Роковая перестановка - Барбара Вайн

Шива нашел Вивьен в ее комнате, она сидела скрестив ноги и медитировала. Девушка встретила его радостным взглядом, но больше никак не поприветствовала; он не стал прерывать ее и устроился на подушках и циновках, придававших комнате тот самый индийский дух, который отсутствовал у него дома, где принято было носить солидную «тройку», а стены отделывать резными деревянными панелями. На подоконнике и на ящике, где Вивьен хранила цветочные эссенции Баха,[54] стояли крохотные фиалы с ароматическими маслами. На одной стене висела таблица по рефлексологии, а под ней — табличный гороскоп самой Вивьен. Подборка ее книг обескуражила его: Библия, Коран, Гита,[55] «Подражание Христу»,[56]

«Тибетская книга мертвых».[57] «И-Цзин»[58] лежала открытой на подушке, а рядом — нечто похожее на щепочки или веточки; судя по всему, перед его приходом она их бросала, чтобы узнать, какая судьба ждет ее в Отсемонде…

Потом уже Шива спрашивал себя, что именно предсказала ей «И-Цзин». Вероятно, ничего особенного, иначе она бы не поехала. Это гадание было до невозможного сложным, комбинации означали что угодно. Он сидел и ждал, без раздражения, без нетерпения, ощущая, как и все в присутствии Вивьен, успокоение и умиротворение. Через двадцать минут она встала. Ее сумка была собрана, но она открыла ее, положила туда цветочные эссенции и большую темно-красную шаль на случай прохладных вечеров. Сумка была из ковровой ткани с текстильными стегаными ручками — Вивьен не признавала кожу или другие материалы животного происхождения, даже шерсть.

— Во сколько электричка? — спросил Шива.

— Не знаю. Если мы придем на вокзал, то туда приедет электричка. Так всегда бывает.

Шиву позабавило, что Вивьен учит не кого-то, а именно его, безмятежному фатализму.

— Шива, ты спешишь? — спросила она. — Тебя в Отсемонде ждет какое-то дело, которое развалится или уничтожится, если ты не успеешь туда до вечера?

Это было просто традицией, общепринятым образом жизни — куда-то спешить, бежать с деловым видом независимо от того, что придется делать, когда добежишь до конца. Его родители были подвержены этому недугу в той же степени, что и англичане.

— У нас есть время, — часто говорила Вивьен. — Мы молоды. А вот когда тебе восемьдесят, времени уже мало, и тогда надо спешить.

Шива подарил девушке бирюзовое платье, и она тут же его надела — у Вивьен отсутствовало понимание принципа оставить что-либо до лучших времен. Что за «лучшие времена»? Для нее все дни были похожи, все новые места предназначались для того, чтобы побывать там, а не для того, чтобы другие разглядывали ее в этих новых местах.

Прежде чем надеть бирюзовое, она сняла серо-кремовое платье-халат из марокканского хлопка, тщательно сложила его и положила рядом с «И-Цзин».

— Сейчас оно мне не понадобится. У меня с собой есть другое.

Шива считал ее забавной. Какая женщина отправится в долгое путешествие лишь с двумя платьями?

— Ты можешь в любой момент забрать его, — сказал он, — когда поедешь в Лондон на собеседование.

Перед тем как Белла рассказала ей об Отсемонде, Вивьен подала заявление на должность детской няни. Хотя она держалась спокойно и никуда не спешила, Шива видел, что открывающаяся перед ней перспектива волнует ее. О работе можно будет позабыть, если Отсемондо окажется именно тем, что Вивьен постоянно ищет, — настоящим сообществом посвященных, таких же идейных, как она, людей, которых девушка сможет чему-то научить и которые смогут научить чему-то ее. Шива наблюдал, как она пишет кому-то из скваттеров записку, заканчивая ее словами: «любви и мира, Вивьен».

Путешествие в ее обществе было спокойным и безмятежным. Они опоздали на скоростной поезд, потому что Вивьен не захотела бежать к нему, и сели в простую электричку. Дорога заняла на пятнадцать минут больше, так как поезд останавливался на каждой станции. Бирюзовое платье привлекало внимание, вышивка на низком вырезе сверкала, как настоящие драгоценности. Вивьен выглядела красивой и экзотичной, но при этом и слегка эксцентричной. Выйдя из здания вокзала в Колчестере, она сорвала на обочине какой-то простенький цветочек — Шива не знал, как он называется, — и воткнула себе в волосы. Вероятно, привлеченный ее внешним видом — и его видом тоже, что уж тут говорить, гибкий, тонкокостный, темнокожий уроженец Востока, — один автомобилист предложил их подвезти. Вивьен не задумывалась о том, далеко Нунз от Колчестера или нет, но на вокзале они выяснили, что до деревушки двенадцать миль. Туда ходили автобусы, правда редко, и последний только что ушел. Водитель, подобравший их, сказал, что довезет их только до Нунза, не дальше.

