1612. Все было не так! - Дмитрий Винтер

«Тушинцы» не могли воспрепятствовать этому процессу, поскольку значительная часть сил Самозванца была прикована к героически оборонявшемуся с сентября 1608 г. Троице-Сергиеву монастырю. По некоторым данным, эта монастырская крепость связала до половины сил «вора» – 30 тысяч из 60; впрочем, К. Валишевский называет куда меньшие цифры осаждавших – 2000 солдат, 6000 казаков и «несколько польских эскадронов»[407]; в то же время общая численность «воровского» войска определяется Дм. Иловайским не в 60, а в 100 тысяч человек[408].

Однако в любом случае не подлежит сомнению, что «воровское» войско намного превосходило силы защитников. Осаду этого хорошо укрепленного монастыря «тушинцы» начали, предварительно в очередной раз разбив пытавшееся преградить им путь войско царского брата И.И. Шуйского, но под самим монастырем застряли.

Несмотря на крайне тяжелые условия, голод и болезни (причем больных, включая заразных (зимой защитников одолевала также цинга), после смерти негде было хоронить, что, конечно, не усиливало боеспособность гарнизона (Авраамий Палицын считал, что продлись осада не год и четыре месяца, а два года, поумирали бы все защитники; всего умерло от голода и болезней 2125 мужчин, женщин и детей не считали, а были моменты – например, весной 1609 г., когда умирало по 20–30 человек ежедневно)[409], крепость так и не сложила оружия перед врагом. Защитники крепости-монастыря – в значительной части своей бывшие профессиональные военные, насильно постриженные в монахи кто Годуновым, кто еще кем[410], – творили чудеса героизма, самым знаменитым (но отнюдь не единственным) их славным делом стала дерзкая вылазка с целью захвата пушек врага 9 ноября 1608 г.[411]

Кстати, в монастыре находились (и участвовали в его обороне в качестве, как сказали бы позднее, сестер милосердия) и знатные монашки – Ксения Борисовна Годунова (в монашестве, как уже сказано, принявшая имя Ольга, – это она написала в письме о том, что весной 1609 г. умирало по 20–30 человек ежедневно) и Мария Владимировна Старицкая (в монашестве Марфа), вдова Магнуса, обездоленная этим самым Годуновым. Общее несчастье примирило ее с дочерью врага[412].

Обороной монастыря руководил воевода Г.Б. Долгорукий-Роща, который начал карьеру несколькими годами раньше с того, что, будучи воеводой в Курске, сдал этот город первому Самозванцу. То, что теперь он руководил обороной города от войск человека, который формально считался тем же самым «царевичем», – тоже показатель изменения отношения общества к идее «царя Дмитрия»[413]. Шуйский, вероятно, так и не простил воеводе сдачи Курска первому Лжедмитрию – по крайней мере, наградил он за оборону монастыря куда менее значимого воеводу Д. Жеребцова, который пробился на помощь осажденным только в октябре 1609 г., за три месяца до снятия осады[414]. Как мы не раз видели и далее еще увидим, царь Василий вообще чувством признательности к тем, кто спасал его раз за разом, не отличался…

И именно в это время начала проявляться та тенденция, которая через два-три года выльется в создание всенародных ополчений: фактически лишенный власти, едва способной защитить хотя бы себя в Москве, народ распрямился, начал выходить из того забитого состояния, в которое ввергла его Опричнина и все то, что за ней последовало. Начался процесс национального возрождения, и народ стал брать судьбу страны в свои руки. По городам составлялись ополчения, города сносились друг с другом, договаривались «стоять накрепко» против «вора», проходили сборы денег на ведение войны и т. д. Решающую роль в этом процессе играло третье сословие – купцы, посадские люди и даже крестьяне[415]. Такого на Руси не было давно – по крайней мере лет двести!

При этом К. Валишевский отмечает, что эта тенденция проявлялась в основном в тех городах, где «сохранились остатки их полного мощи прошлого (т. е., очевидно, не все экономически независимое от власти население было погромлено опричниками всех мастей от 1565 г. до годуновских времен. – Д.В.) – Балахна, Городец, Юрьевец, Кинешма…». А вот Суздаль, Владимир, Муром – «мертвые и лишенные Москвою самоуправления» – не имели необходимых материальных и духовных сил для продолжения борьбы… Боярский царь (Шуйский. – Д.В.), покинутый либо слабозащищаемый давшими ему власть, теперь уже почти торжествовал победу (ну, положим, до этого было еще далеко. – Д.В.) благодаря крестьянам» – такой вывод делает К. Валишевский[416], а мы посмотрим на вещи шире: снова, как и при Иване Грозном, страну спасали от врага те, кого «не дорезали» тираны-опричники.

