этот язык. – Что будем делать с Гавлонитом, Гай? Распнем здесь? Или в Цезарее? Или отведем в Антиохию к Квиринию?

– Позволь, легат, – вступил в разговор Серторий. – Ты не имеешь права казнить римского гражданина, да еще вдобавок моего сына!

– Ты в своем уме, примипул? Захотел тряхнуть стариной? Мерить землю саженью и таскать дерн при постройке лагеря?

– Это дело рядовых, а не центурионов, – продолжал упрямиться Сертории.

– Сие нетрудно поправить, я могу тебя не просто разжаловать, а даже отрубить тебе голову без суда!

– Мне можешь, а Иуде – нет! Он теперь настоящий квирит, в армию не призывался, а потому гражданское лицо. Ты не волен его казнить без санкции императора или сената. Я понимаю, это формальность, однако ты всегда ценил не только дух, но и букву закона!

– Твоя любимая пословица, прокуратор: «Закон суров, но это закон». Сейчас впору сказать: «Закон глуп, но это закон». – Второй легат принял сторону центуриона.

– Да вы что, оба рехнулись?! Поистине, «Кого Юпитер хочет наказать, того лишает разума»! Я понимаю, этот еврей вылечил твоего сына, Сертории. Ты перед ним в долгу. Я тоже обязан тебе жизнью, и Гая твоя доблесть дважды вырывала из лап Смерти во время боев. Мы – твои должники, а ты обязан иудею. Получается замкнутый круг! Но есть кое-что повыше личных взаимоотношений. Вот нерв вещей[54]. Благо Рима диктует, чтобы ты отдал Иуду в руки правосудия, которое я представляю. Учитывая его заслугу, я не пошлю его на крест, ему пристойно отрубят голову, как настоящему римскому гражданину. Даже бичевать не станем – оцени, сколь я добр!

– И за какое преступление ты его казнишь? В глазах квиритов он чист, как новорожденный младенец, ибо де-юре только что родился. Усыновление очищает от былых грехов...

– А ни за что! Приказываю тебе вынести ему приговор! Как его отец, ты имеешь право делать с ним, что хочешь: продать в рабы, убить на месте или отдать под суд за малейший проступок. И при этом ты не будешь ни сыноубийцей, ни предателем. Глава рода полностью волен в своем потомстве. Уничтожают же увечных младенцев!

Тут вмешался Гай:

– Ты же помнишь, что Ромул сделал наш город богатым по количеству народонаселения, между прочим, и благодаря своему повелению выращивать всех родившихся мальчиков и перворожденных девочек. Кроме того, он приказал не умерщвлять ни одного ребенка до трех лет, за исключением калек и уродов, но и последних, лишь показав их предварительно пяти соседям и получив на то их согласие...

«Как римляне похожи на нас!» Иуда тщетно боролся с этой мыслью, потому что правду одолеть нельзя, ее можно только скрыть. А как утаишь истину из Книги Книг:

«Если у кого будет сын буйный и непокорный, неповинующийся голосу отца своего и голосу матери своей, и они наказывали его, но он не слушает их:

То отец его и мать его пусть возьмут его к старейшинам города своего и к воротам своего местопребывания,

И скажут старейшинам города своего: «сей сын наш буен и непокорен, не слушает слов наших, мот и пьяница»,

Тогда все жители города его пусть побьют его камнями до смерти...» (Втор. 21:18—21).

– Так что, Серторий, предаешь ли сына своего Иуду в руки Фемиды, богини правосудия?

– Нет. С ним вместе в Гадес отправится Лонгин. Иуда не просто вылечил его – воскресил из мертвых! Между ними свилась нить из жизненных сил, которая утянет Лонгина туда, куда отправится его исцелитель...

– Я ценю и уважаю твоего младшего сына, он – лучший молодой солдат легиона, твой достойный наследник. Я дважды вручал ему золотые венки за храбрость. Тем не менее, если его жизнь можно обменять на смерть Гавлонита, пусть оба лягут в погребальный костер! Как говорится, «Всех ожидает одна и та же ночь». Могли ведь они в схватке убить друг друга! Эта жертва прославит и тебя, и Лонгина! В конце концов, не зря гласит пословица квиритов: «Тот, кого любят боги, умирает молодым».

– Я уже пожертвовал Салюте[55] жизни двух сыновей, павших на полях брани. Румина[56] больше не даст моей жене вскормить новое потомство. И ты требуешь, чтобы я услышал нении, погребальные песни, еще о двух своих сыновьях?! Если бы речь шла об обычной смерти воина, я бы, не колеблясь, еще раз порадовал Мамерта, отдал бы ему Лонгина! Но он погибнет позорно – как пьяница, захлебнувшийся собственной блевотиной! Какому богу принесет радость такой конец римского героя?! Разве что Стеркулу, божеству навозной кучи! Нет, этого я не могу допустить! И легиону такой суд не понравится! И богиня возмездия Немезида за такое деяние не помилует ни тебя, ни меня! И Фурии[57] ей помогут!

– Послушай, примипул, наверное, Фабрис[58] повредил твой ум! Как можно допустить, чтобы квирит принял в свою семью злейшего врага своего народа и простил ему совершенные злодеяния?!

– Ага, значит, Тиберию, Августу, Флавиям это можно делать, а простому всаднику нельзя?! «Что позволено Юпитеру, не позволено быку!» Ты на это намекаешь, блюститель римского закона?!

– Да приведет богиня разума Мента в порядок твой рассудок! Что за глупые и опасные сопоставления, что за клевета? Тут пахнет государственной изменой...

– Может, и пахнет, только совершил ее не я! Разгромив восстание в Паннонии, Тиберий пощадил сдавшегося ему Батона, подарил ему роскошное поместье в Италии и поселил там. Арминий заключил мир с нами, приехал заложником в Рим и был удостоен звания всадника самим принцепсом. А младшего брата вождя херусков, не помню его варварского имени, усыновил глава рода Флавиев. Германский сопляк стал патрицием! Не удивлюсь, если его изберут консулом раньше тебя, Колоний...

– Не может быть... Нет, это просто очередная проделка Фамы[59], – прошептал ошеломленный и сразу ставший несчастным Колоний сквозь каменные губы.

– Это ирония Фатума – неотвратимого рока. Солдатская почта доносит сведения быстрее и не менее точно, чем государственная, – вздохнул Гай. – Я получил на днях письмо от Вара, которое собирался обсудить с тобой сегодня вечером. Послание подтверждает то, что сообщил Серторий. Кстати, вспомни, что сейчас в Риме среди заложников воспитывается еще один иноземный царек – Ирод Агриппа, внук Ирода Идумеянина. Ему тоже воздают патрицианские почести...