Недотрога - Яна Невинная

к ним.

— Максим Николаевич, мне нужно поговорить с вами. Это срочно, — пролепетала я, нервно сцепляя руки и не решаясь заглянуть в глаза Суворову, чтобы не увидеть в них насмешку или недовольство.

— А здороваться тебя учили? — возмутилась его девушка, и я подняла на нее удивленный взгляд, встречаясь со злобным прищуром.

— Илона, это по работе, — успокоил любовницу Суворов, быстро поцеловал в шею и пообещал: — Я скоро вернусь.

А потом направился в сторону служебных помещений, даже не глядя, иду ли я за ним. Конечно же, надобности в этом не было. Он и так знал, что я безропотно побегу следом, а мое удобство никого не волнует, равно как и то, как буду пробираться через фланирующих по залу гостей клуба. Я засеменила позади Максима, в уме подбирая слова. В руках болтался несчастный пакет. Голова кружилась, наполнялась непонятным туманом, от волнения стало трудно дышать, я теряла связь с действительностью и покрывалась холодным потом. Ощущение чего-то неотвратимого настигло меня. Плохое предчувствие забило набатом по нервам…

Что-то явно было не так. Не как прежде. Сейчас всё иначе, появились неизвестные новые правила. Суворов стал другим. Как-то вдруг резко, словно его подменили. Из взгляда исчезла теплота, доброжелательность, он смотрел на меня как на букашку, ничего не значащую мелочь, которую можно отпихнуть в сторону и забыть. От этого взгляда хотелось сбежать, спрятаться, но больше — узнать, почему добродушный работодатель так переменился. Что случилось? А может, я придумываю? Может, он просто занят и сосредоточен?

Почему постоянно жду к себе какого-то особого отношения? Максим мне ничем не обязан, никаких привилегий у меня нет. Я такая же, как и все, работница клуба, а он — мой босс.

Ворох мыслей, мечущихся в голове, не давал мне сформулировать свой вопрос, и я стояла, безмолвно глядя на Макса, нет, Максима Николаевича, сложившего руки на груди и недовольно прожигающего меня серьезным взглядом. Стояла у двери его просторного кабинета, тогда как он расположился возле массивного стола, поразившего идеальным порядком. Ни дать ни взять офис крупной корпорации. Так и не скажешь, что находишься в увеселительном заведении.

— Долго будешь мяться? Что случилось? — наконец спросил он — слишком грубо, на мой взгляд. Чем я заслужила такое? Но эта грубость побудила меня очнуться, выйти из ступора и объяснить проблему.

— Произошла какая-то путаница. Нам выдали пакеты с костюмами для выступлений, и в своем я обнаружила одни лишь сапоги.

Вот я и обозначила претензии. Сейчас он нахмурит брови и отправится разбираться с нерадивой реквизиторшей, а я наконец смогу успокоиться и пойду готовиться к номеру. Максим и нахмурился, вот только не из-за ошибки с реквизитом.

— И что дальше? Какие-то проблемы? — спросил ленивым тоном.

— Но… Ничего не понимаю… Ты хочешь сказать, что… — Правда доходила до меня не сразу, я даже не могла ее озвучить, но должна была убедиться. — Подожди, ты хочешь, чтобы я выступала в одних сапогах? Голая?

— Не совсем, — ядовито усмехнулся Макс, оглядев мою строгую прическу. — У тебя такие длинные красивые волосы, что ты вполне можешь их использовать как одежду.

— При чем тут мои волосы? — изумилась я, разглядывая гротескную злобную карикатуру на человека, которого я знала прежде. Приложив пальцы к вискам, я пыталась сосредоточиться и осознать, наяву ли происходит наш разговор.

— Максим, я не понимаю, — настаивала я, желая услышать объяснения. Даже голос приобрел некое подобие твердости, хотя голова раскалывалась, просто нещадно болела. — Это похоже на какую-то злую шутку.

— А вот мне не до шуток. — Он вдруг оттолкнулся от стола и пошел по направлению ко мне. Подавляя. Унижая. Прожигая полным ненависти взглядом. Вот теперь-то я четко видела его презрение. Такое не скроешь. И как я могла раньше обманываться и думать, что он простил мне связь с отцом?

Невольно отшатнувшись, я слушала суровые слова, сказанные издевательским тоном:

— Ты выступишь в том виде, который я для тебя определил. Такова концепция твоего номера. Ты что же, подумала, всех сразишь своей уникальной игрой? Да они уснут, как только начнешь водить смычком по струнам, если не будет чего-то привлекающего внимания. Это номер, врубаешься? Номер в ночном клубе. Не понимаю, чего ты ждала. Не в своей благородной консерватории выступаешь для возвышенной публики. Никому не нужна твоя музыка в принципе, только твое тело.

Смысл слов доходил до меня далеко не сразу.

— Т-ты не м-можешь на полном серьезе говорить, что я выступлю в таком виде! Как ты себе это вообще представляешь? Силой на сцену потащишь? — голос срывался, становился истеричным, но я твердо решила воевать до конца. — Ты не заставишь меня… Нет…

И вдруг до меня дошло очевидное.

— Так вот оно что… — задумчиво пробормотала я, говоря словно сама с собой. — Мстишь мне. Это месть. Прикидывался добреньким, благодетелем, который предложил работу в самый нужный момент. Втерся в доверие, даже не погнушался использовать ребенка в своих целях! Как я могла быть такой слепой…

— Я использовал? Я втерся в доверие? — Макс расхохотался, как злобное мерзкое чудовище. Подошел ближе и склонился к лицу, заставляя опять отшатнуться. Но он не позволил мне никуда уйти, обхватив шею руками, словно хотел задушить, притянул к себе, вынудив встать на цыпочки и вцепиться ему в запястья. В такой беспомощной позе я слушала его насмешки, которые лились бесконечным кошмарным потоком:

— Да ты сама была рада пресмыкаться передо мной, хотя прекрасно понимала, что не можешь ждать хорошего к себе отношения. С чего бы? Ты вообще осознаешь, кто ты такая? Ты шлюха, раздвигающая ноги перед старым мужиком ради денег! — Оглядев меня презрительным взглядом с головы до ног, Макс продолжал: — И ты надеялась, что сын твоего любовника будет к тебе хорошо относиться? Правда верила в это? Да ты тогда еще наивнее, чем я думал. Вспомни, как бежала по первому зову. Тебя кто-то заставлял? Нет.

Он огладил мою шею пальцами, надавил, на ласку это мало походило, и я дрожала с ног до головы от расползающегося по телу липкого омерзения, с ужасом понимая его правоту.

Он прав, я сама попалась в сети. Сама, по своей собственной воле поддалась его фальшивому очарованию, призванному меня одурачить.