Шива редко бывал в английской провинции, поэтому он с интересом и любопытством разглядывал широкие поля желтеющей пшеницы и ячменя, на которых лежали преувеличенно длинные тени. Именно водитель сказал, что это пшеница и ячмень, хотя это вполне могли быть кунжут и эспарцет, кто знает. Стояла безветренная погода. На лугах не было животных, что удивило Шиву, так как он ожидал увидеть огромные и тучные стада и отары. По пути им не попался ни один пешеход или велосипедист, а машин навстречу проехало всего две или три. Большие дома с садами, полными цветов, свидетельствовали о благосостоянии хозяев, это не были жалкие, ветхие лачуги для бедняков, какие рисовал в своем воображении Шива.

Стояла середина июля. Солнце клонилось к закату, но небо пока еще оставалось ярко-синим и безоблачным. Вивьен выяснила у Беллы, где конкретно находится Отсемондо, и когда увидела первую веху, возвышающуюся на зеленом холме церковь Нунза со стенами из песчаника, квадратной башней и тонким, острым шпилем, то попросила водителя остановить и сказала, что дальше они пойдут пешком. Они шли не торопясь, наблюдая, как солнце медленно сползло вниз и исчезло за темным лесом, образующим линию горизонта; небо мгновенно приобрело золотистый оттенок, а потом стало постепенно розоветь.

Через полмили они нашли поворот. Шива знал, что их обоих смущает отсутствие указателей на Отсемондо. Он подозревал, что Вивьен надеялась увидеть деревянную табличку с вырезанным на ней названием и украшенную цветами или дубовой веткой с желудями. Где же дом? Никакого жилья вокруг видно не было, повсюду тянулись только огромные, похожие на прерии поля. Уже девять минут, как они прошли ферму под названием «Милл-ин-зе-Питл». Слева начался густой хвойный лес, казавшийся черным даже при дневном свете. Небо над ним покраснело, будто подсвеченное далеким огнем.

Они свернули на узкую проселочную дорогу, гадая, туда ли попали, и надеясь, что туда. Вскоре дорога превратилась в тоннель с крышей из сплетенных ветвей, через которые проглядывало небо. Она постепенно спускалась вниз, извилистые участки перемежались с прямыми. Шива впервые оказался в таком тихом месте, тишина казалась бархатистой на ощупь, и все время возникало ощущение, что от нее можно оглохнуть. Насекомые — мухи, бабочки и еще какие-то медлительные создания с прозрачными крыльями и болтающимися ногами — летали тучами. Пыль толстым слоем покрывала дорогу, витала в воздухе, к ее запаху примешивались сладковатые и гнилостные ароматы. Совсем не похоже на Англию, думал Шива, совсем не то, что он ожидал. Вивьен молчала, они продолжали свой путь, и их шаги по дороге были бесшумны.

Деревья расступились. У Шивы на мгновение возникло странное ощущение, будто деревья разошлись в разные стороны, чтобы показать ему дом. Он купался в лучах заката, его окна напоминали золотые пластины. Шиве показалось, что этот особняк, старый и величественный, принадлежит к неизвестному миру. Предвечерний бриз, который, как было ему известно, поднимается именно в это время, шевелил кусты, качал верхушки деревьев, тормошил цветы с головками, похожими на перья. Создавалось впечатление, будто идет какое-то невидимое живое существо и лапой проводит по растениям.

* * *

Шива чувствовал мягкую поступь Немезиды, легкую, но в то же время уверенную. То ли на него повлияла Вивьен, научившая его ждать и принимать все как само собой разумеющееся, то ли это было наследство от предков-фаталистов, он не знал. Однако ему не хотелось выяснять, каково истинное положение вещей, как продвигается расследование. Он предпочел бы, чтобы с ним связались Эдам или Руфус. Их безразличие, их отношение к нему словно к никудышному причиняло ему боль, которую, как ему казалось, он уже давно преодолел. Одно его радовало и приносило облегчение — что он все рассказал Лили. Родителям и бабушке он мог лгать, когда считал это целесообразным, но жене говорил только правду. Отец умер четыре года назад, бабушка же была еще жива, она и мать вместе жили в Саутолле, обе были вдовами, однако мать так и не надела белое сари. Отказ от честолюбивого стремления стать врачом вогнал Дилипа Манджушри в бесконечную горечь и тоску, и он даже не заметил, как его сын бросил и фармакологию. Естественно, к тому времени Шива тяжело болел, у него был самый настоящий нервный срыв, который сопровождался упадком сил. Забавно, иногда думал он, как в книгах и историях человек, ставший причиной смерти другого человека, оправляется от потрясения мгновенно, становится таким же, каким был прежде, и испытывает только страх. В реальности же все по-другому. Лили поняла это, и именно ее понимание больше, чем что-либо еще, привязывало его к жене. Он называл это любовью.