Однако положение страны продолжало оставаться очень тяжелым, поэтому в начале 1609 г. Шуйский сделал то, от чего отказался двумя годами ранее, в период войны с Болотниковым (и от чего отказался еще двумя годами ранее, в период борьбы с первым Самозванцем, Борис Годунов): обратился за помощью к Швеции. Русско-шведский договор о союзе был подписан 28 февраля 1609 г.

Поскольку Швеция также была обеспокоена перспективой попадания России в сферу влияния габсбургско-католического лагеря, то в Новгород из Финляндии была оперативно переброшена пятитысячная (в дальнейшем выросшая до 15 000 бойцов) шведская армия под началом генерала Я.П. Делагарди – сына французского кальвиниста-гугенота, нашедшего убежище в Швеции. Кстати, Н.М. Карамзин сообщает, что Делагарди уже успел поучаствовать в борьбе единоверных Нидерландов (голландцы – тоже кальвинисты) против Испании[417], так что он знал, с каким противником имеет дело.

Помощь, понятно, была небескорыстной – Шуйский отдавал Швеции Корелу (переименованную шведами в Кексгольм) и обещал уплатить 32 тысячи рублей. Кроме того, Россия обязалась содействовать Швеции в ее борьбе с Польшей за Ливонию, а сама от последней окончательно отказывалась. Стороны обязались не заключать сепаратных соглашений с Польшей[418].

Интересно официальное оформление договора. Дело в том, что со времен Ивана Грозного российская дипломатия взяла себе поучительно-высокомерный тон по отношению к Швеции (я уже писал выше о том, как Иван Грозный демонстративно отказывался называть шведского короля «братом»). И Василий Шуйский до церемонии коронации Карла IX называл его не «королем», а «арцикарлой» (т. е. «герцогом Карлом»). А вот договор 28 февраля 1609 г. заключен был с «вельможнейшим и высокорожденным королем Карлом»[419].

В Новгороде шведское войско встретил 30 марта 1609 г. посланный специально для координации действий талантливый воевода, дальний родственник Шуйского М.В. Скопин-Шуйский (его отец Василий Иванович, как я уже упоминал, был помощником руководителя Псковской обороны князя И.П. Шуйского в 1581–1582 гг. и был репрессирован вместе с Шуйскими в 1586 г., а с ним самим мы уже встречались, когда говорили о Болотникове). Сам Михаил Васильевич Скопин-Шуйский при Годунове был только стольником, поскольку, как констатирует Л.Е. Морозова, «он не был родственником или любимцем царя» (да к тому же, как станут говорить три с половиной века спустя, «член семьи врага народа»; однако необходимо учесть, что в момент смерти Годунова М.В. Скопину едва ли было и двадцать лет. – Д.В.). При первом Самозванце Скопин возвысился, стал боярином и «великим мечником» царя, в частности, на него было возложено поручение сопровождать Марию Нагую на встречу с ее мнимым сыном.

Едва ли Скопин участвовал в заговоре против Лжедмитрия I, но приход к власти Василия Шуйского воспринял как должное. Он успешно воевал против Болотникова, в частности, весной 1607 г. именно его храбрость и талант спасли руководимые князем Мстиславским царские войска от полного разгрома под Калугой[420].

Выше я писал, что Новгород в период борьбы Шуйского с Тушинским вором сохранил верность царю Василию, однако необходимо уточнить: новгородцы при начале действий Тушинского вора хотели было присягнуть ему, но вскоре сообразили, что он – откровенный авантюрист. Когда они начали склоняться к «вору», то М.В. Скопин-Шуйский уехал из Новгорода, но новгородцы уговорили его вернуться[421].

Соединив русские и шведские силы (кстати, в войске Скопина русские чуть ли не впервые начали учиться у шведов тактике современного европейского боя)[422], Скопин и Делагарди двинулись вперед. Один вид правильного, по-европейски организованного войска зачастую приводил «тушинцев» в трепет; к тому же их силы теперь были рассеяны на большом пространстве, в отличие от куда менее многочисленных, но зато собранных в один кулак армий Скопина и Делагарди.

Уже 5 мая 1609 г. разбили войско «тушинцев» под командой Кернозицкого под Каменкой, а 17 июня – войско Александра Зборовского и примкнувшего к «вору» уже известного нам князя Григория Шаховского под Торжком[423], результатом чего стало освобождение от власти Тушинского вора практически всего северо-запада России – уже после Каменки города Торопец, Невель, Холм, Великие Луки, Ржев отступились от «вора», а Порхов был освобожден от осаждавших его «тушинцев».